Неточные совпадения
Костер стал
гореть не очень ярко; тогда пожарные, входя во дворы, приносили оттуда поленья
дров, подкладывали их в огонь, — на минуту дым становился гуще, а затем огонь яростно взрывал его, и отблески пламени заставляли дома дрожать, ежиться.
Потом мало-помалу место живого
горя заступило немое равнодушие. Илья Ильич по целым часам смотрел, как падал снег и наносил сугробы на дворе и на улице, как покрыл
дрова, курятники, конуру, садик, гряды огорода, как из столбов забора образовались пирамиды, как все умерло и окуталось в саван.
От холода еще сильнее будут
гореть, стоит только рукой достать одно березовое полено… да и незачем совсем доставать полено: можно прямо, сидя на стене, содрать рукой с березового полена бересту и на спичке зажечь ее, зажечь и пропихнуть в
дрова — вот и пожар.
Она лучше даже березы на
дрова: славно
горит и долго держит жар.
На стене
горела лампочка и слабо освещала в одном углу наваленные мешки,
дрова и на нарах направо — четыре мертвых тела.
Когда намеченный маршрут близится к концу, то всегда торопишься: хочется скорее закончить путь. В сущности, дойдя до моря, мы ничего не выигрывали. От устья Кумуху мы опять пойдем по какой-нибудь реке в
горы; так же будем устраивать биваки, ставить палатки и таскать
дрова на ночь; но все же в конце намеченного маршрута всегда есть что-то особенно привлекательное. Поэтому все рано легли спать, чтобы пораньше встать.
Любимым местом Дерсу был уголок около печки. Он садился на
дрова и подолгу смотрел на огонь. В комнате для него все было чуждо, и только горящие
дрова напоминали тайгу. Когда
дрова горели плохо, он сердился на печь и говорил...
На биваке костер
горел ярким пламенем. Дерсу сидел у огня и, заслонив рукой лицо от жара, поправлял
дрова, собирая уголья в одно место; старик Китенбу гладил свою собаку. Альпа сидела рядом со мной и, видимо, дрожала от холода.
Намокшие
дрова горели плохо и сильно дымили.
Дрова, как на грех, попались сырые и плохо
горели.
Я встал и поспешно направился к биваку. Костер на таборе
горел ярким пламенем, освещая красным светом скалу Ван-Син-лаза. Около огня двигались люди; я узнал Дерсу — он поправлял
дрова. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, рассыпались дождем и медленно гасли в воздухе.
Дрова в костре
горели ярко. Черные тучи и красные блики двигались по земле, сменяя друг друга; они то удалялись от костра, то приближались к нему вплотную и прыгали по кустам и снежным сугробам.
Мы думали, что к утру дождь прекратится, но ошиблись. С рассветом он пошел еще сильнее. Чтобы вода не залила огонь, пришлось подкладывать в костры побольше
дров.
Дрова горели плохо и сильно дымили. Люди забились в комарники и не показывались наружу. Время тянулось томительно долго.
Недолго длилась наша беседа. Утренний отдых в фанзе был недостаточен. Организм требовал еще сна. Положив в огонь старых
дров, чтобы они дольше
горели, мы легли на траву и крепко заснули.
Когда Дерсу закончил свою работу, было уже темно. Подложив в костер сырых
дров, чтобы они
горели до утра, мы тихонько пошли на бивак.
Я велел подбросить
дров в костер и согреть чай, а сам принялся его расспрашивать, где он был и что делал за эти 3 года. Дерсу мне рассказал, что, расставшись со мной около озера Ханка, он пробрался на реку Ното, где ловил соболей всю зиму, весной перешел в верховья Улахе, где охотился за пантами, а летом отправился на Фудзин, к
горам Сяень-Лаза. Пришедшие сюда из поста Ольги китайцы сообщили ему, что наш отряд направляется к северу по побережью моря. Тогда он пошел на Тадушу.
Вечером у всех было много свободного времени. Мы сидели у костра, пили чай и разговаривали между собой. Сухие
дрова горели ярким пламенем. Камыши качались и шумели, и от этого шума ветер казался сильнее, чем он был на самом деле. На небе лежала мгла, и сквозь нее чуть-чуть виднелись только крупные звезды. С озера до нас доносился шум прибоя. К утру небо покрылось слоистыми облаками. Теперь ветер дул с северо-запада. Погода немного ухудшилась, но не настолько, чтобы помешать нашей экскурсии.
После полудня погода стала заметно портиться. На небе появились тучи. Они низко бежали над землей и задевали за вершины
гор. Картина сразу переменилась: долина приняла хмурый вид. Скалы, которые были так красивы при солнечном освещении, теперь казались угрюмыми; вода в реке потемнела. Я знал, что это значит, велел ставить палатки и готовить побольше
дров на ночь.
И точно в ответ на его слова в
горах послышался шум, потом налетел сильный порыв ветра с той стороны, откуда мы его не ожидали.
Дрова разгорелись ярким пламенем. Вслед за первым порывом налетел второй, потом третий, пятый, десятый, и каждый порыв был продолжительнее предыдущего. Хорошо, что палатки наши были крепко привязаны, иначе их сорвало бы ветром.
Дрова у него всегда
горели лучше, чем у нас.
Луна совершенно исчезла. С неба сыпался мелкий снег. Огонь
горел ярко и освещал палатки, спящих людей и сложенные в стороне
дрова. Я разбудил Дерсу. Он испугался спросонья, посмотрел по сторонам, на небо и стал закуривать свою трубку.
До восхода солнца мы успели отплыть от бивака километров восемь и дошли до
горы Чайдинзы [Чай-дин-цзы — вершина, где есть
дрова.], покрытой ильмом и осиной.
— Понимай нету, — говорил он. — Моя не хочу рубашка
гори. Надо хорошие
дрова искать.
— Его постоянно так
гори — все равно кричи, — говорил он кому-то и при этом изобразил своим голосом, как трещат
дрова. — Его надо гоняй.
Я вошел в палатку. Сухие березовые
дрова ярко
горели. Стрелки успели уже согреть чай. Посоветовавшись, мы решили сняться с бивака чуть только станет светать и на следующий бивак встать пораньше.
Попасть «в медную
гору», как мочегане называли рудник, считалось величайшею бедой, гораздо хуже, чем «огненная работа» на фабрике, не говоря уже о вспомогательных заводских работах, как поставка
дров, угля и руды или перевозка вообще.
Всех баб Артем набрал до десятка и повел их через Самосадку к месту крушения коломенок, под боец Горюн. От Самосадки нужно было пройти тропами верст пятьдесят, и в проводники Артем взял Мосея Мухина, который сейчас на пристани болтался без дела, — страдовал в
горах брат Егор, куренные
дрова только еще рубили, и жигаль Мосей отдыхал. Его страда была осенью, когда складывали кучонки и жгли уголь. Места Мосей знал по всей Каменке верст на двести и повел «сушилок» никому не известными тропами.
— Одного лозняку тут на всю жизнь протопиться станет! Мы уж сколько лет им протапливаемся, а все его, каторжного, не убывает. Хитер, толстомясой (то есть Дерунов)! За всю Палестину пять тысяч надавал! Ах, дуй те
горой! Да тут одного гвоздья… да кирпича… да
дров… окромя всего прочего… ах ты, господи!
Она покачала головой. Сквозь темные окна глаз — там, внутри у ней, я видел, пылает печь, искры, языки огня вверх, навалены
горы сухих, смоляных
дров. И мне ясно: поздно уже, мои слова уже ничего не могут…
Это
горели известковые печи [Известковые печи устраняются таким образом: складывается из известкового камня холм величиной с человеческий рост и разжигается
дровами или каменным углем.
(
Дров сгорело до трех тысяч сажен.)
К корме ее, на прочной, железной рукоятке, приделывается железная же четвероугольная решетка, около аршина в квадрате, на которой должен
гореть постоянный огонь, яркий, но спокойный, для чего нужно иметь в лодке порядочный запас мелко наколотых, сухих березовых
дров.
На полу кухни дымились поленья
дров,
горела лучина, лежали кирпичи, в черном жерле печи было пусто, как выметено. Нащупав в дыму ведро воды, я залил огонь на полу и стал швырять поленья обратно в печь.
Вот пришёл я в некий грязный ад: в лощине, между
гор, покрытых изрубленным лесом, припали на земле корпуса; над крышами у них пламя кверху рвётся, высунулись в небо длинные трубы, отовсюду сочится пар и дым, земля сажей испачкана, молот гулко ухает; грохот, визг и дикий скрип сотрясают дымный воздух. Всюду железо,
дрова, кирпич, дым, пар, вонь, и в этой ямине, полной всякой тяжкой всячины, мелькают люди, чёрные, как головни.
Местное
горе в своем месте и кончалось, усмиряемое одним упованием на бога и его пречистую матерь, и разве только в случае сильного преобладания в какой-нибудь местности досужего «интеллигента» принимались своеобычные оздоровляющие меры: «во дворех огнь раскладали ясный, дубовым древом, дабы дым расходился, а в избах курили пелынею и можжевеловыми
дровами и листвием рутовым».
В печи жарко
горели длинные плахи
дров, и отраженное на серой стене пекарни пламя их колебалось и дрожало, точно беззвучно рассказывало о чем-то.
Дрова в печи
сгорели, яркая груда углей отбросила от себя на стену пекарни розоватое пятно…
Дрова были сырые,
горели натужно, шипя и выпуская кипучую слюну, обильный, сизый дым. Желто-красный огонь трепетно обнимал толстые плахи и злился, змеиными языками лизал кирпич низкого свода, изгибаясь, тянулся к челу, а дым гасил его, — такой густой, тяжелый дым…
Горе-таки
горем, как Федор Ильич вскорости тут помер, потому не своею он помер смертью, а
дрова, сажени на берегу завалились, задавили его.
Ананий Яковлев(не обращая на него внимания). Начальство теперь насчет только того в сумнении находится, что
дров оченно много требуется… леса переводятся… ну так тоже землю этакую нашли… болотину, значит, с разными этакими кореньями, пнями в ней… Все это самое прессуют, сушат, и она
гореть может! Каменный уголь тоже из иностранных земель идет и тем большое подспорье для леса делает.
Половецкий сидел на обрубке дерева и долго смотрел на огонь, в котором для него всегда было что-то мистическое, как символ жизни. Ведь и человек так же
сгорает, как
горели сейчас
дрова. И жизнь, и обновление, и перемена только формы существования.
Милов подкидывает
дрова в очаг и плачет, от
горя или дыма — не понять.
Однажды, когда он поднимался на
гору с вязанкой
дров, вверху на тропинке перед ним появилась знакомая фигура.
В полиции нельзя не давать, без поджоги и
дрова не
горят.
Смирились, а все-таки не могли забыть, что их деды и прадеды Орехово поле пахали, Рязановы пожни косили, в Тимохином бору
дрова и лес рубили. Давно подобрались старики, что жили под монастырскими властями, их сыновья и внуки тоже один за другим ушли на ниву Божию, а Орехово поле, Рязановы пожни и Тимохин бор в Миршени по-прежнему и старому, и малому глаза мозолили. Как ни взглянут на них, так и вспомнят золотое житье дедов и прадедов и зачнут роптать на свою жизнь горе-горькую.
По небу ползли тяжелые черные тучи: в
горах шел снег. От фанзы Кивета поднималась кверху беловатая струйка дыма. Там кто-то рубил
дрова, и звук топора звонко доносился на эту сторону реки. Когда мы подошли к дому, стрелки обступили Глеголу. Он начал им рассказывать, как все случилось, а я пошел прямо к себе, разделся и сел за работу.
В Москве Толстой уходит на Воробьевы
горы пилить с мужиками
дрова, — дело, для них нужное, а для него, на их глаза, барское баловство.
Но они не решились. Мы пошли к коменданту попросить
дров, чтобы вытопить станцию: солдатам предстояло ждать здесь еще часов пять. Оказалось, выдать
дрова совершенно невозможно, никак невозможно: топить полагается только с 1 октября, теперь же начало сентября. А
дрова кругом лежали
горами.
Тогда же видно было другое зарево от Лысой
горы, и смельчаки, отважившиеся на другой день посмотреть вблизи, уверяли, что на
горе уже не было огромного костра осиновых
дров, а на месте его лежала только груда пеплу, и зловонный, серный дым стлался по окружности.
На другой половине видны были преизрядная кровать с завесом, постелью, подушками и одеялом, двое туфли, два колпака, табурет и резной работы комель, в котором лежащие ледяные
дрова, нефтью намазанные, многократно
горели.