Неточные совпадения
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он искал следов того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь в комнате Долли, должна была иметь с нею. Но в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего не нашел, кроме хотя и привычной ему, но всё еще пленяющей его красоты,
сознания ее и желания, чтоб она на него действовала. Он не хотел спросить ее
о том, что они
говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только...
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать
о Корвине тем тоном, каким
говорят, думая совершенно
о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без
сознания, подобрал в поле приказчик отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался в лесу и заболел, отравившись чем-то или от голода.
Особенно ценным в Нехаевой было то, что она умела смотреть на людей издали и сверху. В ее изображении даже те из них,
о которых почтительно
говорят, хвалебно пишут, становились маленькими и незначительными пред чем-то таинственным, что она чувствовала. Это таинственное не очень волновало Самгина, но ему было приятно, что девушка, упрощая больших людей, внушает ему
сознание его равенства с ними.
Приказчик улыбался, делая вид, что он это самое давно думал и очень рад слышать, но в сущности ничего не понимал, очевидно не оттого, что Нехлюдов неясно выражался, но оттого, что по этому проекту выходило то, что Нехлюдов отказывался от своей выгоды для выгоды других, а между тем истина
о том, что всякий человек заботится только
о своей выгоде в ущерб выгоде других людей, так укоренилась в
сознании приказчика, что он предполагал, что чего-нибудь не понимает, когда Нехлюдов
говорил о том, что весь доход с земли должен поступать в общественный капитал крестьян.
В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с
сознанием этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза людям, не
говоря уже
о том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал себя. А ему нужно было считать себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство: не думать об этом. Так он и сделал.
Мы часто
говорим о коллективном
сознании, национальном, церковном, классовом и пр., как будто коллективы могут иметь
сознание.
Мы давно уже
говорили о русской национальной культуре,
о национальном
сознании,
о великом призвании русского народа.
Но при этом я не терял чувства и
сознания так называемых «реальностей», мог
о них рассудительно
говорить.
Но возрастание эсхатологического чувства и
сознания говорит о том, что серединное человеческое царство, царство культуры по преимуществу, начинает разлагаться и кончается.
Он
говорил враждебно и даже пренебрежительно
о «новом религиозном
сознании», но он все-таки слишком производит впечатление современника Д. Мережковского, Вяч.
Бывший дворянин, убийца, рассказывая мне
о том, как приятели провожали его из России,
говорил: «У меня проснулось
сознание, я хотел только одного — стушеваться, провалиться, но знакомые не понимали этого и наперерыв старались утешать меня и оказывать мне всякое внимание».
Отцы и матери смотрели на детей со смутным чувством, где недоверие к молодости, привычное
сознание своего превосходства над детьми странно сливалось с другим чувством, близким уважению к ним, и печальная, безотвязная дума, как теперь жить, притуплялась
о любопытство, возбужденное юностью, которая смело и бесстрашно
говорит о возможности другой, хорошей жизни.
Когда
говорят о взятках и злоупотреблениях, Порфирий Петрович не то чтобы заступается за них, а только переминается с ноги на ногу. И не оттого, чтоб он всею душой не ненавидел взяточников, а просто от
сознания, что вообще род человеческий подвержен слабостям.
Я не
говорю уже
о том, как мучительно жить под условием таких метаний, но спрашиваю: какое горькое
сознание унижения должно всплыть со дна души при виде одного этого неустанно угрожающего указательного перста?
Не
говоря о всех других противоречиях жизни и
сознания, которые наполняют жизнь человека нашего времени, достаточно одного этого последнего военного положения, в котором находится Европа, и его христианского исповедания для того, чтобы человеку прийти в отчаяние, усомниться в разумности человеческой природы и прекратить жизнь в этом безумном и зверском мире.
Сказать, что все эти люди такие звери, что им свойственно и не больно делать такие дела, еще менее возможно. Стоит только
поговорить с этими людьми, чтобы увидать, что все они, и помещик, и судья, и министр, и царь, и губернатор, и офицеры, и солдаты не только в глубине души не одобряют такие дела, но страдают от
сознания своего участия в них, когда им напомнят
о значении этого дела. Они только стараются не думать об этом.
Христос признает существование обеих сторон параллелограмма, обеих вечных, неуничтожимых сил, из которых слагается жизнь человека: силу животной природы и силу
сознания сыновности богу. Не
говоря о силе животной, которая, сама себя утверждая, остается всегда равна сама себе и находится вне власти человека, Христос
говорит только
о силе божеской, призывая человека к наибольшему
сознанию ее, к наибольшему освобождению ее от того, что задерживает ее, и к доведению ее до высшей степени напряжения.
— Нет, она это в полном
сознании говорила. И потом: любить женщин — что такое это за высокое качество? Конечно, все люди, большие и малые, начиная с идиота до гения первой величины, живут под влиянием двух главнейших инстинктов: это сохранение своей особы и сохранение своего рода, — из последнего чувства и вытекает любовь со всеми ее поэтическими подробностями. Но сохранить свой род — не все еще для человека: он обязан заботиться
о целом обществе и даже будто бы
о всем человечестве.
Страх Якова быстро уступал чувству, близкому радости, это чувство было вызвано не только
сознанием, что он счастливо отразил нападение, но и тем, что нападавший оказался не рабочим с фабрики, как думал Яков, а чужим человеком. Это — Носков, охотник и гармонист, игравший на свадьбах, одинокий человек; он жил на квартире у дьяконицы Параклитовой;
о нём до этой ночи никто в городе не
говорил ничего худого.
Они только
говорят о высших стремлениях,
о сознании нравственного долга,
о проникновении общими интересами, а на поверку выходит, что все это — слова и слова.
Она не
говорит: «Допусти то и то, а я тебе дам истину, спрятанную у меня, ты можешь получить ее, рабски повинуясь»; в отношении к лицу она только направляет внутренний процесс развития, прививает индивидуальности совершённое родом, приобщает ее к современности; она сама есть процесс углубления в себя природы и развитие полного
сознания космоса
о себе; ею вселенная приходит в себя после борений материального бытия, жизни, погруженной в непосредственность.
То, что
говорил черный монах об избранниках божиих, вечной правде,
о блестящей будущности человечества и проч., придавало его работе особенное, необыкновенное значение и наполняло его душу гордостью,
сознанием собственной высоты.
Если литература идет не впереди общественного
сознания, если она во всех своих рассуждениях бредет уже по проложенным тропинкам,
говорит о факте только после его совершения и едва решается намекать даже на те будущие явления, которых осуществление уже очень близко; если возбуждение вопросов совершается не в литературе, а в обществе, и даже возбужденные в обществе вопросы не непосредственно переходят в литературу, а уже долго спустя после их проявления в административной деятельности; если все это так, то напрасны уверения в том, будто бы литература наша стала серьезнее и самостоятельнее.
Один
говорил глухим голосом, полным задушевности и скорбных нот сожаления к заблуждающемуся противнику; другой — спокойно, с
сознанием своего умственного превосходства, с желанием не употреблять тех слов, колющих самолюбие противника, которых всегда так много в споре двух людей
о том, чья истина ближе к истине.
Отдельные всполохи детского
сознания говорили о каком-то другом мире, неведомом, необъятном и безгранично-властном…
— Ох, этот скромный круг! Император Август, который разделял ваши славянские теории, держал дочь дома и с улыбкой
говорил спрашивавшим
о ней: «Дома сидит, шерсть прядет». Ну, а знаете, нельзя сказать, чтоб нравы ее сохранились совершенно чистыми. По-моему, если женщина отлучена от половины наших интересов, занятий, удовольствий, так она вполовину менее развита и, браните меня хоть по-чешски, вполовину менее нравственна: твердая нравственность и
сознание неразрывны.
Не
говоря уже
о том, что, может быть, и действительно ни для кого ничего не будет после меня, и весь мир, только лишь угаснет мое
сознание, угаснет тотчас, как призрак, как принадлежность лишь одного моего
сознания, и упразднится, ибо, может быть, весь этот мир и все эти люди — я-то сам один и есть.
Сюда причисляем мы прежде всего
сознание,
о котором мы
говорили выше и которое в простом классе несравненно развитее, нежели в других сословиях, [обеспеченных постоянным доходом,] —
сознание, что надо жить своим трудом и не дармоедствовать.
У ней есть не только доброта, по которой она жалеет плачущую девочку, но и зачатки уважения к человеческим правам и недоверие к [насильственному] праву собственного произвола: когда ей
говорят, что можно заставить Игрушечку делать, что угодно, она возражает: «А как она не станет?» В этом возражении уже видно инстинктивное проявление
сознания о том, что каждый имеет свою волю [и что насилие чужой личности может встретить противодействие совершенно законное].
Но — не
говоря о г. докторе и статском советнике Вернадском — был ли хоть кто-нибудь из литераторов в своих творениях столько дерзок, чтобы дойти хоть только до
сознания необходимости тех мер, которые народная сила осуществила на деле?
«Великое учение
о непрерывности, —
говорит он, — не позволяет нам предположить, чтобы что-нибудь могло явиться в природе неожиданно и без предшественников, без постепенного перехода; неоспоримо, что низшие позвоночные животные обладают, хотя и в менее развитом виде, тою частью мозга, которую мы имеем все основания считать у себя самих органом
сознания.
Сознание своего нездоровья, заботы об устранении его, главное — мысль
о том, что я теперь нездоров и не могу, а вот дай выздоровлю, тогда сделаю, — всё это великий соблазн. Это ведь значит
говорить: не хочу того, что мне дано, а того, чего нет. Всегда можно радоваться тому, что сейчас есть, и делать из того, что есть (то есть тех сил, какие есть), всё, что можно.
Люди
говорят о нравственном и религиозном учении и
о совести, как
о двух раздельных руководителях человека. В действительности же есть только один руководитель — совесть, то есть
сознание того голоса бога, который живет в нас. Голос этот несомненно решает для каждого человека, что ему должно и чего не должно делать. И этот голос всегда может быть вызван в себе всяким человеком усилием мысли.
Долго еще
говорила Гуль-Гуль
о своем муже, гордая и счастливая, с полным
сознанием его правоты. Если до сих пор я восторгалась бесстрашием и смелостью бека-Джамала, то теперь я невольно преклонялась пред благородством и величием его души.
Не
говоря уже
о Дуне, замиравшей от ужаса при одной мысли
о том, что должно было открыться сейчас же после молитвы, и
о неизбежных последствиях нового проступка ее взбалмошной подружки (Дуня трепетала от
сознания своего участия в нем и своей вины), и все другие девочки немало волновались в это злополучное утро.
В чем основная истина жизни? В чем ценность жизни, в чем ее цель, ее смысл? Тысячи ответов дает на эти вопросы человек, и именно множественность ответов
говорит о каком-то огромном недоразумении, здесь происходящем. Недоразумение в том, что к вопросам подходят с орудием, совершенно непригодным для их разрешения. Это орудие — разум,
сознание.
— В моем отчаянном положении я часто не имею полного
сознания о том, что
говорю.
Именно
сознание личности в человеке
говорит о его высшей природе и высшем призвании.
Мы
говорим лишь метафорически
о существовании общественного
сознания, национального
сознания, классового
сознания.
С этим связано мессианско-профетическое
сознание, которое из глубины экзистенциального времени
говорит о времени историческом.
Я
говорю о внутренней сокровенной лживости, лживости перед собой и перед Богом, которая ускользает от человеческого внимания и которая приобретает в
сознании людей характер добра.
Гегель
говорит о «несчастном
сознании», которое есть раздвоение, для которого Бог стал трансцендентным, но правильнее было бы сказать, что всякое
сознание есть несчастное
сознание.
Если же она не
говорит о трансцендентальном
сознании, то она
говорит о психологическом
сознании.
— Помнишь, Митя, — вдруг решительно заговорила Наташа, — помнишь, ты
говорил недавно
о сознании, что живешь не напрасно, — что это самое главное в жизни… Я и прежде, до тебя, много думала об этом… Ведь это ужасно — жить и ничего не видеть впереди: кому ты нужна? Ведь это
сознание,
о котором ты
говорил, — ведь это самое большое счастье…
Токарев сейчас тоже
говорил о «смутных, неподвластных человеку силах, которые формируют
сознание»…
На лучшем месте, за ветром, на баклаге, сидел взводный фейерверкер Максимов и курил трубку. В позе, во взгляде и во всех движениях этого человека заметны были привычка повелевать и
сознание собственного достоинства, не
говоря уже
о баклаге, на которой он сидел, составляющией на привале эмблему власти, и крытом нанкой полушубке.
А Наденька страдает за меня, но в то же время
сознание, что против сидит влюбленный в нее человек, доставляет ей, по-видимому, величайшее наслаждение. Покончив с мужчинами, девицы
говорят о любви. После длинного разговора
о любви одна из девиц встает и уходит. Оставшиеся начинают перемывать косточки ушедшей. Все находят, что она глупа, несносна, безобразна, что у нее лопатка не на месте.
В сущности, только находясь в полном обладании разумного
сознания, мы можем и
говорить о страданиях, потому что только с этого состояния и начинается жизнь и те состояния ее, которые мы называем страданиями.
Жизнь мы не можем определить в своем
сознании,
говорит это учение. Мы заблуждаемся, рассматривая ее в себе. То понятие
о благе, стремление к которому в нашем
сознании составляет нашу жизнь, есть обманчивый призрак, и жизнь нельзя понимать в этом
сознании. Чтобы понять жизнь, надо только наблюдать ее проявления, как движение вещества. Только из этих наблюдений и выведенных из них законов мы найдем и закон самой жизни, и закон жизни человека.
Он снисходительно возражал.
Сознание рабства,
о котором я
говорю, — это естественная стадия. Конечно, со временем и я превзойду ее. Эмпирическая необходимость вовсе не противоречит высшей, трансцендентальной свободе.