Неточные совпадения
— Но полковник еще в Тамбове советовал нам, офицерству, выявить в ротах наличие и количество поротых и прочих политически неблагонадежных, — выявить и, в первую
голову, употреблять их для разведки и вообще — ясно? Это, знаете, настоящий отец-командир! Войну он кончит наверняка
командиром дивизии.
— Удодов — по преимуществу. Много тут конкурентов было: и
голова впрашивался, и батальонный
командир осведомлялся, чем пахнет, — всех Удодов оттер. Теперь он Набрюшникова так настегал, что тот так и лезет, как бы на кого наброситься. Только и твердит каждое утро полициймейстеру:"Критиков вы мне разыщите! критиков-с! А врагов мы, с божьею помощью, победим-с!"
И, мгновенно раздражаясь, перебирая нервно и без нужды поводья, генерал закричал через
голову Осадчего на полкового
командира...
Так перебрал он всех ротных
командиров от первой роты до шестнадцатой и даже до нестроевой, потом со вздохом перешел к младшим офицерам. Он еще не терял уверенности в успехе, но уже начинал смутно беспокоиться, как вдруг одно имя сверкнуло у него в
голове: «Подполковник Рафальский!»
Ротный
командир, поручик Веткин, Лбов и фельдфебель стояли посредине плаца и все вместе обернулись на подходившего Ромашова. Солдаты тоже повернули к нему
головы. В эту минуту Ромашов представил себе самого себя — сконфуженного, идущего неловкой походкой под устремленными на него глазами, и ему стало еще неприятнее.
В шесть часов явились к ротам офицеры. Общий сбор полка был назначен в десять часов, но ни одному ротному
командиру, за исключением Стельковского, не пришла в
голову мысль дать людям выспаться и отдохнуть перед смотром. Наоборот, в это утро особенно ревностно и суетливо вбивали им в
голову словесность и наставления к стрельбе, особенно густо висела в воздухе скверная ругань и чаще обыкновенного сыпались толчки и зуботычины.
Ромашов задумался. Шальная, мальчишеская мысль мель-кнула у него в
голове: пойти и попросить взаймы у полкового
командира. «Воображаю! Наверное, сначала оцепенеет от ужаса, потом задрожит от бешенства, а потом выпалит, как из мортиры: „Что-о? Ма-ал-чать! На четверо суток на гауптвахту!“
Уже несколько шагов только оставалось Калугину перейти через площадку до блиндажа
командира бастиона, как опять на него нашло затмение и этот глупый страх; сердце забилось сильнее, кровь хлынула к
голове, и ему нужно было усилие над собою, чтобы пробежать до блиндажа.
Он стал вслушиваться; над самой его
головой слышались шаги батарейного
командира.
Володя робко опустился на стул подле письменного стола и стал перебирать в пальцах ножницы, попавшиеся ему в руки, а батарейный
командир, заложив руки за спину и опустив
голову, только изредка поглядывая на руки, вертевшие ножницы, молча продолжал ходить по комнате с видом человека, припоминающего что-то.
Он был камнем легко ранен в
голову. Самое первое впечатление его было как будто сожаление: он так было хорошо и спокойно приготовился к переходу туда, что на него неприятно подействовало возвращение к действительности, с бомбами, траншеями, солдатами и кровью; второе впечатление его была бессознательная радость, что он жив, и третье — страх и желание уйти поскорее с бастьона. Барабанщик платком завязал
голову своему
командиру и, взяв его под руку, повел к перевязочному пункту.
Анчутин слегка, едва заметно, кивает
головой священникам и делает глазами знак
командиру батальона.
По окончании стрижки он доставляет его ротному
командиру. Тот смотрит на новичка сверху вниз, склоняя
голову то на левый, то на правый бок.
Он не вынес выговора и вдруг бросился на
командира с каким-то неожиданным взвизгом, удивившим всю роту, как-то дико наклонив
голову; ударил и изо всей силы укусил его в плечо; насилу могли оттащить.
— Призывает того солдата полковой
командир, спрашивает: «Что тебе говорил поручик?» Так он отвечает все, как было, — солдат обязан отвечать правду. А поручик посмотрел на него, как на стену, и отвернулся, опустил
голову. Да…
— Смирр-но! — загремел фельдфебель. В подтянувшееся каре вошли ефрейторы и батальонный
командир, майор — «Кобылья
Голова», общий любимец, добрейший человек, из простых солдат. Прозвание же ему дали солдаты в первый день, как он появился перед фронтом, за его длинную, лошадиную
голову. В настоящее время он исправлял должность
командира полка. Приняв рапорт дежурного, он приказал ротному...
В день прихода нас встретили все офицеры и
командир полка седой грузин князь Абашидзе, принявший рапорт от Прутникова. Тут же нас разбили по ротам, я попал в 12-ю стрелковую. Смотрю и глазам не верю: длинный, выше всех на полторы
головы подпоручик Николин, мой товарищ по Московскому юнкерскому училищу, с которым мы рядом спали и выпивали!
А другая мысль в
голове: надо доложить дежурному, но при Юнакове, строгом
командире, страшно. Опять на распутье, но меня вывел из этого заплакавший младенец.
Пришло несколько офицерчиков, выскочивших на коротенький отпуск в Европу и обрадовавшихся случаю, конечно, осторожно и не выпуская из
головы задней мысли о полковом
командире, побаловаться с умными и немножко даже опасными людьми; прибежали двое жиденьких студентиков из Гейдельберга — один все презрительно оглядывался, другой хохотал судорожно… обоим было очень неловко; вслед за ними втерся французик, так называемый п' ти женом грязненький, бедненький, глупенький… он славился между своими товарищами, коммивояжерами, тем, что в него влюблялись русские графини, сам же он больше помышлял о даровом ужине; явился, наконец, Тит Биндасов, с виду шумный бурш, а в сущности, кулак и выжига, по речам террорист, по призванию квартальный, друг российских купчих и парижских лореток, лысый, беззубый, пьяный; явился он весьма красный и дрянной, уверяя, что спустил последнюю копейку этому"шельмецу Беназету", а на деле он выиграл шестнадцать гульденов…
‹…› К концу лета в штабе открылась вакансия старшего адъютанта, и, конечно, я был уверен, что надену адъютантский мундир. Каково же было мое изумление, когда я узнал, что на это место вытребован и утвержден бывший наш юнкерский
командир поручик Крит. При этой вести мне пришло в
голову любимое выражение Гайли: «fur einen jungen Menschen giebt es nichts nobleres, als die Fronte». И я подал формальный рапорт об отчислении меня в полк.
— Муз-зыканты, по мест-а-а-ам! — командует Замошников хриплым, нарочно задушенным голосом, преувеличенно разевая рот и тряся закинутой назад
головой: он, конечно, боится кричать громко и этими приемами изображает до известной степени оглушительность команды полкового
командира. — По-олк! Слуша-аай! На крау-у-ул! Музыка, играй… Трам, папим, тати-ра-рам…
— Тут, батенька,
голова пойдет кругом!.. — заметил он, возвращаясь через минуту к Володе. — К
командиру являлись?
Держась за окровавленную
голову,
командир крикнул с веселым отчаянием...
— Из деревни стрельбы не слыхать.
Командир полка говорит: «Ну, ребята, струсил япошка, удрал из деревни! Идем ее занимать». Пошли цепями,
командиры матюкаются, — «Равняйся, подлецы! Не забегай вперед!» Ученье устроили; крик, шум, на нас холоду нагнали. А он подпустил на постоянный прицел да как пошел жарить… Пыль кругом забила, народ валится. Полковник поднял
голову, этак водит очками, а оттуда сыплют! «Ну, ребята, в атаку!», а сам повернул коня и ускакал…
Но все понимали, что этого сделать невозможно: в соседнем госпитале был доктор Султанов, была сестра Новицкая; с ними наш корпусный
командир вовсе не желал расставаться; пусть уж лучше больная «святая скотинка» поваляется сутки на
голых досках, не пивши, без врачебной помощи.
Докатил до опушки, одежу с себя долой. Сел под куст в чем мать родила, смазал себя по всем швам картофельным крахмалом, да в пакле и вывалялся. Чисто как леший стал — свой ротный
командир не признает. Бороду себе из мха венчиком приспособил, личность пеплом затер. Одни глаза солдатские, да и те зеленью отливают, потому на
голову, заместо фуражки, цельный куст вереску нахлобучил.
— Шла наша сотня вдоль пути, вдруг слышим, — пальба, над
головами зазыкали пули.
Командир послал нас разведать, а это они, подлецы!
То же самое тайною, невысказываемою мыслью сидело в
головах солдат. Когда улеглась паника от обстрела переправы, откуда-то донеслось дружное, радостное «ура!». Оказалось, саперы под огнем навели обрушившийся мост, вывезли брошенные орудия, и
командир благодарил их. А по толпам отступавших пронесся радостно-ожидающий трепет, и все жадно спрашивали друг друга...
Заканчивается она обозом, около которого задумчиво, понурив свою длинноухую
голову, шагает в высшей степени симпатичная рожа — осел Магар, вывезенный одним батарейным
командиром из Турции.
Словом сказать, столовый барак весь в ельнике, лампы-молнии горят, передние скамьи коврами крыты, со всех офицерских квартир понашарпали. Впереди полковые барыни да господа офицеры. Бригадный генерал с полковым
командиром в малиновых креслах темляки покусывают. А за скамьями — солдатское море,
голова к
голове, как арбузы на ярмарке. Глаза блестят, носами посапывают — интересно.
С этим полковник кивнул нам
головою и пошел к выходу, а мы все, сколько нас было, наполнили номер ротмистра прежде, чем внизу прогремел блок выходной двери, затворившейся за нашим
командиром.
Командир только
головой вертит: бабьи побрехушки… Глянул он невзначай на денщика, — стоит, стаканы вытирает, глаза щелками лучатся, рот так к ушам и тянется. Как есть лиса в драгунской форме.
Вечером сидит
командир один: полстакана чаю, пол — рома. Мушки перепархивают. Тишина кругом. Будто старушку огуречным рассолом залило. В задумчивости он пришел, в полсвиста походный марш высвистывает. Таракан через мизинный перстень рысью перебежал, — что оно по пензенским приметам означает: чирий на лопатке вскочит альбо денежное письмо получать? Тьфу, до чего мамаша
голову задурила!
Была глубокая ночь. Ярко и молчаливо сверкали звезды. По широкой тропинке, протоптанной поперек каолиновых грядок, вереницею шли солдаты, Они шли тихо, затаив дыхание, а со всех сторон была густая темнота и тишина. Рота шла на смену в передовой люнет. Подпоручик Резцов шагал рядом со своим ротным
командиром Катарановым, и оба молчали, резцов блестящими глазами вглядывался в темноту. Катаранов, против обычного, был хмур и нервен; он шел, понурив
голову, кусал кончики усов и о чем-то думал.
Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две
головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего
командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вижу, что нечто дивное нам на Руси готовится и зреет: в судах лихоимство ожесточенное; в молодых
головах шатость; восьмой смертный грех все усиливается; а поляки сидят председателями и советниками, и
командирами.
А ежели желаете доброго совета послушать, попросите через полкового
командира городского
голову, чтобы он вам, пока ремонт идет, — другое помещение под команду приспособил.
Выслушав эти слова, полковой
командир опустил
голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
Полковой
командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные
командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через
голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, втягивали их в рукава.
Полковой
командир с ног до
головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.