Воспитаем так не одного, а миллионы людей, и потом поймаем одного и воображаем себе, что мы что-то сделали, оградили себя, и что больше уже и требовать от нас нечего, мы его препроводили из Московской в Иркутскую губернию, — с необыкновенной живостью и ясностью думал Нехлюдов, сидя на своем стуле рядом с полковником и слушая различные интонации
голосов защитника, прокурора и председателя и глядя на их самоуверенные жесты.
Неточные совпадения
— Интересуюсь понять намеренность студентов, которые убивают верных слуг царя, единственного
защитника народа, — говорил он пискливым, вздрагивающим
голосом и жалобно, хотя, видимо, желал говорить гневно. Он мял в руках туго накрахмаленный колпак, издавна пьяные глаза его плавали в желтых слезах, точно ягоды крыжовника в патоке.
Пред ними подскакивал и качался на тонких ножках
защитник, небольшой человек с выпученным животом и седым коком на лысоватой голове; он был похож на петуха и обладал раздражающе звонким
голосом.
Самгин с недоумением, с иронией над собой думал, что ему приятно было бы снова видеть в доме и на улице
защитников баррикады, слышать четкий, мягкий
голос товарища Якова.
— Что ж, я очень рад! — злым
голосом говорил он, стараясь не глядеть на нее. — Теперь у тебя есть
защитник, настоящий герой, с ног до головы!..
В этом месте
защитника прервал довольно сильный аплодисмент. В самом деле, последние слова свои он произнес с такою искренне прозвучавшею нотой, что все почувствовали, что, может быть, действительно ему есть что сказать и что то, что он скажет сейчас, есть и самое важное. Но председатель, заслышав аплодисмент, громко пригрозил «очистить» залу суда, если еще раз повторится «подобный случай». Все затихло, и Фетюкович начал каким-то новым, проникновенным
голосом, совсем не тем, которым говорил до сих пор.
Он обратился было к сторонам, к прокурору и
защитнику, приглашая их, если найдут нужным, предложить вопросы, как вдруг Иван Федорович изнеможенным
голосом попросил...
Своей тогдашней популярностью он обязан был своему лекторскому таланту. Он не был оратор в условном смысле; в нем не чувствовался и бывший судебный
защитник, привыкший к чисто адвокатским приемам красноречия. Он говорил довольно тихим
голосом, без парижской красивости и франтоватости дикции, но содержательно, с тонкой диалектикой и всякими намеками — в оппозиционном духе.
— Господин
защитник! — раздается тот же резкий
голос.
В стране, где существует полная свобода печати и где каждый может критиковать в ней всякое неправильное действие правительства и его органов, Николаю Герасимовичу было далеко не дурно заручиться
защитником, имеющим
голос и влияние в либеральной прессе и могущим всегда громить правительство и возмущаться его неправильными действиями относительно его клиента.
— К несчастью, это правда, — с дрожью в
голосе произнес фон-Ферзен, — я люблю тебя, Гритлих, и ни за что бы не расстался с тобою, но все рыцари,
защитники и союзники мои, требуют этого… Я отпускаю тебя.
— Прости меня, княжна, напугал я тебя своей глупою выходкою, — заговорил он подавленным
голосом, с трудом произнося слова, — я лишь хотел сказать тебе, что люблю тебя, как сестру родную, что недалеко ходить тебе за
защитником, что грудью я заслоню тебя от ворогов, живота своего не пожалею для твоего счастия, что ни прикажешь, все сделаю, спокойно спи под моею охраною и будь счастлива… Вот что только и хотел сказать тебе, да не так было сказалося…
Во втором уголовном отделении много публики — слушается большое дело. Все уже на своих местах, присяжные заседатели,
защитники, судьи; репортер, пока один, приготовил бумагу, узенькие листки, и всем любуется. Председатель, обрюзгший, толстый человек с седыми усами, быстро, привычным
голосом перекликает свидетелей...
— К несчастью, это правда, — с дрожью в
голосе произнес фон Ферзен, — я люблю тебя, Гритлих, и ни за что бы не расстался с тобой, но все рыцари,
защитники и союзники мои, требуют этого… Я отпускаю тебя.