Неточные совпадения
Итак, отдавши нужные приказания еще с вечера, проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись с ног до
головы мокрою губкой, что делалось только по воскресным дням, — а в тот день случись воскресенье, — выбрившись таким образом, что щеки сделались настоящий атлас в рассуждении гладкости и лоска, надевши фрак брусничного цвета с искрой и потом шинель на больших медведях, он сошел с лестницы, поддерживаемый под руку то с одной, то с другой стороны трактирным
слугою, и сел в бричку.
Это, по-видимому, совершенно невинное достоинство приобрело, однако ж, ему много уважения со стороны трактирного
слуги, так что он всякий раз, когда слышал этот звук, встряхивал волосами, выпрямливался почтительнее и, нагнувши с вышины свою
голову, спрашивал: не нужно ли чего?
Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьем молодая кровь, подобно дорогому вину, которое несли в склянном сосуде из погреба неосторожные
слуги, поскользнулись тут же у входа и разбили дорогую сулею: все разлилось на землю вино, и схватил себя за
голову прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший случай в жизни, чтобы если приведет Бог на старости лет встретиться с товарищем юности, то чтобы помянуть бы вместе с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился человек…
Самгин взглянул на почерк, и рука его, странно отяжелев, сунула конверт в карман пальто. По лестнице он шел медленно, потому что сдерживал желание вбежать по ней, а придя в номер, тотчас выслал
слугу, запер дверь и, не раздеваясь, только сорвав с
головы шляпу, вскрыл конверт.
…Самгин сел к столу и начал писать, заказав
слуге бутылку вина. Он не слышал, как Попов стучал в дверь, и поднял
голову, когда дверь открылась. Размашисто бросив шляпу на стул, отирая платком отсыревшее лицо, Попов шел к столу, выкатив глаза, сверкая зубами.
— В деревне я чувствовала, что, хотя делаю работу объективно необходимую, но не нужную моему хозяину и он терпит меня, только как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный мужик, очень хороший актер и человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на земле. В то же время он догадывается, что поставлен в ложную, унизительную позицию
слуги всех господ. Науке, которую я вколачиваю в
головы его детей, он не верит: он вообще неверующий…
В дверь постучали, всунул
голову старичок
слуга и сказал...
Рассматривая в зеркале тусклые отражения этих людей, Самгин увидел среди них ушастую
голову Ивана Дронова. Он хотел встать и уйти, но
слуга принес кофе; Самгин согнулся над чашкой и слушал.
Верхом, в глуши степей нагих,
Король и гетман мчатся оба.
Бегут. Судьба связала их.
Опасность близкая и злоба
Даруют силу королю.
Он рану тяжкую свою
Забыл. Поникнув
головою,
Он скачет, русскими гоним,
И
слуги верные толпою
Чуть могут следовать за ним.
И все это точно складывал в
голову, следил, как там, где-то, отражался дом, княгиня, болонка, пожилой
слуга с проседью, в ливрейном фраке, слышался бой часов…
Гостей вечный рой,
слуг человек сорок, из которых иные, пообедав прежде господ, лениво отмахивают мух ветвями, а другой, задремав, покроет ветвью лысую
голову барина или величавый чепец барыни.
Он повернул было
голову, но тотчас же кивнул
слуге и швейцару.
От нечего делать я оглядывал стены и вдруг вижу: над дверью что-то ползет, дальше на потолке тоже, над моей
головой, кругом по стенам, в углах — везде. «Что это?» — спросил я слугу-португальца. Он отвечал мне что-то — я не понял. Я подошел ближе и разглядел, что это ящерицы, вершка в полтора и два величиной. Они полезны в домах, потому что истребляют насекомых.
Слуга подходил, ловко и мерно поднимал подставку, в знак почтения, наравне с
головой, падал на колени и с ловким, мерным движением ставил тихонько перед гостем.
У подъезда, на нижней ступеньке, встретил нас совсем черный
слуга; потом
слуга малаец, не совсем черный, но и не белый, с красным платком на
голове; в сенях — служанка, англичанка, побелее; далее, на лестнице, — девушка лет 20, красавица, положительно белая, и, наконец, — старуха, хозяйка, nec plus ultra белая, то есть седая.
— Нет, уж меня увольте, господа, — взмолился Половодов, поднимаясь с места. —
Слуга покорный… Да это можно с ума сойти! Сергей Александрыч, пощадите свою
голову!
Нет, если мы уж так расчетливы и жестокосерды, то не лучше ли бы было, соскочив, просто огорошить поверженного
слугу тем же самым пестом еще и еще раз по
голове, чтоб уж убить его окончательно и, искоренив свидетеля, снять с сердца всякую заботу?
И вспомнил я тут моего брата Маркела и слова его пред смертью
слугам: «Милые мои, дорогие, за что вы мне служите, за что меня любите, да и стою ли я, чтобы служить-то мне?» — «Да, стою ли», — вскочило мне вдруг в
голову.
— Оригинал, оригинал! — подхватил он, с укоризной качая
головой… — Зовут меня оригиналом… На деле-то оказывается, что нет на свете человека менее оригинального, чем ваш покорнейший
слуга. Я, должно быть, и родился-то в подражание другому… Ей-богу! Живу я тоже словно в подражание разным мною изученным сочинителям, в поте лица живу; и учился-то я, и влюбился, и женился, наконец, словно не по собственной охоте, словно исполняя какой-то не то долг, не то урок, — кто его разберет!
— Ну! — промолвил мой верный
слуга и тряхнул
головою. — Н-н-у! — повторил он, сплюнул и вышел вон.
Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он лежал в креслах, на которые перенес его Владимир; правая рука его висела до полу,
голова опущена была на грудь, не было уж и признака жизни в сем теле, еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла,
слуги окружили труп, оставленный на их попечение, вымыли его, одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и положили на тот самый стол, за которым столько лет они служили своему господину.
Кирила Петрович ходил взад и вперед по зале, громче обыкновенного насвистывая свою песню; весь дом был в движении,
слуги бегали, девки суетились, в сарае кучера закладывали карету, на дворе толпился народ. В уборной барышни перед зеркалом дама, окруженная служанками, убирала бледную, неподвижную Марью Кириловну,
голова ее томно клонилась под тяжестью бриллиантов, она слегка вздрагивала, когда неосторожная рука укалывала ее, но молчала, бессмысленно глядясь в зеркало.
Он сначала сильно намылил
голову исправнику за дорогу, по которой вчера ехал. Исправник стоял с несколько опущенной, в знак уважения и покорности,
головою и ко всему прибавлял, как это встарь делывали
слуги: «Слушаю, ваше превосходительство».
Можно ли было считать Конона «верным»
слугою — этот вопрос никому не приходил в
голову.
И позвонил. Вошел
слуга, довольно обтрепанный, но чрезвычайно важный, с седыми баками и совершенно лысой
головой. Высокий, осанистый, вида барственного.
— Вам, вам! Вам и приношу-с, — с жаром подхватил Лебедев, — теперь опять ваш, весь ваш с
головы до сердца, слуга-с, после мимолетной измены-с! Казните сердце, пощадите бороду, как сказал Томас Морус… в Англии и в Великобритании-с. Меа culpa, mea culpa, [Согрешил, согрешил (лат.).] как говорит Римская папа… то есть: он Римский папа, а я его называю «Римская папа».
Пришел Окулко после двадцатилетнего скитальчества домой ни к чему, пожил в новой избе у старухи матери, а потом, когда выбрали в
головы Макара Горбатого, выпросился на службу в сотские — такого верного
слуги нужно было поискать.
Мать простила, но со всем тем выгнала вон из нашей комнаты свою любимую приданую женщину и не позволила ей показываться на глаза, пока ее не позовут, а мне она строго подтвердила, чтоб я никогда не слушал рассказов
слуг и не верил им и что это все выдумки багровской дворни: разумеется, что тогда никакое сомнение в справедливости слов матери не входило мне в
голову.
Откуда он являлся, какое было его внеслужебное положение, мог ли он обладать какою-либо иною физиономией, кроме той, которую носил в качестве старосты, радел ли он где-нибудь самостоятельно, за свой счет, в своемуглу, за своимгоршком щей, под своимиобразами, или же, строго придерживаясь идеала «
слуги», только о том и сохнул, как бы барское добро соблюсти, — мне как-то никогда не приходило в
голову поинтересоваться этим.
Ровно в восемь часов я в сюртуке и с приподнятым на
голове коком входил в переднюю флигелька, где жила княгиня. Старик
слуга угрюмо посмотрел на меня и неохотно поднялся с лавки. В гостиной раздавались веселые голоса. Я отворил дверь и отступил в изумлении. Посреди комнаты, на стуле, стояла княжна и держала перед собой мужскую шляпу; вокруг стула толпилось пятеро мужчин. Они старались запустить руки в шляпу, а она поднимала ее кверху и сильно встряхивала ею. Увидевши меня, она вскрикнула...
Кто из нас мимо пройдет — я или Саша, или из
слуг, кого он знал подобрее к нему, — то он сейчас машет, манит к себе, делает разные знаки, и разве только когда кивнешь ему
головою и позовешь его — условный знак, что в доме нет никого постороннего и что ему можно войти, когда ему угодно, — только тогда старик тихонько отворял дверь, радостно улыбался, потирал руки от удовольствия и на цыпочках прямо отправлялся в комнату Покровского.
Ходила почти всегда, когда не было гостей, полуодетая и не стыдилась нам и даже
слугам показываться в белой юбке и накинутой шали, с
голыми руками.
— Одну отнять, отними! — приказал Семен Яковлевич остававшемуся при нем артельщику. Тот бросился за уходившими, и все трое
слуг воротились через несколько времени, неся обратно раз подаренную и теперь отнятую у вдовицы одну
голову сахару; она унесла, однако же, три.
Кириллов, никогда не садившийся на коня, держался в седле смело и прямо, прихватывая правою рукой тяжелый ящик с пистолетами, который не хотел доверить
слуге, а левою, по неуменью, беспрерывно крутя и дергая поводья, отчего лошадь мотала
головой и обнаруживала желание стать на дыбы, что, впрочем, нисколько не пугало всадника.
Годунов, посланный вперед приготовить государю торжественный прием, исполнив свое поручение, сидел у себя в брусяной избе, облокотясь на дубовый стол, подперши рукою
голову. Он размышлял о случившемся в эти последние дни, о казни, от которой удалось ему уклониться, о загадочном нраве грозного царя и о способах сохранить его милость, не участвуя в делах опричнины, как вошедший
слуга доложил, что у крыльца дожидается князь Никита Романович Серебряный.
Ездят теперь по святой Руси их дьявольские, кровоядные полки с метлами да с песьими
головами; топчут правду, выметают не измену, но честь русскую; грызут не врагов государевых, а верных
слуг его, и нет на них нигде ни суда, ни расправы!
Разговоры становились громче, хохот раздавался чаще,
головы кружились. Серебряный, всматриваясь в лица опричников, увидел за отдаленным столом молодого человека, который несколько часов перед тем спас его от медведя. Князь спросил об нем у соседей, но никто из земских не знал его. Молодой опричник, облокотясь на стол и опустив
голову на руки, сидел в задумчивости и не участвовал в общем веселье. Князь хотел было обратиться с вопросом к проходившему
слуге, но вдруг услышал за собой...
Много, дорого стоило вспыльчивой молодой женщине, привыкшей к полновластному господству в доме своего отца, переносить дерзкие оскорбления от «подлого холопа!» Но она так любила отца, находила такое счастие в том, чтобы ходить за ним, покоить его, облегчать, по возможности, его страдальческое положение, что мысль оставить умирающего старика в полную зависимость негодяя Калмыка и других
слуг долго не входила ей в
голову.
Когда я оделся и освежил
голову потоками ледяной воды,
слуга доложил, что меня внизу ожидает дама. Он также передал карточку, на которой я прочел: «Густав Бреннер, корреспондент „Рифа“». Догадываясь, что могу увидеть Биче Сениэль, я поспешно сошел вниз. Довольно мне было увидеть вуаль, чтобы нравственная и нервная ломота, благодаря которой я проснулся с неопределенной тревогой, исчезла, сменясь мгновенно чувством такой сильной радости, что я подошел к Биче с искренним, невольным возгласом...
— Вы меня ударили, — сказал Гез. — Вы все время оскорбляли меня. Вы дали мне понять, что я вас ограбил. Вы держали себя так, как будто я ваш
слуга. Вы сели мне на шею, а теперь пытались убить. Я вас не трону. Я мог бы заковать вас и бросить в трюм, но не сделаю этого. Вы немедленно покинете судно. Не
головой вниз — я не так жесток, как болтают обо мне разные дураки. Вам дадут шлюпку и весла. Но я больше не хочу видеть вас здесь.
Удобный миг настал!.. теперь иль никогда.
Теперь я все свершу, без страха и труда.
Я докажу, что в нашем поколенье
Есть хоть одна душа, в которой оскорбленье,
Запав, приносит плод… О! я не их
слуга,
Мне поздно перед ними гнуться…
Когда б, крича, пред них я вызвал бы врага,
Они б смеялися… теперь не засмеются!
О нет я не таков… позора целый час
На
голове своей не потерплю я даром.
— Полно, так ли, брат Суета? — сказал один из
слуг монастырских, покачав
головою. — И тебя к нему допустили?
Никто не хотел окончить жизнь на своей постеле; едва дышащие от ран и болезней, не могущие уже сражаться воины, иноки и
слуги монастырские приползали умирать на стенах святой обители от вражеских пуль и ядер, которые сыпались градом на беззащитные их
головы.
Все спали крепким сном в доме боярина Кручины. Многие из гостей, пропировав до полуночи, лежали преспокойно в столовой: иные на скамьях, другие под скамьями; один хозяин и Юрий с своим
слугою опередили солнце; последний с похмелья едва мог пошевелить
головою и поглядывал не очень весело на своего господина. Боярин Кручина распрощался довольно холодно с своим гостем.
— Вот оно что!.. — проговорил он, тряхнув
головой. — Ну, ты не того, — не слушай их. Они тебе не компания, — ты около них поменьше вертись. Ты им хозяин, они — твои
слуги, так и знай. Захочем мы с тобой, и всех их до одного на берег швырнем, — они дешево стоят, и их везде как собак нерезаных. Понял? Они про меня много могут худого сказать, — это потому они скажут, что я им — полный господин. Тут все дело в том завязло, что я удачливый и богатый, а богатому все завидуют. Счастливый человек — всем людям враг…
— Эх, то есть вот как теперь меня облагодетельствовали, что всю жизнь свою не забуду, по гроб
слугой буду, то есть хоть в воду
головой за вас… Ведь я сроду таким господином не был. Вот родители-то полюбовались бы…
— Ну, это уж ты трудись, а я —
слуга покорный! Думать там! соображать! Какая же это будет жизнь, коли меня на каждом шагу думать заставлять будут? Нет, брат, ты прост-прост, а тоже у тебя в
голове прожекты… тово! Да ты знаешь ли, что как только мы начнем думать — тут нам и смерть?!
Круглова. Нашу
слугу Личарду только послом посылать. Растолкует дело, как по-писаному. Как начнет толковать, так точно у ней в голове-то жернова поворачиваются.
Неблагопристойная, зловещая радость сияла в лице его; с восторгом он тер свои руки, с восторгом повертывал кругом свою
голову, с восторгом семенил кругом всех и каждого; казалось, готов был тут же начать танцевать от восторга; наконец он прыгнул вперед, выхватил свечку у одного из
слуг и пошел вперед, освещая дорогу господину Голядкину и Крестьяну Ивановичу.
Входивший в комнату
слуга несколько раз останавливался смотреть на меня; от частых оборотов у меня кружилась
голова; минутами мне казалось, что я в бреду.