Неточные совпадения
— Да у него и не видно головы-то, все только
живот, начиная с цилиндра до сапог, — ответила женщина. — Смешно, что царь — штатский, вроде купца, — говорила она. — И черное ведро на
голове — чего-нибудь другое надо бы для важности, хоть камилавку, как протопопы носят, а то у нас полицеймейстер красивее одет.
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа на
животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по
голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через
голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
Через два часа Клим Самгин сидел на скамье в парке санатории, пред ним в кресле на колесах развалился Варавка, вздувшийся, как огромный пузырь, синее лицо его, похожее на созревший нарыв, лоснилось, медвежьи глаза смотрели тускло, и было в них что-то сонное, тупое. Ветер поднимал дыбом поредевшие волосы на его
голове, перебирал пряди седой бороды, борода лежала на
животе, который поднялся уже к подбородку его. Задыхаясь, свистящим голосом он понукал Самгина...
Во сне Варвара была детски беспомощна, свертывалась в маленький комок, поджав ноги к
животу, спрятав руки под
голову или под бок себе.
Драка пред магазином продолжалась не более двух-трех минут, демонстрантов оттеснили, улица быстро пустела; у фонаря, обняв его одной рукой, стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух на лицо свое; на лице его были видны только зубы; среди улицы столбом стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими руками, гладил бока свои, грудь,
живот и тряс бородой; напротив, у ворот дома, лежал гимназист, против магазина,
головою на панель, растянулся человек в розовой рубахе.
Начиная с
головы, человек этот удивлял своей лохматостью, из дырявой кацавейки торчали клочья ваты, на
животе — бахрома шали, — как будто его пытались обтесать, обстрогать, сделать не таким широким и угловатым, но обтесать не удалось, он так и остался весь в затесах, в стружках.
Он неестественно быстро вскочил со стула, пошатнув стол, так что все на нем задребезжало, и, пока Самгин удерживал лампу,
живот Бердникова уперся в его плечи, над
головой его завизжали торопливые слова...
Отделился и пошел навстречу Самгину жандарм, блестели его очки; в одной руке он держал какие-то бумаги, пальцы другой дергали на груди шнур револьвера, а сбоку жандарма и на шаг впереди его шагал Судаков, натягивая обеими руками картуз на лохматую
голову; луна хорошо освещала его сухое, дерзкое лицо и медную пряжку ремня на
животе; Самгин слышал его угрюмые слова...
Затем лег
животом на мостки поперек их, вымыл
голову, лицо и медленно пошел обратно к даче, вытирая на ходу волосы, казалось, что он, обматывая полотенцем
голову, хочет оторвать ее.
Самгин видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая
головами, двинулись на толпу, казаки подняли нагайки, но в те же секунды его приподняло с земли и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом в бок лошади, на
голову его упала чья-то шапка, кто-то крякнул в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним стоял седой человек, похожий на шкаф, пальто на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый
живот; сдвинув шапку на затылок, человек ревел басом...
Самгин пошел с ним. Когда они вышли на улицу, мимо ворот шагал, покачиваясь, большой человек с выпученным
животом, в рыжем жилете, в оборванных, по колени, брюках, в руках он нес измятую шляпу и, наклоня
голову, расправлял ее дрожащими пальцами. Остановив его за локоть, Макаров спросил...
Когда он и Лютов вышли в столовую, Маракуев уже лежал, вытянувшись на диване,
голый, а Макаров, засучив рукава, покрякивая, массировал ему грудь,
живот, бока. Осторожно поворачивая шею, перекатывая по кожаной подушке влажную
голову, Маракуев говорил, откашливаясь, бессвязно и негромко, как в бреду...
Догнали телегу, в ней лежал на
животе длинный мужик с забинтованной
головой; серая, пузатая лошадь, обрызганная грязью, шагала лениво. Ямщик Самгина, курносый подросток, чем-то похожий на голубя, крикнул, привстав...
Пред ними подскакивал и качался на тонких ножках защитник, небольшой человек с выпученным
животом и седым коком на лысоватой
голове; он был похож на петуха и обладал раздражающе звонким голосом.
— Ага. Ну, что же? Красивую вещь — приятно испортить. Красивых убивают более часто, чем уродов. Но убивают мужья, любовники и, как правило, всегда с фасада: в
голову, в грудь,
живот, а тут убили с фасада на двор — в затылок. Это тоже принято, но в целях грабежа, а в данном случае — наличие грабежа не установлено. В этом видят — тайну. А на мой взгляд — тайны нет, а есть трус!
— А — пожалуйста, — согласился Бердников, и Самгин, искоса глядя влево, увидал, как Бердников легко несет огромный
живот свой, пробираясь между столов, подняв
голову, освещая рыхлое лицо благожелательно сияющей улыбкой.
Руки его лежали на
животе, спрятанные в широкие рукава, но иногда, видимо, по догадке или повинуясь неуловимому знаку, один из китайцев тихо начинал говорить с комиссаром отдела, а потом, еще более понизив голос, говорил Ли Хунг-чангу, преклонив
голову, не глядя в лицо его.
Он снял очки, и на его маленьком, детском личике жалобно обнажились слепо выпученные рыжие глаза в подушечках синеватых опухолей. Жена его водила Клима по комнатам, загроможденным мебелью, требовала столяров, печника,
голые руки и коленкор передника упростили ее. Клим неприязненно косился на ее округленный
живот.
Кричавший стоял на парте и отчаянно изгибался, стараясь сохранить равновесие, на ногах его были огромные ботики, обладавшие самостоятельным движением, — они съезжали с парты. Слова он произносил немного картавя и очень пронзительно. Под ним, упираясь
животом в парту, стуча кулаком по ней, стоял толстый человек, закинув
голову так, что на шее у него образовалась складка, точно калач; он гудел...
Ходил он наклонив
голову, точно бык, торжественно нося свой солидный
живот, левая рука его всегда играла кистью брелоков на цепочке часов, правая привычным жестом поднималась и опускалась в воздухе, широкая ладонь плавала в нем, как небольшой лещ.
Он уже начал истерически вскрикивать, прижал кулаки к груди и все наклонялся вперед, как бы готовясь ударить
головой в
живот ветеринара, а тот, закинув
голову, выгнув щетинистый кадык, — хохотал, круглый рот его выбрасывал оглушительные, звонкие...
Посредине комнаты стоял Денисов, глядя в пол, сложив руки на
животе, медленно вертя большие пальцы; взглянув на гостя, он тряхнул
головой.
— Ну, так что? — спросил Иноков, не поднимая
головы. — Достоевский тоже включен в прогресс и в действительность. Мерзостная штука действительность, — вздохнул он, пытаясь загнуть ногу к
животу, и, наконец, сломал ее. — Отскакивают от нее люди — вы замечаете это? Отлетают в сторону.
— Суета сует! — произнес, вздохнув всем
животом своим, Тычков и поникнул
головой.
Рядом с силачом, красавцем Филиппом, которого он вообразил себе натурщиком, он представил себе Колосова нагим, с его
животом в виде арбуза, плешивой
головой и безмускульными, как плети, руками.
Мальчишка повернулся и вышел. Матренка заплакала. Всего можно было ожидать, но не такого надругательства. Ей не приходило в
голову, что это надругательство гораздо мучительнее настигает ничем не повинного мальчишку, нежели ее. Целый день она ругалась и проклинала, беспрерывно ударяя себя
животом об стол, с намерением произвести выкидыш. Товарки старались утешить ее.
Ипат — рослый и коренастый мужик, в пестрядинной рубахе навыпуск, с громадной лохматой
головой и отвислым
животом, который он поминутно чешет. Он дедушкин ровесник, служил у него в приказчиках, когда еще дела были, потом остался у него жить и пользуется его полным доверием. Идет доклад. Дедушка подробно расспрашивает, что и почем куплено; оказывается, что за весь ворох заплачено не больше синей ассигнации.
Удальство проявлялось в том, что он с разбега ударялся
головой в спину или в
живот случайному прохожему и, разумеется, тут же получал нещадное избиение.
Ему до смерти хотелось покалякать о всяком вздоре у дьяка, где, без всякого сомнения, сидел уже и
голова, и приезжий бас, и дегтярь Микита, ездивший через каждые две недели в Полтаву на торги и отпускавший такие шутки, что все миряне брались за
животы со смеху.
Наружность у Антония (так звали ябедника) была необыкновенно сладостная. Круглая фигура, большой
живот, маленькая лысая
голова, сизый нос и добродушные глаза, светившиеся любовью к ближним. Когда он сидел в кресле, сложив пухлые руки на
животе, вращая большими пальцами, и с тихой улыбкой глядел на собеседника, — его можно было бы принять за олицетворение спокойной совести. В действительности это был опасный хищник.
Когда
голова наклонялась, архивариус целовал судью в
живот, когда поднималась, он целовал в плечо и все время приговаривал голосом, в который старался вложить как можно больше убедительности...
Они в первой же жилой избе натолкнулись на ужасающую картину: на нарах сидела старуха и выла, схватившись за
живот; в углу лежала башкирка помоложе, спрятав
голову в какое-то тряпье, — несчастная не хотела слышать воя, стонов и плача ползавших по избе голодных ребятишек.
Мать ходила в растоптанных валенках, кашляла, встряхивая безобразно большой
живот, ее серо-синие глаза сухо и сердито сверкали и часто неподвижно останавливались на
голых стенах, точно приклеиваясь к ним.
Стонал и всхлипывал дед, ворчала бабушка, потом хлопнула дверь, стало тихо и жутко. Вспомнив, зачем меня послали, я зачерпнул медным ковшом воды, вышел в сени — из передней половины явился часовых дел мастер, нагнув
голову, гладя рукою меховую шапку и крякая. Бабушка, прижав руки к
животу, кланялась в спину ему и говорила тихонько...
Генерал Стрепетов сидел на кресле по самой середине стола и, положив на руки большую белую
голову, читал толстую латинскую книжку. Он был одет в серый тулупчик на лисьем меху, синие суконные шаровары со сборками на
животе и без галстука. Ноги мощного старика, обутые в узорчатые азиатские сапоги, покоились на раскинутой под столом медвежьей шкуре.
Женя опускает истрепанный роман себе на
живот, бросает папиросу через Зоину
голову и говорит насмешливо...
Вдруг из всей этой толпы выскочила, — с всклоченными волосами, с дикими глазами и с метлою в руке, — скотница и начала рукояткой метлы бить медведя по
голове и по
животу.
Сзади судей сидел, задумчиво поглаживая щеку, городской
голова, полный, солидный мужчина; предводитель дворянства, седой, большебородый и краснолицый человек, с большими, добрыми глазами; волостной старшина в поддевке, с огромным
животом, который, видимо, конфузил его — он все старался прикрыть его полой поддевки, а она сползала.
Речь прокурора порвалась как-то неожиданно — он сделал несколько быстрых, мелких стежков, поклонился судьям и сел, потирая руки. Предводитель дворянства закивал ему
головой, выкатывая свои глаза, городской
голова протянул руку, а старшина глядел на свой
живот и улыбался.
Только волостной старшина, утвердив
живот на коленях и заботливо поддерживая его руками, сидел, наклонив
голову, и, казалось, один вслушивался в однообразное журчание голосов, да старичок, воткнутый в кресло, торчал в нем неподвижно, как флюгер в безветренный день.
Волостной старшина покачал
головой, осторожно переставив ноги, положил
живот на колени и прикрыл его руками.
Голова выдалась вперед, грудь — тоже, между тем как
живот представлялся вдавленным и вся нижняя часть тела искусственно отброшенною назад.
Иногда он"бился
животом", иногда — кашлем, зубами,
головой; иногда — кровь"просилась".
Лечил и от
головы, и от
живота, и от зубов, и кровь «бросал».
Выпьет человек квасу с солью или, напротив, съест фунта два моченой груши — "пройдет"
живот; поставит к затылку горчишник — "пройдет"
голова; накаплет на синюю сахарную бумагу сала и приложит к груди, или обвернет на ночь шею заношенным шерстяным чулком — пройдет кашель;"кинет"кровь — перестанет кровь"проситься".
— Так как, выходит, являюсь господину и барину моему, на все дни
живота моего нескончаемому… — отвечал Григорий Васильев, свернув несколько
голову набок и становясь навытяжку.
Когда ее немного отпустило, она покрыла кровать одеялом, расстегнула кнопки кофточки, крючки лифа и непослушные крючки низкого мягкого корсета, который сдавливал ее
живот. Затем она с наслаждением легла на спину, опустив
голову глубоко в подушки и спокойно протянув усталые ноги.
Он бросился ко мне, вытянув тонкие, крепкие руки, сверкая зелеными глазами; я вскочил, ткнул ему
головой в
живот, — старик сел на пол и несколько тяжелых секунд смотрел на меня, изумленно мигая, открыв темный рот, потом спросил спокойно...
Мальчик съехал с кумача подушки и лежал на войлоке, синеватый, голенький, рубашка сбилась к шее, обнажив вздутый
живот и кривые ножки в язвах, руки странно подложены под поясницу, точно он хотел приподнять себя.
Голова чуть склонилась набок.
Ахилла как только прочел эту вторую подпись, так пал за спину отца Захарии и, уткнув
голову в
живот лекаря, заколотился и задергался в припадках неукротимого смеха.