Неточные совпадения
Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребенок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем
голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребенку, и неровности его
черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей.
— Укусила оса! Прямо в
голову метит… Что это? Кровь! — Он вынул платок, чтоб обтереть кровь, тоненькою струйкой стекавшую по его правому виску; вероятно, пуля чуть-чуть задела по коже
черепа. Дуня опустила револьвер и смотрела на Свидригайлова не то что в страхе, а в каком-то диком недоумении. Она как бы сама уж не понимала, что такое она сделала и что это делается!
— Боже! — воскликнул он, — да неужели ж, неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по
голове, размозжу ей
череп… буду скользить в липкой теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью… с топором… Господи, неужели?
Дома Самгин заказал самовар, вина, взял горячую ванну, но это мало помогло ему, а только ослабило. Накинув пальто, он сел пить чай. Болела
голова, начинался насморк, и режущая сухость в глазах заставляла закрывать их. Тогда из тьмы являлось
голое лицо, масляный
череп, и в ушах шумел тяжелый голос...
Самгин вдруг почувствовал: ему не хочется, чтобы Дронов слышал эти речи, и тотчас же начал ‹говорить› ему о своих делах. Поглаживая ладонью лоб и ершистые волосы на
черепе, Дронов молча, глядя в рюмку водки, выслушал его и кивнул
головой, точно сбросив с нее что-то.
Свет падал на непокрытые
головы, было много лысых
черепов, похожих на картофель, орехи и горошины, все они были меньше естественного, дневного объема и чем дальше, тем заметнее уменьшались, а еще дальше люди сливались в безглавое и бесформенное черное.
На бугристом его
черепе гладко приклеены жиденькие пряди светло-рыжих волос, лицо — точно у скопца — совсем
голое, только на месте бровей скупо рассеяны желтые щетинки, под ними выпуклые рачьи глаза, голубовато-холодные, с неуловимым выражением, но как будто веселенькие.
— Как желаете, — сказал Косарев, вздохнув, уселся на облучке покрепче и, размахивая кнутом над крупами лошадей, жалобно прибавил: — Вы сами видели, господин, я тут посторонний человек. Но, но, яростные! — крикнул он. Помолчав минуту, сообщил: — Ночью — дождик будет, — и, как
черепаха, спрятал
голову в плечи.
Когда Самгин вышел к чаю — у самовара оказался только один городской
голова в синей рубахе, в рыжем шерстяном жилете, в широчайших шароварах черного сукна и в меховых туфлях. Красное лицо его, налитое жиром, не очень украшала жидкая серая борода, на шишковатом
черепе волосы, тоже серые, росли скупо. Маленькие опухшие желтые глазки сияли благодушно.
Приподняв плечи, Митрофанов спрятал, как
черепаха,
голову, показал пальцем за спину свою.
Говоря, Долганов смотрел на Клима так, что Самгин понял: этот чудак настраивается к бою; он уже обеими руками забросил волосы на затылок, и они вздыбились там некрасивой кучей. Вообще волосы его лежали на
голове неровно, как будто
череп Долганова имел форму шляпки кованого гвоздя. Постепенно впадая в тон проповедника, он обругал Трейчке, Бисмарка, еще каких-то уже незнакомых Климу немцев, чувствовалось, что он привык и умеет ораторствовать.
— Да ведь что же, знаете, я не вчера живу, а — сегодня, и назначено мне завтра жить. У меня и без помощи книг от науки жизни
череп гол…
Землистого цвета лицо, седые редкие иглы подстриженных усов,
голый, закоптевший
череп с остатками кудрявых волос на затылке, за темными, кожаными ушами, — все это делало его похожим на старого солдата и на расстриженного монаха.
В комнату вошел пожилой человек, в сером сюртуке, с прорехою под мышкой, откуда торчал клочок рубашки, в сером же жилете, с медными пуговицами, с
голым, как колено,
черепом и с необъятно широкими и густыми русыми с проседью бакенбардами, из которых каждой стало бы на три бороды.
Впрочем, простой народ, работающий на воздухе, носит плетенные из легкого тростника шляпы, конической формы, с преширокими полями. На Яве я видел малайцев, которые покрывают себе
голову просто спинною костью
черепахи.
Глядишь на
голову: через косу сквозит бритый, но чистый
череп;
голые руки далеко видны в широком рукаве: смуглы, правда, но все-таки чисты.
Большая
голова Ляховского представляла
череп, обтянутый высохшей желтой кожей, которая около глаз складывалась в сотни мелких и глубоких морщин.
Голова закружилась у Чертопханова; словно колокол загудел у него под
черепом.
…Когда я пришел в себя, я лежал на полу,
голову ломило страшно. Высокий, седой жандарм стоял, сложа руки, и смотрел на меня бессмысленно-внимательно, в том роде, как в известных бронзовых статуэтках собака смотрит на
черепаху.
Как бы ни была густа толпа, глаз находил его тотчас; лета не исказили стройного стана его, он одевался очень тщательно, бледное, нежное лицо его было совершенно неподвижно, когда он молчал, как будто из воску или из мрамора, «чело, как
череп голый», серо-голубые глаза были печальны и с тем вместе имели что-то доброе, тонкие губы, напротив, улыбались иронически.
Лицо его было в полтора больше обыкновенного и как-то шероховато, огромный рыбий рот раскрывался до ушей, светло-серые глаза были не оттенены, а скорее освещены белокурыми ресницами, жесткие волосы скудно покрывали его
череп, и притом он был
головою выше меня, сутуловат и очень неопрятен.
— Тяжко мне… видения вижу! Намеднись встал я ночью с ларя, сел, ноги свесил… Смотрю, а вон в том углу Смерть стоит.
Череп —
голый, ребра с боков выпятились… ровно шкилет. «За мной, что ли?» — говорю… Молчит. Три раза я ее окликнул, и все без ответа. Наконец не побоялся, пошел прямо к ней — смотрю, а ее уж нет. Только беспременно это онаприходила.
И еще, кроме мух и тараканов, было только одно живое существо в его квартире — это состарившаяся с ним вместе большущая
черепаха, которую он кормил из своих рук, сажал на колени, и она ласкалась к нему своей
голой головой с умными глазами.
Кто-то распустил слух, что эта косица вовсе не имеет своего начала на
голове Саренки, но что у него есть очень хороший, густой хвост, который педагог укладывает кверху вдоль своей спины и конец его выпускает под воротник и расстилает по
черепу.
Все они наскоро после вскрытия были зашиты, починены и обмыты замшелым сторожем и его товарищами. Что им было за дело, если порою мозг попадал в желудок, а печенью начиняли
череп и грубо соединяли его при помощи липкого пластыря с
головой?! Сторожа ко всему привыкли за свою кошмарную, неправдоподобную пьяную жизнь, да и, кстати, у их безгласных клиентов почти никогда не оказывалось ни родных, ни знакомых…
Но он высвободился из-под ее руки, втянув в себя
голову, как
черепаха, и она без всякой обиды пошла танцевать с Нюрой. Кружились и еще три пары. В танцах все девицы старались держать талию как можно прямее, а
голову как можно неподвижнее, с полным безучастием на лицах, что составляло одно из условий хорошего тона заведения. Под шумок учитель подошел к Маньке Маленькой.
— Были у нас в городе вольтижеры, — говорила она ему, — только у них маленький этот мальчик, который прыгает сквозь обручи и сквозь бочку, как-то в середину-то бочки не попал, а в край ее
головой ударился, да так как-то пришлось, что прямо теменным швом: череп-то весь и раскололся, мозг-то и вывалился!..
Волоса побелели, но еще кудрявились, обрамливая обнаженный
череп и образуя вокруг
головы род облака.
На поляне вокруг
голого, похожего на
череп камня шумела толпа в триста — четыреста… человек — пусть — «человек», мне трудно говорить иначе.
А, вот! — генерал несколько театрально, двумя руками поднял над
головой фуражку, обнажил лысый мощный
череп, сходящийся шишкой над лбом, и низко поклонился Стельковскому.
Молоденькая жена чиновника особых поручений вместе с молоденькою прокуроршей, будто катаясь, несколько уж раз проезжали по набережной, чтоб хоть в окна заглянуть и посмотреть, что будет делаться в губернаторской квартире, где действительно в огромной зале собрались все чиновники, начиная с девятого класса до пятого, чиновники, по большей части полные, как
черепахи, и выставлявшие свои несколько сутуловатые
головы из нескладных, хоть и золотом шитых воротников.
Старичок, действительно, оказался древний: зубов нет, глаза вытекли,
череп — совсем
голый.
В довершение всего, волосы на
голове, желто-саврасого цвета, были заботливою рукой Фаинушки напомажены и зачесаны, через весь обнаженный
череп, с уха на ухо.
Голова тоже брилась по-разному: у одних половина
головы была выбрита вдоль
черепа, у других поперек.
От какой-то болезни у него вылезли волосы на
черепе и на лице —
голова его действительно напоминала
голову новорожденного.
Это была
голова, бритая, с большими выступами
черепа над глазами и черной стриженой бородкой и подстриженными усами, с одним открытым, другим полузакрытым глазом, с разрубленным и недорубленным бритым
черепом, с окровавленным запекшейся черной кровью носом. Шея была замотана окровавленным полотенцем. Несмотря на все раны
головы, в складе посиневших губ было детское доброе выражение.
Мотал
голым синим
черепом Шакир, привязывая к задку возка старый кожаный сундук; ему, посапывая, помогал молодой ямщик, широкорожий, густо обрызганный веснушками.
Нижние стекла у окон его кабинета завесились непроницаемыми тканями, возле двух
черепов явилась небольшая Венера; везде выросли, как из земли, гипсовые
головы с выражением ужаса, стыда, ревности, доблести — так, как их понимает ученое ваяние, то есть так, как эти страсти не являются в натуре.
Она была особенно успокоительна тем, что вырезанная из жести пряничная лошадка, состоявшая в должности дракона и посаженная на шпице, беспрестанно вертелась, издавая какой-то жалобный вопль, располагавший к мечтам и подтверждавший, что ветер, который снес на левую сторону шляпу, действительно дует с правой стороны; сверх дракона, между колоннами были приделаны нечесаные и пресердитые львиные
головы из алебастра, растрескавшиеся от дождя и всегда готовые уронить на
череп входящему свое ухо или свой нос.
Но страшные крики, раздававшиеся в избе, — крики, посреди которых как гром раздавался голос Глеба, заставляли баб поспешно прятать
головы, наподобие того, как это делают испуганные
черепахи.
Старик снял свой вязаный колпак, когда-то красный, теперь бурый, достал из него трубку и, наклонив
голый, бронзовый
череп, сильно сказал...
Перед ним стоял с лампой в руке маленький старичок, одетый в тяжёлый, широкий, малинового цвета халат.
Череп у него был почти
голый, на подбородке беспокойно тряслась коротенькая, жидкая, серая бородка. Он смотрел в лицо Ильи, его острые, светлые глазки ехидно сверкали, верхняя губа, с жёсткими волосами на ней, шевелилась. И лампа тряслась в сухой, тёмной руке его.
Один из них наклоняется, поднимает
череп, что-то говорит с могильщиком, становится так же и, выпрямив руку, как тогда отец, качает
головой, глядит на него, ну, словом, все, как отец делал, и тем же протяжно-жалостным голосом, ну, точь-в-точь отец, говорит: «Бедный Йорик!»
После уж от Васи я узнал все. «Адамовой
головой» кто-то со злости назвал Анну Николаевну, о чем до этого случая никто не знал. Действительно, бледная, с большими темными, очень глубоко сидящими добрыми глазами и с совершенно вдавленным носом, она была похожа издали на
череп. Судя по лицу, можно было думать, что это результат известной болезни, но ее прекрасный голос сразу опровергал это подозрение.
Человек назвал хозяев и дядю Петра людями и этим как бы отделил себя от них. Сел он не близко к столу, потом ещё отодвинулся в сторону от кузнеца и оглянулся вокруг, медленно двигая тонкой, сухой шеей. На
голове у него, немного выше лба, над правым глазом, была большая шишка, маленькое острое ухо плотно прильнуло к
черепу, точно желая спрятаться в короткой бахроме седых волос. Он был серый, какой-то пыльный. Евсей незаметно старался рассмотреть под очками глаза, но не мог, и это тревожило его.
Жалобно рыча, зверь подставил
голову под новый удар топора, тогда Алексей, широко раскорячив ноги, всадил топор в затылок медведя, как в полено, медведь ткнулся мордой в кровь свою, а топор так глубоко завяз в костях, что Алексей, упираясь ногою в мохнатую тушу, едва мог вырвать топор из
черепа.
— Опоздал ты, — сказал ему отец, подходя к брату, вытирая слёзы с лица; монах втянул, как
черепаха,
голову свою в горб.
Голову вдруг осветило: «Это перелом основания
черепа…
Он обыкновенно прокусывает шею у своей добычи, напивается крови, оставляет ее, кидается на другую и таким образом умерщвляет иногда до десятка птиц; мясо их остается нетронутым, но у многих бывают
головы совсем отъедены и даже две-три из них куда-то унесены; иногда же я находил кур, у которых
череп и мозг были съедены.
При этом волосы с сильной проседью, которые он зачесывал с затылка на обнаженный
череп, длинными косицами свалившись с
головы, трепались у него за спиною.