Неточные совпадения
Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале, на цыпочках прокрадешься наверх, в классную, смотришь — Карл Иваныч сидит себе один на своем кресле и с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из своих любимых
книг. Иногда я заставал его и в такие минуты, когда он не читал: очки спускались ниже на большом орлином носу,
голубые полузакрытые глаза смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались. В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем.
Так, на чердаке он нашел стальной рыцарский хлам,
книги, переплетенные в железо и кожу, истлевшие одежды и полчища
голубей.
Правда: комнатка твоя выходила в сад; черемухи, яблони, липы сыпали тебе на стол, на чернильницу, на
книги свои легкие цветки; на стене висела
голубая шелковая подушечка для часов, подаренная тебе в прощальный час добренькой, чувствительной немочкой, гувернанткой с белокурыми кудрями и синими глазками; иногда заезжал к тебе старый друг из Москвы и приводил тебя в восторг чужими или даже своими стихами; но одиночество, но невыносимое рабство учительского звания, невозможность освобождения, но бесконечные осени и зимы, но болезнь неотступная…
Он
приголубил молодого человека; сын прасола был большой начетчик и любил поговорить о
книгах.
Я начал быстро и сбивчиво говорить ей, ожидая, что она бросит в меня
книгой или чашкой. Она сидела в большом малиновом кресле, одетая в
голубой капот с бахромою по подолу, с кружевами на вороте и рукавах, по ее плечам рассыпались русые волнистые волосы. Она была похожа на ангела с царских дверей. Прижимаясь к спинке кресла, она смотрела на меня круглыми глазами, сначала сердито, потом удивленно, с улыбкой.
Сидя в большом кресле, она болтает маленькими ножками в меховых туфлях, позевывая, кутается в
голубой халатик и стучит розовыми пальцами по переплету
книги на коленях у нее.
Девушка открыла вечную
книгу на том месте, где в ней лежала широкая матовая
голубая лента, и вечная
книга приготовилась рассказывать своим торжественно простым языком свои удивительные повести.
Его заботливость увеличивала мои силы и ловкость. Хотелось отличиться пред этим, дорогим для меня, человеком, и я неистовствовал, лишь бы заслужить его похвалу. А в туче дыма все еще летали, точно
голуби, страницы наших
книг.
Я тем временем успел рассмотреть переднюю избу, которая была убрана с поразительной чистотой и как-то особенно уютно, как это умеют делать только одни женские руки; эта изба была гостиной и рабочим кабинетом, в ней стоял рояль и письменный стол, в углу устроено было несколько полок для
книг; большая русская печь была замаскирована ситцевыми занавесками, а стены оклеены дешевенькими обоями с
голубыми и розовыми цветочками по белому полю.
Татьяна(читает). «Взошла луна. И было странно видеть, что от нее, такой маленькой и грустной, на землю так много льется серебристо-голубого, ласкового света»… (Бросает
книгу на колени себе.) Темно.
Коновалов скрипел зубами, и его
голубые глаза сверкали, как угли. Он навалился на меня сзади и тоже не отрывал глаз от
книги. Его дыхание шумело над моим ухом и сдувало мне волосы с головы на глаза. Я встряхивал головой для того, чтобы отбросить их. Коновалов увидал это и положил мне на голову свою тяжелую ладонь.
Шляпка служила ему столиком: на нее клал он
книгу свою, одною рукою подпирая голову, а другою перевертывая листы, вслед за большими
голубыми глазами, которые летели с одной страницы на другую и в которых, как в ясном зеркале, изображались все страсти, худо или хорошо описываемые в романе: удивление, радость, страх, сожаление, горесть.
Нина Ивановна хотела что-то сказать, но не могла выговорить ни слова, всхлипнула и ушла к себе. Басы опять загудели в печке, стало вдруг страшно. Надя вскочила с постели и быстро пошла к матери. Нина Ивановна, заплаканная, лежала в постели, укрывшись
голубым одеялом, и держала в руках
книгу.
Вошла белокурая девушка в локонах, собою нехороша и немолода, но в белом кисейном платье, в
голубом поясе и с
книгою в руках. Я тотчас же догадался, что это m-lle Марасеева, и не ошибся. Лидия Николаевна познакомила нас и сказала, что я друг Леонида и был с нею очень дружен, когда она была еще в девушках. М-lle Марасеева жеманно поклонилась мне, села и развернула
книгу.
— Благодари пана за крупу и яйца, — говорил ректор, — и скажи, что как только будут готовы те
книги, о которых он пишет, то я тотчас пришлю. Я отдал их уже переписывать писцу. Да не забудь, мой
голубе, прибавить пану, что на хуторе у них, я знаю, водится хорошая рыба, и особенно осетрина, то при случае прислал бы: здесь на базарах и нехороша и дорога. А ты, Явтух, дай молодцам по чарке горелки. Да философа привязать, а не то как раз удерет.
Кабинет был маленький,
голубой, с двумя окошками в переулок; между ними помещался большой письменный стол, загроможденный
книгами и бумагами; на окошках стояли банки с сухим киевским вареньем и конфектами, а на столе — большая стеклянная банка, почти наполненная доверху восковыми шарами и шариками.
Это оказалась прелестная, крытая
голубым плюшем и с бронзовыми застежками
книга, с золотыми кантами, с разноцветными страницами.
Она сидела, грациозно склонившись над
книгой. Ее прекрасно сложенную фигуру облегало платье из легкой светло-голубой летней материи, миниатюрные ножки выглядывали из-под него, полуопущенные глаза оттенялись длинными темными ресницами. Серьезное выражение прелестного личика дышало наивностью и свежестью.