Неточные совпадения
Городничий посередине в
виде столба, с распростертыми руками и закинутою назад
головою.
Еремеевна печально кивнула
головою. Правдин показывает
вид огорченного удивления.
Немного спустя после описанного выше приема письмоводитель градоначальника, вошедши утром с докладом в его кабинет, увидел такое зрелище: градоначальниково тело, облеченное в вицмундир, сидело за письменным столом, а перед ним, на кипе недоимочных реестров, лежала, в
виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова
голова… Письмоводитель выбежал в таком смятении, что зубы его стучали.
Тогда он не обратил на этот факт надлежащего внимания и даже счел его игрою воображения, но теперь ясно, что градоначальник, в
видах собственного облегчения, по временам снимал с себя
голову и вместо нее надевал ермолку, точно так, как соборный протоиерей, находясь в домашнем кругу, снимает с себя камилавку [Камилавка (греч.) — особой формы головной убор, который носят старшие по чину священники.] и надевает колпак.
Может быть, тем бы и кончилось это странное происшествие, что
голова, пролежав некоторое время на дороге, была бы со временем раздавлена экипажами проезжающих и наконец вывезена на поле в
виде удобрения, если бы дело не усложнилось вмешательством элемента до такой степени фантастического, что сами глуповцы — и те стали в тупик. Но не будем упреждать событий и посмотрим, что делается в Глупове.
И было, впрочем, чему изумиться: кругом не было никакого признака поселенья; далеко-далеко раскинулось
голое место, и только вдали углублялся глубокий провал, в который, по преданию, скатилась некогда пушкарская девица Дунька, спешившая, в нетрезвом
виде, на любовное свидание.
— Чем я неприлично вела себя? — громко сказала она, быстро поворачивая к нему
голову и глядя ему прямо в глаза, но совсем уже не с прежним скрывающим что-то весельем, а с решительным
видом, под которым она с трудом скрывала испытываемый страх.
Невыносимо нагло и вызывающе подействовал на Алексея Александровича
вид отлично сделанного художником черного кружева на
голове, черных волос и белой прекрасной руки с безыменным пальцем, покрытым перстнями.
«Если б они знали, — думал он, с значительным
видом склонив
голову при слушании доклада, — каким виноватым мальчиком полчаса тому назад был их председатель!» — И глаза его смеялись при чтении доклада. До двух часов занятия должны были итти не прерываясь, а в два часа — перерыв и завтрак.
— Долли!—сказал он тихим, робким голосом. Он втянул
голову в плечи и хотел иметь жалкий и покорный
вид, но он всё-таки сиял свежестью и здоровьем.
Как и всегда при
виде мужа, оживление лица ее вдруг исчезло; она опустила
голову и беспокойно оглянулась на Бетси.
Действительно, послышались пронзительные, быстро следовавшие один зa другим свистки. Два вальдшнепа, играя и догоняя друг друга и только свистя, а не хоркая, налетели на самые
головы охотников. Раздались четыре выстрела, и, как ласточки, вальдшнепы дали быстрый заворот и исчезли из
виду.
Не доезжая слободки, я повернул направо по ущелью.
Вид человека был бы мне тягостен: я хотел быть один. Бросив поводья и опустив
голову на грудь, я ехал долго, наконец очутился в месте, мне вовсе не знакомом; я повернул коня назад и стал отыскивать дорогу; уж солнце садилось, когда я подъехал к Кисловодску, измученный, на измученной лошади.
Он слушал и химию, и философию прав, и профессорские углубления во все тонкости политических наук, и всеобщую историю человечества в таком огромном
виде, что профессор в три года успел только прочесть введение да развитие общин каких-то немецких городов; но все это оставалось в
голове его какими-то безобразными клочками.
— Разумеется, я это очень понимаю. Экой дурак старик! Ведь придет же в восемьдесят лет этакая дурь в
голову! Да что, он с
виду как? бодр? держится еще на ногах?
Он заглянул в щелочку двери, из которой она было высунула
голову, и, увидев ее, сидящую за чайным столиком, вошел к ней с веселым и ласковым
видом.
Одна очень любезная дама, — которая приехала вовсе не с тем чтобы танцевать, по причине приключившегося, как сама выразилась, небольшого инкомодите [Инкомодитé (от фр. l’incommоdité) — здесь: нездоровье.] в
виде горошинки на правой ноге, вследствие чего должна была даже надеть плисовые сапоги, — не вытерпела, однако же, и сделала несколько кругов в плисовых сапогах, для того именно, чтобы почтмейстерша не забрала в самом деле слишком много себе в
голову.
— Чшш! — произнесла татарка, сложив с умоляющим
видом руки, дрожа всем телом и оборотя в то же время
голову назад, чтобы видеть, не проснулся ли кто-нибудь от такого сильного вскрика, произведенного Андрием.
— А я, ей-богу, думал, что это сам воевода. Ай, ай, ай!.. — при этом жид покрутил
головою и расставил пальцы. — Ай, какой важный
вид! Ей-богу, полковник, совсем полковник! Вот еще бы только на палец прибавить, то и полковник! Нужно бы пана посадить на жеребца, такого скорого, как муха, да и пусть муштрует полки!
Из толпы узких, небольших и обыкновенных
голов высовывал свое толстое лицо мясник, наблюдал весь процесс с
видом знатока и разговаривал односложными словами с оружейным мастером, которого называл кумом, потому что в праздничный день напивался с ним в одном шинке.
Разница была только в том, что вместо сидения за указкой и пошлых толков учителя они производили набег на пяти тысячах коней; вместо луга, где играют в мяч, у них были неохраняемые, беспечные границы, в
виду которых татарин выказывал быструю свою
голову и неподвижно, сурово глядел турок в зеленой чалме своей.
На Леню костюмов недостало; была только надета на
голову красная вязанная из гаруса шапочка (или, лучше сказать, колпак) покойного Семена Захарыча, а в шапку воткнут обломок белого страусового пера, принадлежавшего еще бабушке Катерины Ивановны и сохранявшегося доселе в сундуке в
виде фамильной редкости.
Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его
голове. Но вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль. Он ведь знал, он предчувствовал, что она непременно «пронесется», и уже ждал ее; да и мысль эта была совсем не вчерашняя. Но разница была в том, что месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь… теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему
виде, и он вдруг сам сознал это… Ему стукнуло в
голову, и потемнело в глазах.
Это была крошечная клетушка, шагов в шесть длиной, имевшая самый жалкий
вид с своими желтенькими, пыльными и всюду отставшими от стены обоями, и до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку становилось в ней жутко, и все казалось, что вот-вот стукнешься
головой о потолок.
Он пошел к нему через улицу, но вдруг этот человек повернулся и пошел как ни в чем не бывало, опустив
голову, не оборачиваясь и не подавая
вида, что звал его.
— Да, замочился… я весь в крови! — проговорил с каким-то особенным
видом Раскольников, затем улыбнулся, кивнул
головой и пошел вниз по лестнице.
Вошел доктор, аккуратный старичок, немец, озираясь с недоверчивым
видом; подошел к больному, взял пульс, внимательно ощупал
голову и с помощью Катерины Ивановны отстегнул всю смоченную кровью рубашку и обнажил грудь больного.
Дворник стоял у дверей своей каморки и указывал прямо на него какому-то невысокому человеку, с
виду похожему на мещанина, одетому в чем-то вроде халата, в жилетке и очень походившему издали на бабу.
Голова его, в засаленной фуражке, свешивалась вниз, да и весь он был точно сгорбленный. Дряблое, морщинистое лицо его показывало за пятьдесят; маленькие заплывшие глазки глядели угрюмо, строго и с неудовольствием.
Пораженная
видом окровавленной
головы Юлая, оглушенная залпом, она казалась без памяти.
Генерал покачал
головою с
видом недоверчивости.
Он встретил ее на лестнице квартиры, в которой он жил, и, нечаянно толкнув ее, обернулся, хотел извиниться и только мог пробормотать: «Pardon, monsieur», [Извините, сударь (фр.).] а она наклонила
голову, усмехнулась и вдруг как будто испугалась и побежала, а на повороте лестницы быстро взглянула на него, приняла серьезный
вид и покраснела.
Аркадий кончил тем, что, подозвав возвратившуюся Фифи, стал для контенансу [Для
вида (фр. contenance — осанка,
вид).] с благосклонною улыбкой гладить ее по
голове.
«Уж не несчастье ли какое у нас дома?» — подумал Аркадий и, торопливо взбежав по лестнице, разом отворил дверь.
Вид Базарова тотчас его успокоил, хотя более опытный глаз, вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною шинелью на плечах, с картузом на
голове, сидел он на оконнице; он не поднялся и тогда, когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему на шею.
— Тут уж есть эдакое… неприличное, вроде как о предках и родителях бесстыдный разговор в пьяном
виде с чужими, да-с! А господин Томилин и совсем ужасает меня. Совершенно как дикий черемис, — говорит что-то, а понять невозможно. И на плечах у него как будто не
голова, а гнилая и горькая луковица. Робинзон — это, конечно, паяц, — бог с ним! А вот бродил тут молодой человек, Иноков, даже у меня был раза два… невозможно вообразить, на какое дело он способен!
А этот, товарищ Яков, — что такое он?» — Незаметно для себя Самгин дошел до бульвара, остановился, посмотрел на
голые деревья, — они имели такой нищенский
вид, как будто уже никогда больше не покроются листьями.
Клим не мог представить его иначе, как у рояля, прикованным к нему, точно каторжник к тачке, которую он не может сдвинуть с места. Ковыряя пальцами двуцветные кости клавиатуры, он извлекал из черного сооружения негромкие ноты, необыкновенные аккорды и, склонив набок
голову, глубоко спрятанную в плечи, скосив глаза, присматривался к звукам. Говорил он мало и только на две темы: с таинственным
видом и тихим восторгом о китайской гамме и жалобно, с огорчением о несовершенстве европейского уха.
Елена все шептала, называя имена депутатов, характеризуя их, Клим Иванович Самгин наклонил к лицу ее
голову свою, подставил ухо, делая
вид, что слушает, а сам быстро соображал...
Он поскачет сломя
голову в Обломовку, наскоро сделает все нужные распоряжения, многое забудет, не сумеет, все кое-как, и поскачет обратно, и вдруг узнает, что не надо было скакать — что есть дом, сад и павильон с
видом, что есть где жить и без его Обломовки…
Тут
голова старухи клонилась к коленям, чулок выпадал из рук; она теряла из
виду ребенка и, открыв немного рот, испускала легкое храпенье.
Одна из них, с загорелой шеей, с
голыми локтями, с робко опущенными, но лукавыми глазами, чуть-чуть, для
виду только, обороняется от барской ласки, а сама счастлива… тс!.. жена чтоб не увидела, Боже сохрани!
— Нет, нет, Боже сохрани! Все испортишь, кум: скажет, что принудили, пожалуй, упомянет про побои, уголовное дело. Нет, это не годится! А вот что можно; предварительно закусить с ним и выпить; он смородиновку-то любит. Как в
голове зашумит, ты и мигни мне: я и войду с письмецом-то. Он и не посмотрит сумму, подпишет, как тогда контракт, а после поди, как у маклера будет засвидетельствовано, допрашивайся! Совестно будет этакому барину сознаваться, что подписал в нетрезвом
виде; законное дело!
Этот долг можно заплатить из выручки за хлеб. Что ж он так приуныл? Ах, Боже мой, как все может переменить
вид в одну минуту! А там, в деревне, они распорядятся с поверенным собрать оброк; да, наконец, Штольцу напишет: тот даст денег и потом приедет и устроит ему Обломовку на славу, он всюду дороги проведет, и мостов настроит, и школы заведет… А там они, с Ольгой!.. Боже! Вот оно, счастье!.. Как это все ему в
голову не пришло!
С этим взглядом и с этим сном в
голове скрылся Райский у них из
вида.
Его мучила теперь тайна: как она, пропадая куда-то на глазах у всех, в
виду, из дома, из сада, потом появляется вновь, будто со дна Волги, вынырнувшей русалкой, с светлыми, прозрачными глазами, с печатью непроницаемости и обмана на лице, с ложью на языке, чуть не в венке из водяных порослей на
голове, как настоящая русалка!
Но когда на учителя находили игривые минуты и он, в
виде забавы, выдумывал, а не из книги говорил свои задачи, не прибегая ни к доске, ни к грифелю, ни к правилам, ни к пинкам, — скорее всех, путем сверкающей в
голове догадки, доходил до результата Райский.
«Какая она?» — думалось ему — и то казалась она ему теткой Варварой Николаевной, которая ходила, покачивая
головой, как игрушечные коты, и прищуривала глаза, то в
виде жены директора, у которой были такие белые руки и острый, пронзительный взгляд, то тринадцатилетней, припрыгивающей, хорошенькой девочкой в кружевных панталончиках, дочерью полицмейстера.
— Алексей Владимирович Дарзан, Ипполит Александрович Нащокин, — поспешно познакомил их князь; этого мальчика все-таки можно было рекомендовать: фамилия была хорошая и известная, но нас он давеча не отрекомендовал, и мы продолжали сидеть по своим углам. Я решительно не хотел повертывать к ним
головы; но Стебельков при
виде молодого человека стал радостно осклабляться и видимо угрожал заговорить. Все это мне становилось даже забавно.
— Я плюну и отойду. Разумеется, почувствует, а
виду не покажет, прет величественно, не повернув
головы. А побранился я совершенно серьезно всего один раз с какими-то двумя, обе с хвостами, на бульваре, — разумеется, не скверными словами, а только вслух заметил, что хвост оскорбителен.
— Хозяин давеча, — зашептал он, — приносит вдруг фотографии, гадкие женские фотографии, все
голых женщин в разных восточных
видах, и начинает вдруг показывать мне в стекло… Я, видишь ли, хвалил скрепя сердце, но так ведь точно они гадких женщин приводили к тому несчастному, с тем чтоб потом тем удобнее опоить его…
Мгновение он прислушивался у двери, подставив ухо и победительно подмигивая через коридор хозяйке, которая грозила ему пальцем и покачивала
головой, как бы выговаривая: «Ох шалун, шалун!» Наконец с решительным, но деликатнейшим
видом, даже как бы сгорбившись от деликатности, постучал костями пальцев к соседкам.