Неточные совпадения
Сам губернатор к
баринуПриехал: долго спорили,
Сердитый голос
баринаВ застольной дворня
слышала...
— Нет, какой сон! Я думал,
господа наши спят, да
слышу гуторят. Мне крюк взять тута. Не укусит она? — прибавил он, осторожно ступая босыми ногами.
Скоро Селифан показался в дверях, и
барин имел удовольствие
услышать те же самые речи, какие обыкновенно слышатся от прислуги в таком случае, когда нужно скоро ехать.
Селифан принялся стучать, и скоро, отворив калитку, высунулась какая-то фигура, покрытая армяком, и
барин со слугою
услышали хриплый бабий голос...
Господа чиновники прибегнули еще к одному средству, не весьма благородному, но которое, однако же, иногда употребляется, то есть стороною, посредством разных лакейских знакомств, расспросить людей Чичикова, не знают ли они каких подробностей насчет прежней жизни и обстоятельств
барина, но
услышали тоже не много.
—
Слышишь, Фетинья! — сказала хозяйка, обратясь к женщине, выходившей на крыльцо со свечою, которая успела уже притащить перину и, взбивши ее с обоих боков руками, напустила целый потоп перьев по всей комнате. — Ты возьми ихний-то кафтан вместе с исподним и прежде просуши их перед огнем, как делывали покойнику
барину, а после перетри и выколоти хорошенько.
— Да и приказчик — вор такой же, как и ты! — выкрикивала ничтожность так, что было на деревне слышно. — Вы оба пиющие, губители господского, бездонные бочки! Ты думаешь,
барин не знает вас? Ведь он здесь, ведь он вас
слышит.
К довершению этого, кричал кричмя дворовый ребятишка, получивший от матери затрещину; визжал борзой кобель, присев задом к земле, по поводу горячего кипятка, которым обкатил его, выглянувши из кухни, повар. Словом, все голосило и верещало невыносимо.
Барин все видел и
слышал. И только тогда, когда это делалось до такой степени несносно, что даже мешало
барину ничем не заниматься, высылал он сказать, чтоб шумели потише.
Но тише!
Слышишь? Критик строгий
Повелевает сбросить нам
Элегии венок убогий
И нашей братье рифмачам
Кричит: «Да перестаньте плакать,
И всё одно и то же квакать,
Жалеть о прежнем, о былом:
Довольно, пойте о другом!»
— Ты прав, и верно нам укажешь
Трубу, личину и кинжал,
И мыслей мертвый капитал
Отвсюду воскресить прикажешь:
Не так ли, друг? — Ничуть. Куда!
«Пишите оды,
господа...
— Я не знаю этого, — сухо ответила Дуня, — я
слышала только какую-то очень странную историю, что этот Филипп был какой-то ипохондрик, какой-то домашний философ, люди говорили, «зачитался», и что удавился он более от насмешек, а не от побой
господина Свидригайлова. А он при мне хорошо обходился с людьми, и люди его даже любили, хотя и действительно тоже винили его в смерти Филиппа.
Я
слышал что-то о каком-то
господине Разумихине.
— А я об вас еще от покойника тогда же
слышала… Только не знала тогда еще вашей фамилии, да и он сам не знал… А теперь пришла… и как узнала вчера вашу фамилию… то и спросила сегодня: тут
господин Раскольников где живет?.. И не знала, что вы тоже от жильцов живете… Прощайте-с… Я Катерине Ивановне…
— Я уверен, что вы об этом
господине Лужине, моем по жене родственнике, уже составили ваше мнение, если его хоть полчаса видели или хоть что-нибудь об нем верно и точно
слышали.
А барин-то, я
слышал, промотался совсем, последний пароходишко продал.
Робинзон. Ну вот, изволите
слышать, опять бургонского! Спасите, погибаю! Серж, пожалей хоть ты меня! Ведь я в цвете лет,
господа, я подаю большие надежды. За что ж искусство должно лишиться…
Паратов. Отец моей невесты — важный чиновный
господин, старик строгий: он
слышать не может о цыганах, о кутежах и о прочем; даже не любит, кто много курит табаку. Тут уж надевай фрак и parlez franзais! [Говорите по-французски! (франц.)] Вот я теперь и практикуюсь с Робинзоном. Только он, для важности, что ли, уж не знаю, зовет меня «ля Серж», а не просто «Серж». Умора!
Карандышев. Да,
господа, я не только смею, я имею право гордиться и горжусь! Она меня поняла, оценила и предпочла всем. Извините,
господа, может быть, не всем это приятно
слышать; но я счел своим долгом поблагодарить публично Ларису Дмитриевну за такое лестное для меня предпочтение.
Господа, я сам пью и предлагаю выпить за здоровье моей невесты!
Мнение мое было принято чиновниками с явною неблагосклонностию. Они видели в нем опрометчивость и дерзость молодого человека. Поднялся ропот, и я
услышал явственно слово «молокосос», произнесенное кем-то вполголоса. Генерал обратился ко мне и сказал с улыбкою: «
Господин прапорщик! Первые голоса на военных советах подаются обыкновенно в пользу движений наступательных; это законный порядок. Теперь станем продолжать собирание голосов. Г-н коллежский советник! скажите нам ваше мнение!»
— Я не могу
слышать равнодушно, когда нападают на женщин, — продолжала Евдоксия. — Это ужасно, ужасно. Вместо того чтобы нападать на них, прочтите лучше книгу Мишле «De l’amour». [О любви (фр.).] Это чудо!
Господа, будемте говорить о любви, — прибавила Евдоксия, томно уронив руку на смятую подушку дивана.
— Вы меня удивляете,
господа, — промолвила Одинцова, — но мы еще с вами потолкуем. А теперь, я
слышу, тетушка идет чай пить; мы должны пощадить ее уши.
— A вот и дождались, сударыня, — подхватил Василий Иванович. — Танюшка, — обратился он к босоногой девочке лет тринадцати, в ярко-красном ситцевом платье, пугливо выглядывавшей из-за двери, — принеси барыне стакан воды — на подносе,
слышишь?.. а вас,
господа, — прибавил он с какою-то старомодною игривостью, — позвольте попросить в кабинет к отставному ветерану.
— И, может быть, все позорное, что мы
слышим об этом сибирском мужичке, только юродство, только для того, чтоб мы преждевременно не разгадали его, не вовлекли его в наши жалкие споры, в наши партии, кружки, не утопили в омуте нашего безбожия…
Господа, — творится легенда…
Настоящую же философию нищеты мы вот с
господином Самгиным
слышали третьего дня.
— Весьма сожалею, что Николай Михайловский и вообще наши «страха ради иудейска» стесняются признать духовную связь народничества со славянофильством. Ничего не значит, что славянофилы —
баре, Радищев, Герцен, Бакунин — да мало ли? — тоже
баре. А ведь именно славянофилы осветили подлинное своеобразие русского народа. Народ чувствуется и понимается не сквозь цифры земско-статистических сборников, а сквозь фольклор, — Киреевский, Афанасьев, Сахаров, Снегирев, вот кто учит
слышать душу народа!
— Чуть потише говорите,
господин, — сказал мужик строгим шепотом. — Он — зверь хитрая, он —
слышит!
— Из
господ? Князь? Не допускаю — врешь! Где поп? Священник, а? Князей хоронят с музыкой, сволочь! Убили? Братцы —
слышали? Кого убивают?
— Ну, теперь иди с Богом! — сказал он примирительным тоном Захару. — Да постой, дай еще квасу! В горле совсем пересохло: сам бы догадался —
слышишь,
барин хрипит? До чего довел!
— Брось сковороду, пошла к
барину! — сказал он Анисье, указав ей большим пальцем на дверь. Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным пальцем нос, пошла к
барину. Она в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего не говорил: вот побожиться не грех и даже образ со стены снять, и что она в первый раз об этом
слышит; говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался за барышню…
Я и в мыслях не думаю, не токмо что болтать, — трещала Анисья, как будто лучину щепала, — да ничего и нет, в первый раз
слышу сегодня, вот перед
Господом Богом, сквозь землю провалиться!
Захар,
услышав этот зов, не прыгнул по обыкновению с лежанки, стуча ногами, не заворчал; он медленно сполз с печки и пошел, задевая за все и руками и боками, тихо, нехотя, как собака, которая по голосу
господина чувствует, что проказа ее открыта и что зовут ее на расправу.
Захар, заперев дверь за Тарантьевым и Алексеевым, когда они ушли, не садился на лежанку, ожидая, что
барин сейчас позовет его, потому что
слышал, как тот сбирался писать. Но в кабинете Обломова все было тихо, как в могиле.
Он уж не видел, что делается на сцене, какие там выходят рыцари и женщины; оркестр гремит, а он и не
слышит. Он озирается по сторонам и считает, сколько знакомых в театре: вон тут, там — везде сидят, все спрашивают: «Что это за
господин входил к Ольге в ложу?..» — «Какой-то Обломов!» — говорят все.
— Знаешь ты дрыхнуть! — говорил Захар, уверенный, что
барин не
слышит. — Вишь, дрыхнет, словно чурбан осиновый! Зачем ты на свет-то Божий родился?
— Нет, Марфа Васильевна не проснется: люта спать! Пустите,
барин, — муж
услышит.
Он еще не успел и сесть, как мне вдруг померещилось, что это, должно быть, отчим Васина, некий
господин Стебельков, о котором я уже что-то
слышал, но до того мельком, что никак бы не мог сказать, что именно: помнил только, что что-то нехорошее.
— Я
слышал, что дела
господина Стебелькова несколько порасстроились, — попробовал я еще спросить, — по крайней мере я
слышал про одни акции…
— Самоубийство есть самый великий грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь
Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как
услышишь о таковом грехе, то, отходя ко сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к Богу; даже хотя бы ты и не знал его вовсе, — тем доходнее твоя молитва будет о нем.
А тут вдруг на беду и постучался этот вчерашний
господин: «
Слышу, говорят про Версилова, могу сообщить».
Я до того закричал на лакея, что он вздрогнул и отшатнулся; я немедленно велел ему отнести деньги назад и чтобы «
барин его сам принес» — одним словом, требование мое было, конечно, бессвязное и, уж конечно, непонятное для лакея. Однако ж я так закричал, что он пошел. Вдобавок, в зале, кажется, мой крик
услышали, и говор и смех вдруг затихли.
Она не только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая в себе зародыши преступности, была воспитана в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает в дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы
слышали здесь,
господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным, в последнее время исследованным наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
Я как
услышала, что Привалов приехал, так сейчас же и перекрестилась: вот, думаю,
господь какого жениха Nadine послал…
Встал наконец и пошел-с — вижу налево окно в сад у них отперто, я и еще шагнул налево-то-с, чтобы прислушаться, живы ли они там сидят или нет, и
слышу, что
барин мечется и охает, стало быть, жив-с.
—
Слышите ли,
слышите ли вы, монахи, отцеубийцу, — набросился Федор Павлович на отца Иосифа. — Вот ответ на ваше «стыдно»! Что стыдно? Эта «тварь», эта «скверного поведения женщина», может быть, святее вас самих,
господа спасающиеся иеромонахи! Она, может быть, в юности пала, заеденная средой, но она «возлюбила много», а возлюбившую много и Христос простил…
Давеча я был даже несколько удивлен: высокоталантливый обвинитель, заговорив об этом пакете, вдруг сам —
слышите,
господа, сам — заявил про него в своей речи, именно в том месте, где он указывает на нелепость предположения, что убил Смердяков: „Не было бы этого пакета, не останься он на полу как улика, унеси его грабитель с собою, то никто бы и не узнал в целом мире, что был пакет, а в нем деньги, и что, стало быть, деньги были ограблены подсудимым“.
Слышал я потом слова насмешников и хулителей, слова гордые: как это мог
Господь отдать любимого из святых своих на потеху диаволу, отнять от него детей, поразить его самого болезнью и язвами так, что черепком счищал с себя гной своих ран, и для чего: чтобы только похвалиться пред сатаной: «Вот что, дескать, может вытерпеть святой мой ради меня!» Но в том и великое, что тут тайна, — что мимоидущий лик земной и вечная истина соприкоснулись тут вместе.
Вы сами
слышали,
господа, ее восклицание: „Это план, это программа убийства!“ — вот как определяла она несчастное „пьяное“ письмо несчастного подсудимого.
В его голове болезненный чад, соображение еще дремлет, но вот он в саду, подходит к освещенным окнам и
слышит страшную весть от
барина, который, конечно, ему обрадовался.
— Камень в огород! И камень низкий, скверный! Не боюсь! О
господа, может быть, вам слишком подло мне же в глаза говорить это! Потому подло, что я это сам говорил вам. Не только хотел, но и мог убить, да еще на себя добровольно натащил, что чуть не убил! Но ведь не убил же его, ведь спас же меня ангел-хранитель мой — вот этого-то вы и не взяли в соображение… А потому вам и подло, подло! Потому что я не убил, не убил, не убил!
Слышите, прокурор: не убил!
Вот я лежу и
слышу, как будто вскрикнул
барин.
— Где ты мог это
слышать? Нет, вы,
господа Карамазовы, каких-то великих и древних дворян из себя корчите, тогда как отец твой бегал шутом по чужим столам да при милости на кухне числился. Положим, я только поповский сын и тля пред вами, дворянами, но не оскорбляйте же меня так весело и беспутно. У меня тоже честь есть, Алексей Федорович. Я Грушеньке не могу быть родней, публичной девке, прошу понять-с!