Неточные совпадения
Скрыпят телеги грузные,
И, как телячьи
головы,
Качаются, мотаются
Победные головушки
Уснувших
мужиков!
ГоловыЗадрали
мужики:
Вкруг башни по балкончику
Похаживал в подряснике
Какой-то человек
И пел…
— Да, да, прощай! — проговорил Левин, задыхаясь от волнения и, повернувшись, взял свою палку и быстро пошел прочь к дому. При словах
мужика о том, что Фоканыч живет для души, по правде, по-Божью, неясные, но значительные мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к одной цели, закружились в его
голове, ослепляя его своим светом.
Вон какой был умный
мужик: из ничего нажил сто тысяч, а как нажил сто тысяч, пришла в
голову дурь сделать ванну из шампанского, и выкупался в шампанском.
Позабыл то, что ведь хорошего человека не продаст помещик; я готов
голову положить, если
мужик Чичикова не вор и не пьяница в последней степени, праздношатайка и буйного поведения».
— Слышь,
мужика Кошкарев барин одел, говорят, как немца: поодаль и не распознаешь, — выступает по-журавлиному, как немец. И на бабе не то чтобы платок, как бывает, пирогом или кокошник на
голове, а немецкий капор такой, как немки ходят, знашь, в капорах, — так капор называется, знашь, капор. Немецкий такой капор.
Когда приходил к нему
мужик и, почесавши рукою затылок, говорил: «Барин, позволь отлучиться на работу, пóдать заработать», — «Ступай», — говорил он, куря трубку, и ему даже в
голову не приходило, что
мужик шел пьянствовать.
— А Пробка Степан, плотник? я
голову прозакладую, если вы где сыщете такого
мужика. Ведь что за силища была! Служи он в гвардии, ему бы бог знает что дали, трех аршин с вершком ростом!
«Да отчего же», Лев спросил: «скажи ты мне,
Они хвостами так и
головами машут?» —
«О, мудрый царь!»
Мужик ответствовал: «оне
От радости, тебя увидя, пляшут».
Я выхватил саблю и ударил
мужика по
голове; шапка спасла его, однако он зашатался и выпустил из рук узду.
Калитку открыл широкоплечий
мужик в жилетке, в черной шапке волос на
голове; лицо его густо окутано широкой бородой, и от него пахло дымом.
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них, положил их на
голову себе близко ко лбу и, придерживая рукой, припал на колено. Пятеро
мужиков, подняв с земли небольшой колокол, накрыли им
голову кузнеца так, что края легли ему на шапки и на плечи, куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро
мужиков провожали его, идя попарно.
Подросток, пробуя объехать телегу, загнал одну из своих лошадей в глубокую лужу и зацепил бричкой ось телеги; тогда
мужик, приподняв
голову, начал ругаться...
Мужики стояли молча, обнажив лысые, лохматые и жирно смазанные маслом
головы, а под разноцветно ситцевыми
головами баб невидимым дымом вздымался тихонько рыдающий шепоток молитв.
— Господи, да — что же это? — истерически крикнула баба, ощупывая его руками, точно слепая.
Мужик взмахнул рукою, открыл рот и замотал
головою, как будто его душили.
Упираясь
головой в забор, огненно-рыжий
мужик кричал в щель между досок...
В ту же минуту, из ворот, бородатый
мужик выкатил пустую бочку; золотой конь взметнул
головой, взвился на задние ноги, ударил передними по булыжнику, сверкнули искры, — Иноков остановился и нелепо пробормотал...
В окно смотрело серебряное солнце, небо — такое же холодно голубое, каким оно было ночью, да и все вокруг так же успокоительно грустно, как вчера, только светлее раскрашено. Вдали на пригорке, пышно окутанном серебряной парчой, курились розоватым дымом трубы домов, по снегу на крышах ползли тени дыма, сверкали в небе кресты и главы церквей, по белому полю тянулся обоз, темные маленькие лошади качали
головами, шли толстые
мужики в тулупах, — все было игрушечно мелкое и приятное глазам.
Путь Самгину преграждала группа гостей, среди ее — два знакомых адвоката, одетые как на суде, во фраках, перед ними — тощий
мужик, в синей, пестрядинной рубахе, подпоясанный мочальной веревкой, в синих портках, на ногах — новенькие лапти, а на
голове рыжеватый паричок; маленькое, мелкое лицо его оклеено комически растрепанной бородкой, и был он похож не на
мужика, а на куплетиста из дешевого трактира.
— В деревне я чувствовала, что, хотя делаю работу объективно необходимую, но не нужную моему хозяину и он терпит меня, только как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный
мужик, очень хороший актер и человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на земле. В то же время он догадывается, что поставлен в ложную, унизительную позицию слуги всех господ. Науке, которую я вколачиваю в
головы его детей, он не верит: он вообще неверующий…
— А фамилия Державин объясняется так: казанский
мужик Гаврило был истопником во дворце Екатерины Великой, она поругалась с любовником своим, Потемкиным, кричит: «
Голову отрублю!» Он бежать, а она, в женской ярости своей, за ним, как была,
голая.
— Вот Дудорову ногу отрезали «церкви и отечеству на славу», как ребятенки в школе поют. Вот снова начали
мужикам головы, руки, ноги отрывать, а — для чего? Для чьей пользы войну затеяли? Для тебя, для Дудорова?
— Вы хотели немножко революции? Ну, так вы будете иметь очень много революции, когда поставите
мужиков на ноги и они побегут до самых крайних крайностей и сломит вам
голову и себе тоже.
Догнали телегу, в ней лежал на животе длинный
мужик с забинтованной
головой; серая, пузатая лошадь, обрызганная грязью, шагала лениво. Ямщик Самгина, курносый подросток, чем-то похожий на голубя, крикнул, привстав...
Он мотнул
головой и пошел прочь, в сторону, а Самгин, напомнив себе: «Слабоумный», — воротился назад к дому, чувствуя в этой встрече что-то нереальное и снова подумав, что Марину окружают странные люди. Внизу, у конторы, его встретили вчерашние
мужики, но и лысый и
мужик с чугунными ногами были одеты в добротные пиджаки, оба — в сапогах.
Картинок у него оказалось штук пять и все на один сюжет: Микула Селянинович, мужик-богатырь, сражается тележной оглоблей со Змеем-Горынычем; змей — двуглав, одна
голова в короне, другая в митре, на одной подпись — Петербург, на другой — Москва.
Урядник надел фуражку, поправил медали на груди и ударил
мужика по лысому затылку.
Мужик отскочил, побежал, остановясь, погладил
голову свою и горестно сказал, глядя на крыльцо школы...
— Подлинно ничего: в уездном суде, говорит, не знаю, что делают, в департаменте тоже; какие
мужики у него — не ведает. Что за
голова! Меня даже смех взял…
В канаве лежал
мужик, опершись
головой в пригорок; около него валялись мешок и палка, на которой навешаны были две пары лаптей.
И сейчас в
голове у него быстро возник очерк народной драмы. Как этот угрюмый, сосредоточенный характер
мужика мог сложиться в цельную, оригинальную и сильную фигуру? Как устояла страсть среди этого омута разврата?
Телега ехала с грохотом, прискакивая; прискакивали и
мужики; иной сидел прямо, держась обеими руками за края, другой лежал, положив
голову на третьего, а третий, опершись рукой на локоть, лежал в глубине, а ноги висели через край телеги.
Правил большой
мужик, стоя, в буром длинном до полу армяке, в нахлобученной на уши шляпе без полей, и медленно крутил вожжой около
головы.
Стал жалостлив беспримерно, даже к скотам: увидал из окна, как
мужик стегал лошадь по
голове безобразно, и тотчас выслал и купил у него лошадь за вдвое цены.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали
головами и думали: «вот до чего доводит дурное, не такое, как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский
мужик, продавший уголь и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила
голову и что-то проговорила.
На другой день условие домашнее было подписано, и, провожаемый пришедшими выборными стариками, Нехлюдов с неприятным чувством чего-то недоделанного сел в шикарную, как говорил ямщик со станции, троечную коляску управляющего и уехал на станцию, простившись с
мужиками, недоумевающе и недовольно покачивавшими
головами. Нехлюдов был недоволен собой. Чем он был недоволен, он не знал, но ему все время чего-то было грустно и чего-то стыдно.
Тот,
мужик, убил в минуту раздражения, и он разлучен с женою, с семьей, с родными, закован в кандалы и с бритой
головой идет в каторгу, а этот сидит в прекрасной комнате на гауптвахте, ест хороший обед, пьет хорошее вино, читает книги и нынче-завтра будет выпущен и будет жить попрежнему, только сделавшись особенно интересным.
Древний старик, кондитер Марьи Ивановны, с трясущейся
головой, остановил Нехлюдова, похристосовался, и его жена, старушка с сморщенным кадычком под шелковой косынкой, дала ему, вынув из платка, желтое шафранное яйцо. Тут же подошел молодой улыбающийся мускулистый
мужик в новой поддевке и зеленом кушаке.
— Знаю, что острижете, — грубо проговорил Лепешкин, вынимая толстый бумажник. — Ведь у тебя голова-то, Иван Яковлич, золотая, прямо сказать, кабы не дыра в ней… Не стоял бы ты на коленях перед
мужиком, ежели бы этих своих глупостев с женским полом не выкидывал. Да… Вот тебе деньги, и чтобы завтра они у меня на столе лежали. Вот тебе мой сказ, а векселей твоих даром не надо, — все равно на подтопку уйдут.
— О-о-о… — стонет Ляховский, хватаясь обеими руками за
голову. — Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей… Да ведь столько денег чиновник не получает, чи-нов-ник!.. Понял ты это? Пятнадцать рублей, десять, восемь… вот сколько получает чиновник! А ведь он благородный, у него кокарда на фуражке, он должен содержать мать-старушку… А ты что? Ну, посмотри на себя в зеркало:
мужик, и больше ничего… Надел порты да пояс — и дело с концом… Двадцать пять рублей… О-о-о!
Привалову казалось с похмелья, что постукивает не на мельнице, а у него в
голове. И для чего он напился вчера? Впрочем, нельзя,
мужики обиделись бы. Да и какое это пьянство, ежели разобрать? Самое законное, такая уж причина подошла, как говорят
мужики. А главное, ничего похожего не было на шальное пьянство узловской интеллигенции, которая всегда пьет, благо нашлась водка.
«О, ирония судьбы!» — воскликнул Митя и вдруг, совсем потеряв
голову, бросился опять будить пьяного
мужика.
Бросить невесту, несравненную красоту, Катерину Ивановну, богатую, дворянку и полковничью дочь, и жениться на Грушеньке, бывшей содержанке старого купчишки, развратного
мужика и городского
головы Самсонова.
Дюжий
мужик, медленно проходивший мимо и уже, должно быть, выпивший, с круглым простоватым лицом и с бородой с проседью, поднял
голову и посмотрел на парнишку.
И при имени Татьяны Борисовны
мужик как-то особенно
головой тряхнет.
В золотой пыли солнечного луча проворно опускались и поднимались русые
головы немногочисленных
мужиков, усердно молившихся за покойницу; тонкой голубоватой струйкой бежал дым из отверстий кадила.
Старик вытянул свою темно-бурую, сморщенную шею, криво разинул посиневшие губы, сиплым голосом произнес: «Заступись, государь!» — и снова стукнул лбом в землю. Молодой
мужик тоже поклонился. Аркадий Павлыч с достоинством посмотрел на их затылки, закинул
голову и расставил немного ноги.
— Ведь вы, может быть, не знаете, — продолжал он, покачиваясь на обеих ногах, — у меня там
мужики на оброке. Конституция — что будешь делать? Однако оброк мне платят исправно. Я бы их, признаться, давно на барщину ссадил, да земли мало! я и так удивляюсь, как они концы с концами сводят. Впрочем, c’est leur affaire [Это их дело (фр.).]. Бурмистр у меня там молодец, une forte tête [Умная
голова (фр.).], государственный человек! Вы увидите… Как, право, это хорошо пришлось!
Лесник не говорил ни слова;
мужик тоже молчал и только
головой потряхивал.
Бирюк отвернулся.
Мужика подергивало, словно лихорадка его колотила. Он встряхивал
головой и дышал неровно.