Неточные совпадения
Как хлебный колос, подрезанный серпом, как молодой барашек, почуявший под сердцем смертельное железо,
повис он
головой и повалился на траву, не сказавши ни одного слова.
Ноги его подкосились,
голова склонилась на грудь, он
повис на руках товарищей и захрипел.
— Шш! — зашипел Лютов, передвинув саблю за спину, где она
повисла, точно хвост. Он стиснул зубы, на лице его вздулись костяные желваки, пот блестел на виске, и левая нога вздрагивала под кафтаном. За ним стоял полосатый арлекин, детски положив подбородок на плечо Лютова, подняв руку выше
головы, сжимая и разжимая пальцы.
Алина, огромная, растрепанная, изгибаясь, ловила
голову одной рукой, на ее другой руке
повисла Дуняша, всхлипывая.
— Совершенно согласен, — сказал редактор, склонив
голову; кисточки шнурка выскочили из-за жилета и
повисли над тарелкой, редактор торопливо тупенькими красными пальцами заткнул их на место.
Она будто не сама ходит, а носит ее посторонняя сила. Как широко шагает она, как прямо и высоко несет
голову и плечи и на них — эту свою «беду»! Она, не чуя ног, идет по лесу в крутую гору; шаль
повисла с плеч и метет концом сор и пыль. Она смотрит куда-то вдаль немигающими глазами, из которых широко глядит один окаменелый, покорный ужас.
Не успело воображение воспринять этот рисунок, а он уже тает и распадается, и на место его тихо воздвигся откуда-то корабль и
повис на воздушной почве; из огромной колесницы уже сложился стан исполинской женщины; плеча еще целы, а бока уже отпали, и вышла
голова верблюда; на нее напирает и поглощает все собою ряд солдат, несущихся целым строем.
Он упал на дерево и
повис на нем так, что
голова и передние лапы свесились по одну сторону, а задняя часть тела — по другую.
Мне завязали глаза; Маруся звенела слабыми переливами своего жалкого смеха и шлепала по каменному полу непроворными ножонками, а я делал вид, что не могу поймать ее, как вдруг наткнулся на чью-то мокрую фигуру и в ту же минуту почувствовал, что кто-то схватил меня за ногу. Сильная рука приподняла меня с полу, и я
повис в воздухе вниз
головой. Повязка с глаз моих спала.
Жидкие беловатые волосы
повисли на его
голове прямыми прядями, как ветви на плакучей иве; глаза, когда-то голубые, смотрели убито; голос вздрагивал, бородка обострилась; шалоновая ряска худо запахивалась спереди и висела как на вешалке.
Тут я расхохотался до того, что, боясь свалиться с ног,
повис на ручке двери, дверь отворилась, я угодил
головой в стекло и вышиб его. Приказчик топал на меня ногами, хозяин стучал по
голове моей тяжелым золотым перстнем, Саша пытался трепать мои уши, а вечером, когда мы шли домой, строго внушал мне...
Мне нравилось бывать в церквах; стоя где-нибудь в углу, где просторнее и темней, я любил смотреть издали на иконостас — он точно плавится в огнях свеч, стекая густо-золотыми ручьями на серый каменный пол амвона; тихонько шевелятся темные фигуры икон; весело трепещет золотое кружево царских врат, огни свеч
повисли в синеватом воздухе, точно золотые пчелы, а
головы женщин и девушек похожи на цветы.
Зрелище было страшное, непристойное и поистине возмутительное; а к сему же еще, как назло, железный крест с купольного фонаря сорвался и
повис на цепях, а будучи остервененно понуждаем баграми разорителей к падению, упал внезапно и проломил пожарному солдату из жидов
голову, отчего тот здесь же и помер.
И замолчал, как ушибленный по
голове чем-то тяжёлым: опираясь спиною о край стола, отец забросил левую руку назад и царапал стол ногтями, показывая сыну толстый, тёмный язык. Левая нога шаркала по полу, как бы ища опоры, рука тяжело
повисла, пальцы её жалобно сложились горсточкой, точно у нищего, правый глаз, мутно-красный и словно мёртвый, полно налился кровью и слезой, а в левом горел зелёный огонь. Судорожно дёргая углом рта, старик надувал щёку и пыхтел...
— Вот именно, там. Вдруг закружилась
голова, и я
повисла; меня тянет упасть. Тоббоган зверски схватил меня и поволок, как канат. Ты был очень бледен, Тоббоган, в эту минуту!
В тот же день вечером, когда я стоял у дверей сарая, где хранились машины, с крыши, на
голову мне, упала черепица — по
голове ударило не сильно, но другая очень крепко — ребром по плечу, так, что левая рука у меня
повисла.
«Враг общества» сидел, но, должно быть, ему неловко стало сидеть, когда про него говорили, что он стоит, — он медленно поднялся на ноги, низко опустив
голову. Его руки бессильно
повисли вдоль туловища, и вся серая длинная фигура изогнулась, как бы приготовляясь нырнуть в пасть правосудия…
Фома, стоя на груде каната, смотрел через
головы рабочих и видел: среди барж, борт о борт с ними, явилась третья, черная, скользкая, опутанная цепями. Всю ее покоробило, она точно вспухла от какой-то страшной болезни и, немощная, неуклюжая,
повисла над водой между своих подруг, опираясь на них. Сломанная мачта печально торчала посреди нее; по палубе текли красноватые струи воды, похожей на кровь. Всюду на палубе лежали груды железа, мокрые обломки дерева.
Рыжий офицер опять махнул платком. Из стволов вырвались одновременно двенадцать огненных язычков, затем клубов белого дыма, слившихся в сплошную массу, и белый саван на привязанном солдатике дрогнул, всколыхнулся раза три, а
голова его в белом колпаке бессильно
повисла на груди.
Как и все, кто еще не видел, Саша быстро повернулся к раскрытому окну и вздрогнул:
повисши руками на подоконнике, в часовенку заглядывал один из гулявших в садике сумасшедших, стриженый, темный, без шапки, — темная и жуткая
голова.
Флаг на духане размок от дождя и
повис, и сам духан с мокрой крышей казался темнее и ниже, чем он был раньше. Около дверей стояла арба; Кербалай, каких-то два абхазца и молодая татарка в шароварах, должно быть жена или дочь Кербалая, выносили из духана мешки с чем-то и клали их в арбу на кукурузовую солому. Около арбы, опустив
головы, стояла пара ослов. Уложив мешки, абхазцы и татарка стали накрывать их сверху соломой, а Кербалай принялся поспешно запрягать ослов.
Стульчиком называются две палочки, всегда из сырого тальника, каждая с лишком аршин длиною, которые кладутся крест-накрест и связываются крепкою бечевкою; потом концы их сгибаются вниз и также связываются веревочками, так что все четыре ножки отстоят на четверть аршина одна от другой, отчего весь инструмент и получает фигуру четвероножника, связанного вверху плотно; во внутренние бока этих ножек набиваются волосяные силья, расстоянием один от другого на полвершка; в самом верху стульчика, в крестообразном его сгибе, должна висеть такая же приманка, какую привязывают к сторожку плахи; приманка бывает со всех сторон окружена множеством настороженных сильев; зверек, стараясь достать добычу, полезет по которой-нибудь ножке и непременно попадет
головой в силок; желая освободиться, он спрыгнет вниз и
повиснет, удавится и запутается в сильях даже всеми ногами.
Беккер, не спускавший глаз с мальчика, шепнул снова что-то. Мальчик немедленно перешел к другому упражнению. Придерживаясь на руках, он начал осторожно спускать ноги и ложиться на спину. Теперь предстояла самая трудная штука: следовало сначала лечь на спину, уладиться на перекладине таким образом, чтобы привести ноги в равновесие с
головою и потом вдруг неожиданно сползти на спине назад и
повиснуть в воздухе, придерживаясь только на подколенках.
Ишь, дядя Антон, ишь, дом-то, вон он!.. вон он какой!..» При въезде на двор навстречу им выбежала девочка лет шести; она хлопала в ладоши, хохотала, бегала вокруг телеги и, не зная, как бы лучше выразить свою радость, ухватилась ручонками за полы Антонова полушубка и
повисла на нем; мужик взял ее на руки, указал ей пальцем на воз, лукаво вытащил из средины его красный прутик вербы, подал его ребенку и, погладив его еще раз по
голове, снова пустил на свободу.
Подживала нога у меня, собирался я уходить и уже мог работать. Вот однажды чищу дорожки, отгребая снег, идёт эта клирошанка, тихо идёт и — как застывшая. В правой руке, ко груди прижатой, чётки, левая плетью вдоль тела
повисла; губы закушены, брови нахмурены, лицо бледное. Поклонился я ей, дёрнула
головой кверху и взглянула на меня так, словно я ей великое зло однажды сделал.
Опрокинувшись всем телом назад, точно падая в сетку, Антонио вдруг
повисал вниз
головой и, уцепившись ногами за стальную палку, начинал раскачиваться взад и вперед.
Метеор пошел в ночлежку и зажег в ней лампу. Тогда из двери ночлежки протянулась во двор широкая полоса света, и ротмистр вместе с каким-то маленьким человеком вели по ней учителя в ночлежку.
Голова у него дрябло
повисла на грудь, ноги волочились по земле и руки висели в воздухе, как изломанные. При помощи Тяпы его свалили на нары, и он, вздрогнув всем телом, с тихим стоном вытянулся на них.
Шлюпка придвинулась к берегу, своды ветвей
повисли над
головой Аяна. Он ухватился за них, и шум листьев глухо пробежал над водой. И снова почудилось Аяну, что тишина одолевает его; тогда первые пришедшие на ум возгласы, обычные в корабельной жизни, звонко понеслись над проливом и стихли, как трепет крыльев ночных всполохнутых птиц...
— Ну-ка! — сказал Четыхер, пошевелив плечом. Она, сладко чмокнув губами, спокойно и глубоко вздохнула. Человек посмотрел в лицо девушки, осыпанное рыжими прядями растрепанных волос, — рот Паши был удивленно полуоткрыт, на щеках блестели еще не засохшие слезы, руки бессильно
повисли вдоль тела. Четыхер усмехнулся и, качая
головою, проворчал...
Ямщики вспоминали случаи, когда тройки срывались на крутых спусках и, несмотря на тормоза, без удержу мчались вниз, порой увлекая за собой и людей. Много ямщиков сложили здесь свои
головы. Один раз лошади все убились, погиб и ямщик, а сани
повисли на верхушке дерева. И никто не мог объяснить, как они туда попали…
Он кладет руку на плечо Пьеро. — Пьеро свалился навзничь и лежит без движения в белом балахоне. Арлекин уводит Коломбину за руку. Она улыбнулась ему. Общий упадок настроения. Все безжизненно
повисли на стульях. Рукава сюртуков вытянулись и закрыли кисти рук, будто рук и не было.
Головы ушли в воротники. Кажется, на стульях висят пустые сюртуки. Вдруг Пьеро вскочил и убежал. Занавес сдвигается. В ту же минуту на подмостки перед занавесом выскакивает взъерошенный и взволнованный автор.
В эту минуту одному из паяцов пришло в
голову выкинуть штуку Он подбегает к влюбленному и показывает ему длинный язык Влюбленный бьет с размаху паяца по
голове тяжким деревянным мечом. Паяц перегнулся через рампу и
повис. Из
головы его брыжжет струя клюквенного сока.
Он забрался в угол, протянул ниток шесть на вершок от себя во все стороны,
повис на них, перегнулся подковой вдвое и стал кружить
головой и выпускать шелковую паутину, так, что паутина обматывалась вокруг него.
Один раз его пускали на медведя, и он вцепился медведю в ухо и
повис, как пиявка. Медведь бил его лапами, прижимал к себе, кидал из стороны в сторону, но не мог оторвать и повалился на
голову, чтобы раздавить Бульку; но Булька до тех пор на нем держался, пока его не отлили холодной водой.
Я был взбешен этим рассказом и хотел сейчас же пойти на квартиру Энрико и сломать об его
голову мою палку; но Лоренцита
повисла у меня на шее и умоляла не делать скандала, который только даст повод к каким-нибудь грязным слухам. Я принужден был согласиться с нею, но решил следить зорко с этого времени за Энрико.
Едва он закончил фразу, я, испустив дикий крик радости,
повисла у него на шее… Я, непривычная к ласке, буквально душила отца поцелуями и, обвивая своими тонкими руками его седую
голову, лепетала сквозь взрывы счастливого смеха...
Повисла слеза на реснице у Марка Данилыча, когда вспомнилась ему женина кончина. Грустно покачал он
головою и с легким укором промолвил...
— Она! Как есть она! — вихрем проносилось в
голове девочки. И радостная слезинка
повисла на ее реснице. За ней другая, третья… Выступили и покатились крупные градины их по заалевшемуся от волнения личику. Слезы мешали смотреть… Застилали туманом от Дуни милое зрелище родной сердцу картины… Вот она подняла руку, чтобы смахнуть досадливые слезинки… и вдруг что-то задела локтем неловкая ручонка… Это «что-то» зашаталось, зашумело и с сухим треском поваленного дерева тяжело грохнулось на пол.
Трое других караульных метнулись, было, к юноше, сабля одного из них
повисла уже над его
головой, но в тот же миг выскочившие из-за ближайшей избы несколько русских стрелков, словно выросших из-под земли, ударили на венгерцев, и те, побросав оружие, кинулись врассыпную…
После третьего ушата хохол
повис назад, как ледяная сосулька, череп покрылся новым блестящим черепом, глаза слиплись, руки приросли к туловищу; вся фигура облачилась в серебряную мантию с пышными сборами; мало-помалу ноги пустили от себя ледяные корни по земле. Еще жизнь вилась легким паром из уст несчастного; кое-где сеткою лопалась ледяная епанча, особенно там, где было место сердца; но вновь ушат воды над
головою — и малороссиянин стал одною неподвижною, мертвою глыбой.
Мы бросились толпою в маленький номерок, который занимал Саша, и увидали поражающую картину: посреди комнаты, освещенной одною догоравшею свечкой, стоял бледный, испуганный денщик Саши и держал его в своих объятиях, меж тем как
голова Саши лежала у него на плече. Руки его
повисли, как плети, но согнувшиеся в коленах ноги еще делали такие судорожные движения, как будто его щекотали и он смеялся.
Третьего дня я совсем задохнулась в вальсе. В
голове сделалась пустота какая-то. Я просто
повисла на кавалере. Правда, он был здоровенный. Мы даже уронили какого-то старичка…
Уныние и угрюмость
повисли над деревнями. Походка у мужиков стала особенная: ходили, волоча ноги, с опущенными вперед плечами и понурыми
головами. Часами неподвижно сидели и тяжело о чем-то думали. И каждый день новые приходили записываться в колхоз. А перед тем резали весь свой скот.
Над лавкой, около которой лежал труп, на стене была перекладина, видимо оставшаяся от полки, на которой стояла серебряная посуда, украденная опричниками, сломавшими и самую полку. С быстротой молодой девушки вскочила старуха на лавку, привязала бывшую у ней в руках веревку с петлей, просунула в последнюю
голову и, быстрым движением опрокинув лавку,
повисла на веревке.
9-го мая, на день св. Николая Угодника, происходило разрушение деевской часовни. Зрелище было страшное и непристойное, и к сему же как на зло железный крест с купольного фонаря сорвался и
повис на цепях, а будучи понуждаем баграми к падению, упал внезапно и проломил пожарному солдату
голову, отчего тот здесь же и помер. Вечером к молельной собрался народ, и их, и наш церковный, и много горестно плакали.
С трепещущим сердцем он подошел к вязанке дров, развязал веревку, вытянул ее из-под дров и, оглядываясь на дверь, понес к себе в камеру. В камере он влез на табуретку и накинул веревку на отдушник. Связав оба конца веревки, он перетянул узел и из двойной веревки сделал петлю. Петля была слишком низко. Он вновь перевязал веревку, опять сделал петлю, примерил на шею и, беспокойно прислушиваясь и оглядываясь на дверь, влез на табуретку, всунул
голову в петлю, оправил ее и, оттолкнув табуретку,
повис…