Неточные совпадения
Кити ни слова не сказала об этом; она
говорила только
о своем душевном
состоянии.
— Я вас давно знаю и очень рада узнать вас ближе. Les amis de nos amis sont nos amis. [Друзья наших друзей — наши друзья.] Но для того чтобы быть другом, надо вдумываться в
состояние души друга, а я боюсь, что вы этого не делаете в отношении к Алексею Александровичу. Вы понимаете,
о чем я
говорю, — сказала она, поднимая свои прекрасные задумчивые глаза.
Он
говорил и не переставая думал
о жене,
о подробностях ее теперешнего
состояния и
о сыне, к мысли
о существовании которого он старался приучить себя.
Не слыша ответа, Печорин сделал несколько шагов к двери; он дрожал — и сказать ли вам? я думаю, он в
состоянии был исполнить в самом деле то,
о чем
говорил шутя.
Глаза его горели лихорадочным огнем. Он почти начинал бредить; беспокойная улыбка бродила на его губах. Сквозь возбужденное
состояние духа уже проглядывало страшное бессилие. Соня поняла, как он мучается. У ней тоже голова начинала кружиться. И странно он так
говорил: как будто и понятно что-то, но… «но как же! Как же!
О господи!» И она ломала руки в отчаянии.
Ни одна из них не была бы в
состоянии понять нашу беседу; ни одна из них не стоит того, чтобы мы, серьезные мужчины,
говорили о ней!
— Вас очень многое интересует, — начал он, стараясь
говорить мягко. — Но мне кажется, что в наши дни интересы всех и каждого должны быть сосредоточены на войне. Воюем мы не очень удачно. Наш военный министр громогласно, в печати заявлял
о подготовленности к войне, но оказалось, что это — неправда. Отсюда следует, что министр не имел ясного представления
о состоянии хозяйства, порученного ему. То же самое можно сказать
о министре путей сообщения.
Еще слово
о якутах. Г-н Геденштром (в книге своей «Отрывки
о Сибири», С.-Петербург, 1830), между прочим,
говорит, что «Якутская область — одна из тех немногих стран, где просвещение или расширение понятий человеческих (sic) (стр. 94) более вредно, чем полезно. Житель сей пустыни (продолжает автор), сравнивая себя с другими мирожителями, понял бы свое бедственное
состояние и не нашел бы средств к его улучшению…» Вот как думали еще некоторые двадцать пять лет назад!
Он отвергал показание Масловой
о том, что Бочкова и Картинкин были с ней вместе, когда она брала деньги, настаивая на том, что показание ее, как уличенной отравительницы, не могло иметь веса. Деньги, 2500 рублей,
говорил адвокат, могли быть заработаны двумя трудолюбивыми и честными людьми, получавшими иногда в день по 3 и 5 рублей от посетителей. Деньги же купца были похищены Масловой и кому-либо переданы или даже потеряны, так как она была не в нормальном
состоянии. Отравление совершила одна Маслова.
— Я не буду
говорить о себе, а скажу только
о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем все больше и больше. Я не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того дела, которое начинает Привалов; но представьте себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам не может знать хорошенько собственные дела, и в случае серьезного замешательства все
состояние может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
В мечтах я нередко,
говорит, доходил до страстных помыслов
о служении человечеству и, может быть, действительно пошел бы на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней не в
состоянии прожить ни с кем в одной комнате,
о чем знаю из опыта.
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что с таким разбойником нечего
говорить, и потому прямо стала
говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно, тем, что Верочка вышла замуж, не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло
о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же не
говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию,
поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений
о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери счастья, — с одной стороны, а с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца, не просит Марью Алексевну теперь же дать дочери позволения видеться с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в
состоянии видеться с дочерью, не огорчаясь.
Женихи сотнями увивались за наследницею громадного
состояния; но общество, толпившееся за обедами и на вечерах Полозова, было то общество слишком сомнительного типа, слишком сомнительного изящества, которое наполняет залы всех подобных Полозову богачей, возвысившихся над более или менее приличным, не великосветским родным своим кругом, и не имеющих ни родства, ни связей в настоящем великосветском обществе, также более или менее приличном; они становятся кормителями пройдох и фатов, совершенно неприличных уже и по внешности, не
говоря о внутренних достоинствах.
Это была темная личность,
о которой ходили самые разноречивые слухи. Одни
говорили, что Клещевинов появился в Москве неизвестно откуда, точно с неба свалился; другие свидетельствовали, что знали его в Тамбовской губернии, что он спустил три больших
состояния и теперь живет карточной игрою.
Ввиду всем известного болезненного
состояния, ее похоронили не как самоубийцу, а по христианскому обряду. Все село собралось на погребение, а в том числе и соседи.
Говорили преимущественно
о «странном» распоряжении, которое сделала покойная относительно своего имения.
Мужик оглянулся и хотел что-то промолвить дочери, но в стороне послышалось слово «пшеница». Это магическое слово заставило его в ту же минуту присоединиться к двум громко разговаривавшим негоциантам, и приковавшегося к ним внимания уже ничто не в
состоянии было развлечь. Вот что
говорили негоцианты
о пшенице.
Я уже не раз
говорил о мучительной чуждости мне мира, этого мира в этом его
состоянии.
Одни находили Сахалин плодороднейшим островом и называли его так в своих отчетах и корреспонденциях и даже, как
говорят, посылали восторженные телеграммы
о том, что ссыльные наконец в
состоянии сами прокормить себя и уже не нуждаются в затратах со стороны государства, другие же относились к сахалинскому земледелию скептически и решительно заявляли, что сельскохозяйственная культура на острове немыслима.
Не
говоря о надворном советнике, занимающем на Сахалине должность землемера, почему хозяева свободного
состояния и крестьяне из ссыльных не уходят на материк, если имеют на то право?
О том, как неравномерно женщины свободного
состояния распределяются по округам и поселениям и как мало дорожит ими местная администрация, я
говорил уже.
— Слушайте, раз навсегда, — не вытерпела наконец Аглая, — если вы заговорите
о чем-нибудь вроде смертной казни, или об экономическом
состоянии России, или
о том, что «мир спасет красота», то… я, конечно, порадуюсь и посмеюсь очень, но… предупреждаю вас заранее: не кажитесь мне потом на глаза! Слышите: я серьезно
говорю! На этот раз я уж серьезно
говорю!
Недавно все
говорили и писали об этом ужасном убийстве шести человек этим… молодым человеком, и
о странной речи защитника, где говорится, что при бедном
состоянии преступника ему естественно должно было прийти в голову убить этих шесть человек.
Эта сухая материя особенно понравилась генеральше, которой почти никогда не удавалось
говорить о своей родословной, при всем желании, так что она встала из-за стола в возбужденном
состоянии духа.
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил, что, не
говоря уже
о том, «мало ли кто на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что уже одно может увлечь человека с
состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует
о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не увидите; с тем и явился».
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как
говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное
состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый,
о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
— Я к нему тогда вошла, — начала m-lle Прыхина, очень довольная, кажется, возможностью рассказать
о своих деяниях, — и прямо ему
говорю: «Петр Ермолаевич, что, вы вашу жену намерены оставить без куска хлеба, за что, почему, как?» — просто к горлу к нему приступила. Ну, ему, как видно, знаете, все уже в жизни надоело. «Эх,
говорит, давайте перо, я вам подпишу!». Батюшка-священник уже заранее написал завещание; принесли ему, он и подмахнул все
состояние Клеопаше.
— Не дам, сударь! — возразил запальчиво Петр Михайлыч, как бы теряя в этом случае половину своего
состояния. — Сделайте милость, братец, — отнесся он к капитану и послал его к какому-то Дмитрию Григорьичу Хлестанову, который
говорил ему
о каком-то купце, едущем в Москву. Капитан сходил с удовольствием и действительно приискал товарища купца, что сделало дорогу гораздо дешевле, и Петр Михайлыч успокоился.
— Она может многое сделать… Она будет
говорить, кричать везде, требовать, как
о деле вопиющем, а ты между прочим, так как Петербург не любит ни
о чем даром беспокоиться, прибавь в письме, что, считая себя виновною в моем несчастии, готова половиной
состояния пожертвовать для моего спасения.
Если б мы жили среди полей и лесов дремучих — так, а то жени вот этакого молодца, как ты, — много будет проку! в первый год с ума сойдет, а там и пойдет заглядывать за кулисы или даст в соперницы жене ее же горничную, потому что права-то природы,
о которых ты толкуешь, требуют перемены, новостей — славный порядок! а там и жена, заметив мужнины проказы, полюбит вдруг каски, наряды да маскарады и сделает тебе того… а без
состояния так еще хуже! есть,
говорит, нечего!
Теперь, когда Лизавете Николаевне было уже около двадцати двух лет, за нею смело можно было считать до двухсот тысяч рублей одних ее собственных денег, не
говоря уже
о состоянии, которое должно было ей достаться со временем после матери, не имевшей детей во втором супружестве.
Князь вежливо пустил всех гостей своих вперед себя, Крапчик тоже последовал за другими; но заметно был смущен тем, что ни одного слова не в
состоянии был приспособить к предыдущему разговору. «Ну, как, — думал он, — и за столом будут
говорить о таких же все пустяках!» Однако вышло не то: князь, скушав тарелку супу, кроме которой, по болезненному своему
состоянию, больше ничего не ел, обратился к Сергею Степанычу, показывая на Петра Григорьича...
Старик был с виду спокоен (я уже
говорил о нем), но по некоторым признакам, я полагаю, душевное
состояние его было ужасное.
Она просто, ясно, без всякого преувеличения, описала постоянную и горячую любовь Алексея Степаныча, давно известную всему городу (конечно, и Софье Николавне); с родственным участием
говорила о прекрасном характере, доброте и редкой скромности жениха; справедливо и точно рассказала про его настоящее и будущее
состояние; рассказала правду про всё его семейство и не забыла прибавить, что вчера Алексей Степанович получил чрез письмо полное согласие и благословение родителей искать руки достойнейшей и всеми уважаемой Софьи Николавны; что сам он от волнения, ожидания ответа родителей и несказанной любви занемог лихорадкой, но, не имея сил откладывать решение своей судьбы, просил ее, как родственницу и знакомую с Софьей Николавной даму, узнать: угодно ли, не противно ли будет ей, чтобы Алексей Степаныч сделал формальное предложение Николаю Федоровичу.
Душевное
состояние бабушки было, вероятно, очень тяжело, — она
о нем никому ничего не
говорила, но
о нем можно было судить по целому ряду не совсем правильных и вовсе необдуманных нервных действий, выразившихся в следующем.
Склонный и прежде к скептическому взгляду, он теперь стал окончательно всех почти ненавидеть, со всеми скучать, никому не доверять; не
говоря уже
о родных, которые первое время болезни князя вздумали было навещать его и которых он обыкновенно дерзостью встречал и дерзостью провожал, даже в прислуге своей князь начал подозревать каких-то врагов своих, и один только Елпидифор Мартыныч день ото дня все более и более получал доверия от него; но зато старик и поработал для этого: в продолжение всего тяжкого
состояния болезни князя Елпидифор Мартыныч только на короткое время уезжал от него на практику, а потом снова к нему возвращался и даже проводил у него иногда целые ночи.
Елена, когда ее позвали к князю, непременно полагала, что он будет
говорить с нею
о Жуквиче, а потому, с своей стороны, вошла к нему в кабинет тоже в не совсем спокойном
состоянии, но, впрочем, с решительным и смелым видом.
— Я уже не
говорю о беспокойствах, — произнес он со слезами в голосе, но все мое
состояние… все
состояние пошло… туда! Вы знаете, какие у меня были дыни?
— А, если бы вопрос только
о жизни был, тогда и
говорить нечего; но тут хотят шубу на шубу надеть, сразу хапнуть, как екатерининские вельможи делали: в десять лет такие
состояния наживали, что после три-четыре поколения мотают, мотают и все-таки промотать не могут!..
— Я хочу посоветоваться с тобой
о наследстве после меня, —
говорил Бегушев. —
Состояние мое не огромное, но совершенно ясное и не запутанное. Оно двух свойств: родовое и благоприобретенное… Родовое я желаю, чтобы шло в род и первоначально, разумеется, бездетной сестре моей Аделаиде Ивановне; а из благоприобретенного надо обеспечить Прокофья с семьей, дать по небольшой сумме молодым лакеям и тысячи три повару; он хоть и воровал, но довольно еще умеренно… Остальные все деньги Домне Осиповне…
«Ты
говоришь», писала она, «что мое спокойствие дороже тебе всего на свете: Ибрагим! если б это была правда, мог ли бы ты подвергнуть меня
состоянию, в которое привела меня нечаянная весть
о твоем отъезде?
Он проводил где день, где ночь в течение целого месяца и… бог его знает, в каком
состоянии была в это время его голова и угнетенное несчастливою любовью сердце, но он часто
говорил вздор, отвечал невпопад и во все это время мечтал
о том, как бы освободить из Сибири г-на Чернышевского.
Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, — когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком
состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не
о чем
говорить, пересказывая вечный анекдот
о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.
Эльчанинов много
говорил о женщинах, об обязанностях человека,
о различии
состояний,
о правах
состояний, одним словом — обо всем том,
о чем
говорит современная молодежь.
Павел
говорил очень неохотно, так что Лизавета Васильевна несколько раз принуждена была отвечать за него. Часу в восьмом приехал Масуров с клубного обеда и был немного пьян. Он тотчас же бросился обнимать жену и начал рассказывать, как он славно кутнул с Бахтиаровым. Павел взялся за шляпу и, несмотря на просьбу сестры, ушел. Феоктиста Саввишна тоже вскоре отправилась и, еще раз переспросив
о состоянии, чине и летах Павла, обещалась уведомить Лизавету Васильевну очень скоро.
«Прости меня, Поль, — писала она, — что я уехала, не сказав тебе, оставила тебя в такое время. Я не могла поступить иначе: этого требуют от меня мой долг и мои бедные дети.
О самой себе я расскажу тебе после, когда буду сама в
состоянии говорить об этом, а теперь женись без меня; молись, чтобы тебе бог дал счастия,
о чем молюсь и я; но ты, ты должен быть счастлив с своею женою. Прощай».
— Бога ради, Катерина Архиповна, не
говорите мне об этих вещах, которых я и знать не хочу, — перебил Хозаров, очень, впрочем, довольный, что услыхал
о бабушкином
состоянии, — я женюсь только на вашей дочери и желаю только владеть ими, а больше мне ничего не надобно.
Пожалуйте,
о чем бишь я рассказывал?.. Да, вот нас принялися провожать… Но я не в
состоянии вам пересказать этого чувствительного пассажа. Меня и при воспоминании слеза пронимает! Довольно скажу, что маменька за горькими слезами не могли ничего
говорить, а только нас благословляли; что же принадлежит до ее сердца, то верно оно разбилося тогда на мелкие куски, и вся внутренность их разорвалася в лохмотья… ведь материнское сердце!
Нынешнее — или теперешнее, не знаю, как правильнее сказать поколение, уже внуки мои, имея своих Галушкинских в другом формате, то есть костюме, с другими выражениями
о тех же понятиях, с другими поступками по прежним правилам, от них-то, новых реверендиссимов наслушавшись,
говорят уже, что любовь есть приятное занятие, что для него можно пожертвовать свободным получасом; часто необходимость при заботах тяжелых для головы, стакан лимонаду жаждущему, а не в спокойном
состоянии находящемуся, недостойная малейшего размышления, не только позволения владеть душою, недостойная и не могущая причинять человеку малейшей досады и тем менее горести.
Зоркий и опытный в этих делах его взгляд скоро отличил тут даже нечто особенное: по слишком любезному приему родителей, по некоторому особенному виду девиц и их наряду (хотя, впрочем, день был праздничный) у него замелькало подозрение, что Павел Павлович схитрил и очень могло быть, что внушил здесь, не
говоря, разумеется, прямых слов, нечто вроде предположения об нем как
о скучающем холостяке, «хорошего общества», с
состоянием и который, очень и очень может быть, наконец, вдруг решится «положить предел» и устроиться, — «тем более что и наследство получил».
Я думал, что и сам в
состоянии объяснить ему его жизнь, и сразу же принялся за это, на мой взгляд, легкое и ясное дело. Я начал
говорить об условиях и среде,
о неравенстве,
о людях — жертвах жизни и
о людях — владыках ее.