Неточные совпадения
О себе приезжий, как казалось, избегал много
говорить; если же
говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он не значащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много
о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за
правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.
— Мало ли чего не
говорим,
о чем думаем. Ты тоже не всякую
правду скажешь, у всех она — для
себя красненька, для других темненька. Народ…
— Да, это
правда, —
говорил он, обрадованный, что она попечение
о порядке свиданий взяла на
себя.
«
Правду бабушка
говорит, — радовался он про
себя, — когда меньше всего ждешь, оно и дается! „За смирение“, утверждает она: и я отказался совсем от него, смирился — и вот!
О, благодетельная судьба!»
К концу гимназического курса я опять стоял в раздумий
о себе и
о мире. И опять мне показалось, что я охватываю взглядом весь мой теперешний мир и уже не нахожу в нем места для «пиетизма». Я гордо
говорил себе, что никогда ни лицемерие, ни малодушие не заставят меня изменить «твердой
правде», не вынудят искать праздных утешений и блуждать во мгле призрачных, не подлежащих решению вопросов…
Стоило Устеньке закрыть глаза, как она сейчас видела
себя женой Галактиона. Да, именно жена, то, из чего складывается нераздельный организм.
О, как хорошо она умела бы любить эту упрямую голову, заполненную такими смелыми планами! Сильная мужская воля направлялась бы любящею женскою рукой, и все делалось бы, как прекрасно
говорили старинные русские люди, по душе. Все по душе, по глубоким внутренним тяготениям к
правде, к общенародной совести.
— Представьте
себе, господа, своим замечанием, что я не мог рассказать
о моем воровстве так, чтобы стало похоже на
правду, Афанасий Иванович тончайшим образом намекает, что я и не мог в самом деле украсть (потому что это вслух
говорить неприлично), хотя, может быть, совершенно уверен сам про
себя, что Фердыщенко и очень бы мог украсть!
— Пожалеют балчуговские-то
о Карачунском, — повторял секретарь. — И еще как пожалеют… В узде держал, а только с толком. Умный был человек… Надо
правду говорить. Оников-то покажет
себя…
— А оттого, —
говорит, — что у меня голова не чайная, а у меня голова отчаянная: вели мне лучше еще рюмку вина подать!.. — И этак он и раз, и два, и три у меня вина выпросил и стал уже очень мне этим докучать. А еще больше противно мне стало, что он очень мало
правды сказывает, а все-то куражится и невесть что
о себе соплетет, а то вдруг беднится, плачет и все
о суете.
Она усадила Санина возле
себя и начала
говорить ему
о Париже, куда собиралась ехать через несколько дней,
о том, что немцы ей надоели, что они глупы, когда умничают, и некстати умны, когда глупят; да вдруг, как говорится, в упор — à brule pourpoint — спросила его,
правда ли, что он вот с этим самым офицером, который сейчас тут сидел, на днях дрался из-за одной дамы?
Я
говорю не
о любви молодого мужчины к молодой девице и наоборот, я боюсь этих нежностей и был так несчастлив в жизни, что никогда не видал в этом роде любви ни одной искры
правды, а только ложь, в которой чувственность, супружеские отношения, деньги, желание связать или развязать
себе руки до того запутывали самое чувство, что ничего разобрать нельзя было.
А если
говорить всю
правду, то настоящею причиной перемены карьеры было еще прежнее и снова возобновившееся деликатнейшее предложение ему от Варвары Петровны Ставрогиной, супруги генерал-лейтенанта и значительной богачки, принять на
себя воспитание и всё умственное развитие ее единственного сына, в качестве высшего педагога и друга, не
говоря уже
о блистательном вознаграждении.
Под влиянием своего безумного увлечения Людмила могла проступиться, но продолжать свое падение было выше сил ее, тем более, что тут уж являлся вопрос
о детях, которые, по словам Юлии Матвеевны, как незаконные, должны были все погибнуть, а между тем Людмила не переставала любить Ченцова и верила, что он тоже безумствует об ней; одно ее поражало, что Ченцов не только что не появлялся к ним более, но даже не пытался прислать письмо, хотя,
говоря правду, от него приходило несколько писем, которые Юлия Матвеевна, не желая ими ни Людмилу, ни
себя беспокоить, перехватывала и, не читав, рвала их.
Было странно и неловко слушать, что они сами
о себе говорят столь бесстыдно. Я знал, как
говорят о женщинах матросы, солдаты, землекопы, я видел, что мужчины всегда хвастаются друг перед другом своей ловкостью в обманах женщин, выносливостью в сношениях с ними; я чувствовал, что они относятся к «бабам» враждебно, но почти всегда за рассказами мужчин
о своих победах, вместе с хвастовством, звучало что-то, позволявшее мне думать, что в этих рассказах хвастовства и выдумки больше, чем
правды.
— Кто скажет за нас
правду, которая нужна нам, как хлеб, кто скажет всему свету
правду о нас? Надобно самим нам готовиться к этому, братья-товарищи, мы сами должны
говорить о себе, смело и до конца! Сложимте все думы наши в одно честное сердце, и пусть оно поёт про нас нашими словами…
Печатался этот рассказ в такие времена, когда
правду говорить было нельзя, а
о себе мне надо было и совсем молчать.
Всюду собирались толпы людей и оживлённо
говорили свободной, смелою речью
о близких днях торжества
правды, горячо верили в неё, а неверующие молчали, присматриваясь к новым лицам, запоминая новые речи. Часто среди толпы Климков замечал шпионов и, не желая, чтобы они видели его, поспешно уходил прочь. Чаще других встречался Мельников. Этот человек возбуждал у Евсея особенный интерес к
себе. Около него всегда собиралась тесная куча людей, он стоял в середине и оттуда тёмным ручьём тёк его густой голос.
— Так и быть, я вам сообщу ужасную тайну… да… Только условие: никому не рассказывать.
Правда, мне немного совестно
говорить о самом
себе, но что поделаете, если я — самая умная птица! Меня это иногда даже немного стесняет, но шила в мешке не утаишь… Пожалуйста, только никому об этом ни слова!..
— Ну, довольно, довольно! ну, теперь совершенно довольно! — заговорила она, едва пересиливая
себя, — ну, теперь уже все сказано; не
правда ли? так? Ну, и вы счастливы, и я счастлива; ни слова же об этом больше; подождите; пощадите меня…
Говорите о чем-нибудь другом, ради бога!..
Я пришел к
себе в номер и лег на кровать. Я думаю, я лежал с полчаса навзничь, закинув за голову руки. Катастрофа уж разразилась, было
о чем подумать. Завтра я решил настоятельно
говорить с Полиной. А! французишка? Так, стало быть,
правда! Но что же тут могло быть, однако? Полина и Де-Грие! Господи, какое сопоставление!
Я знаю, что и теперь, назвав актеров, любимцев князя Шаховского, по имени, я вооружу против
себя большинство прежних любителей театрального искусства; но,
говоря о предмете столь любезном и дорогом для меня, я не могу не сказать
правды, в которой убежден по совести.
Таким образом, все свободно могли
говорить правду о пороках общества и находили
себе приют в «Собеседнике».
Я представил
себе гибкую женщину, спящую у него на руках, прильнув головой к широкой груди, — это было красиво и еще более убедило меня в
правде его рассказа. Наконец, его печальный и мягкий тон при воспоминании
о «купчихе» — тон исключительный. Истинный босяк никогда не
говорит таким тоном ни
о женщинах, ни
о чем другом — он любит показать, что для него на земле нет такой вещи, которую он не посмел бы обругать.
Что ж, я ведь и
о себе здесь
говорю, я
правду говорю.
Холодный пот выступил у меня, слушая поручика; хотя по желчному лицу его и можно было подозревать, что он
о себе подобных не любит отзываться с хорошей стороны, но в этом случае
говорил, видимо,
правду.
Я видел, что люди делают много глупого, вредного для
себя и ненужного, и мне казалось, что если я стану
говорить правду о себе, то я стану, как и все, и это глупое и ненужное овладеет мною.
— Как сказать тебе?.. Конечно, всякие тоже люди есть, и у всякого, братец, свое горе. Это верно. Ну, только все же плохо, братец, в нашей стороне люди бога-то помнят. Сам тоже понимаешь: так ли бы жить-то надо, если по божьему закону?.. Всяк
о себе думает, была бы мамона сыта. Ну, что еще: который грабитель в кандалах закован идет, и тот не настоящий грабитель…
Правду ли я
говорю?
О! да, я знаю, ты всегда умела
Открыто
правду говорить,
Собою жертвовать и искренно любить.
Ты чувствовать умела одолженья,
Не замечать, не помнить зла.
Как ангел примиритель ты жила
В семействе нашем… Но!.. ужасные мученья
Столпились к сердцу моему.
И я теперь не верю ничему.
Клянись… но, может быть, моленье
Отвергнешь ты мое,
И что мудреного! Кому моей судьбою
Заняться!.. я суров! я холоден душою…
Один лишь раз, один пожертвуй ты
собоюНе для меня — нет — для нее…
Исправник
поговорил еще немного и повернул назад. Петр Михайлыч шел домой и с ужасом думал
о том, какое чувство будет у исправника, когда он узнает
правду. И Петр Михайлыч вообразил
себе это чувство и, испытывая его, вошел в дом.
Только заботой
о чужом мнении можно объяснить
себе самый обыкновенный и вместе с тем самый удивительный поступок людской: ложь. Человек знает одно и
говорит другое. Зачем? Нет другого объяснения, как только то, что он думает, что, если он скажет
правду, люди не похвалят, а если солжет, люди похвалят его.
— Так и сказал, — ответила Аграфена Петровна. — Терзается, убивается, даже рыдает навзрыд. «Один, —
говорит, — свет, одна услада мне в жизни была, и ту по глупости своей потерял». В последний раз, как мы виделись, волосы даже рвал на
себе… Да скажи ты мне, Дуня, по истинной
правде, не бывало ль прежде у вас с ним разговоров
о том, что ты ему по душе пришлась? Не сказывал ли он тебе про свои намеренья?
Но молодежь только фыркнула в ответ на эти слова. Со дня похода оба, и Игорь и Милица, чувствовали
себя прекрасно, Последнюю только заметно беспокоили вести
о её родине, доходившие со значительным опозданием сюда через посредство газет, пересылаемых на передовые позиции.
Правда, эти вести
говорили о мужественных победах сербов.
— А что такая холодная любовь,
о которой я
говорю, не может наполнить жизни — это, конечно, верно.
Говоря правду, со мною происходит то же, что с вами, только еще в большей мере. Вы вот сейчас, кажется, удивились, когда я сказал, что, слыша крики
о помощи, я, может быть, прошел бы мимо. А я чувствую
себя даже на это способным. Помните, вы тогда в больнице пошли ночью напоить бешеного мужика? Я неправду сказал, что не знал, гожусь ли я вам в помощники, — я просто боялся пойти.
— Он смирный, трезвый.
О девочке моей обещает заботиться. А в мастерской оставаться было невозможно: мастер притесняет, девушки, сами знаете, какие. Житья нет женщине, которая честная. Мне еще покойник Андрей Иванович
говорил, предупреждал, чтоб не идти туда. И,
правда, сама увидела я: там работать — значит потерять
себя.
Мемуары и сами-то по
себе — слишком личная вещь. Когда их автор не боится
говорить о себе беспощадную, даже циническую
правду, да вдобавок он очень даровит — может получиться такой «человеческий документ», как «Исповедь» Ж.-Ж. Руссо. Но и в них сколько неизлечимой возни с своим «я», сколько усилий обелить
себя, обвиняя других.
— И, конечно,
говорили про
себя: какова эта барыня? просто ужасно! может с офицерами толковать
о каких-то парадерах и подъездках, знает про Хреновский завод и справляется про каких-то корнетов! Ужасно! Не
правда ли?
— Потом,
о, потом… — продолжала молодая девушка, краснея, — я видела
себя… Это так странно, мама, не
правда ли? Во сне иногда видишь
себя, как будто помимо нас самих существует второе «я», которое смотрит на то, что мы делаем, слышит то, что мы слушаем, и
говорит: Я видела
себя… Я шла по зале, одетая в белое, с венком померанцевых цветов на голове и таким же букетом на груди, покрытая фатой…
— Полноте, — ответил он с умной и хорошей улыбкой. —
Правда, вы меня заставили
говорить о себе. Я этого не жалую, и не к тому я вел речь. В свете было бы очень приятно жить многим, особенно женщинам молодым и… (он помолчал) свободным, как вы, например. Вы когда-нибудь читали Ревизора…
Вот уже год, как я не видала тебя, не отвечала на твои письма, целый год я старалась побороть
себя, и поборола,
правда. Когда я увижу тебя, когда твои губы протянутся для поцелуев, опять в груди у меня начнет что-то трепетать, опять голова закружится, но все это будет происходить в глубине, а внешне я имею настолько сил, что просто протяну тебе руку, и мы будем
говорить о твоей жизни,
о твоих переживаниях, но ни слова уже не скажем ни обо мне, ни
о нашей «любви».
Правда, я сам для
себя выразил в сочинениях свое понимание учения Христа и не скрывал эти сочинения от людей, желавших с ними познакомиться, но никогда сам не печатал их;
говорил же людям
о том, как я понимаю учение Христа, только тогда, когда меня об этом спрашивали.
О, как бы я охранял его, как бы я
говорил ему всю
правду, как бы я изобличал его обманщиков!» И Ростов, для того, чтобы живо представить
себе свою любовь и преданность государю, представлял
себе врага или обманщика-немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя.
Они
говорят: «Само
собой разумеется, что все эти заповеди
о терпении обид, об отречении от возмездия, как направленные собственно против иудейской любомстительности, не исключают не только общественных мер к ограничению зла и наказанию делающих зло, но и частных, личных усилий и забот каждого человека
о ненарушимости
правды,
о вразумлении обидчиков,
о прекращении для злонамеренных возможности вредить другим; ибо иначе самые духовные законы спасителя по-иудейски обратились бы только в букву, могущую послужить к успехам зла и подавлению добродетели.