Неточные совпадения
Любившая раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин, не потому, чтоб ты был лучше их,
о нет! но в твоей
природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты ни
говорил, есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в ком зло не бывает так привлекательно; ничей взор не обещает столько блаженства; никто не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто не может быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном.
Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце не скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии
говорят нам они,
о том великом спокойствии «равнодушной»
природы; они
говорят также
о вечном примирении и
о жизни бесконечной…
Потом он должен был стоять более часа на кладбище, у могилы, вырытой в рыжей земле; один бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь, смело доказывая закономерность явлений
природы; поп
говорил о царе Давиде, гуслях его и
о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
— Так вот — провел недель пять на лоне
природы. «Лес да поляны, безлюдье кругом» и так далее. Вышел на поляну, на пожог, а из ельника лезет Туробоев. Ружье под мышкой, как и у меня. Спрашивает: «Кажется, знакомы?» — «Ух,
говорю, еще как знакомы!» Хотелось всадить в морду ему заряд дроби. Но — запнулся за какое-то но. Культурный человек все-таки, и знаю, что существует «Уложение
о наказаниях уголовных». И знал, что с Алиной у него — не вышло. Ну, думаю, черт с тобой!
— Пусть драпировка, — продолжала Вера, — но ведь и она, по вашему же учению, дана
природой, а вы хотите ее снять. Если так, зачем вы упорно привязались ко мне,
говорите, что любите, — вон изменились, похудели!.. Не все ли вам равно, с вашими понятиями
о любви, найти себе подругу там в слободе или за Волгой в деревне? Что заставляет вас ходить целый год сюда, под гору?
—
Говоря о себе, не ставьте себя наряду со мной, кузина: я урод, я… я… не знаю, что я такое, и никто этого не знает. Я больной, ненормальный человек, и притом я отжил, испортил, исказил… или нет, не понял своей жизни. Но вы цельны, определенны, ваша судьба так ясна, и между тем я мучаюсь за вас. Меня терзает, что даром уходит жизнь, как река, текущая в пустыне… А то ли суждено вам
природой? Посмотрите на себя…
Берите же, любезный друг, свою лиру, свою палитру, свой роскошный, как эти небеса, язык, язык богов, которым только и можно
говорить о здешней
природе, и спешите сюда, — а я винюсь в своем бессилии и умолкаю!
Мы разговаривали:
говорили о небе,
о луне,
о звездах. Мне интересно было узнать, как объясняет все небесные явления человек, проведший всю жизнь среди
природы, ум которого не был заполнен книжными аксиомами.
Он пошел снова вперед и долго еще
говорил мне
о своих воззрениях на
природу, где все было живым, как люди.
— Не исповедуйтесь, Серж, —
говорит Алексей Петрович, — мы знаем вашу историю; заботы об излишнем, мысли
о ненужном, — вот почва, на которой вы выросли; эта почва фантастическая. Потому, посмотрите вы на себя: вы от
природы человек и не глупый, и очень хороший, быть может, не хуже и не глупее нас, а к чему же вы пригодны, на что вы полезны?
Я никогда не
говорил о восстании «
природы», восстании инстинктов против норм и законов разума и общества, я
говорил о восстании духа.
Экстериоризированная
природа и общество не являются моей собственностью, моя собственность лишь очень частична и мала в отношении к ним, и моя индивидуальность неуловима для законов
природы и законов общества, не
говоря уже
о законах государства.
Он
говорит о себе некрасивые, дурные вещи, в этом за ним последовал Жид, но он все-таки считает себя по
природе добрым, хорошим человеком, как и вообще человека, и упоен собой.
Наука
говорит правду
о «
природе», верно открывает «закономерность» в ней, но она ничего не знает и не может знать
о происхождении самого порядка
природы,
о сущности бытия и той трагедии, которая происходит в глубинах бытия, это уже в ведении не патологии, а физиологии — учения
о здоровой сущности мира, в ведении метафизики, мистики и религии.
То, что я скажу, по внешности покажется парадоксальным, но по существу неопровержимо: наука и религия
говорят одно и то же
о чуде, согласны в том, что в пределах порядка
природы чудо невозможно и чуда никогда не было.
Ведь закономерность действия сил
природы ничего не
говорит о невозможности существования иных сил и ничего не знает
о том, что произойдет, когда иные силы войдут в наш мир.
Еретический рационализм признает Христа или только Богом, или только человеком, но не постигает тайны Богочеловека, тайны совершенного соединения
природы божеской с
природой человеческой; он признает в Христе одну лишь волю и не постигает совершенного соединения в Христе двух воль, претворения воли человеческой в волю Бога; он готов признать Троичность Божества, но так, чтобы не нарушить закона тождества и противоречия, так, что «один» и «три» в разное время
о разном
говорят.
Говоря о любви, естественно бы было
говорить и
о супружестве,
о сем священном союзе общества, коего правила не
природа в сердце начертала, но святость коего из начального обществ положения проистекает.
Будучи от
природы весьма обыкновенных умственных и всяких других душевных качеств, она всю жизнь свою стремилась раскрашивать себя и представлять, что она была женщина и умная, и добрая, и с твердым характером; для этой цели она всегда
говорила только
о серьезных предметах, выражалась плавно и красноречиво, довольно искусно вставляя в свою речь витиеватые фразы и возвышенные мысли, которые ей удавалось прочесть или подслушать; не жалея ни денег, ни своего самолюбия, она входила в знакомство и переписку с разными умными людьми и, наконец, самым публичным образом творила добрые дела.
Говоря по правде, меня и «учили» не раз, да и опытностью житейскою судьба не обделила меня. Я многое испытал, еще больше видел и даже —
о, странная игра
природы! — ничего из виденного и испытанного не позабыл…
Я не смею задуматься, — не
говорю о том, чтобы рассуждать вслух, —
о любви,
о красоте,
о моих отношениях к человечеству,
о природе,
о равенстве и счастии людей,
о поэзии,
о Боге.
Но в то же время и погода изменилась. На небе с утра до вечера ходили грузные облака; начинавшееся тепло, как бы по мановению волшебства, исчезло; почти ежедневно шел мокрый снег,
о котором
говорили: молодой снег за старым пришел. Но и эта перемена не огорчила Ольгу, а, напротив, заняла ее. Все-таки дело идет к возрождению; тем или другим процессом, а
природа берет свое.
От обедов a la carte в курзале перешли к табльдоту в кургаузе, перестали
говорить о шампанском и обратились к местному кислому вину, приговаривая: вот так винцо! бросили погоню за молодыми бесшабашными советниками и начали заигрывать с коллежскими и надворными советниками. По вечерам посещали друг друга в конурах, причем Дыба читал вслух"Ключ к таинствам
природы"Эккартсгаузена и рассказывал анекдоты из жизни графа Михаила Николаевича, сопровождая эти рассказы приличным экспекторированием.
Если б мы жили среди полей и лесов дремучих — так, а то жени вот этакого молодца, как ты, — много будет проку! в первый год с ума сойдет, а там и пойдет заглядывать за кулисы или даст в соперницы жене ее же горничную, потому что права-то
природы,
о которых ты толкуешь, требуют перемены, новостей — славный порядок! а там и жена, заметив мужнины проказы, полюбит вдруг каски, наряды да маскарады и сделает тебе того… а без состояния так еще хуже! есть,
говорит, нечего!
— Это верно, я вам
говорю, — пояснил дьякон и, выпив большую рюмку настойки, начал развивать. — Я вам даже и
о себе скажу. Я во хмелю очень прекрасный, потому что у меня ни озорства, ни мыслей скверных никогда нет; ну, я зато, братцы мои, смерть люблю пьяненький хвастать. Ей-право! И не то чтоб я это делал изнарочно, а так, верно, по
природе. Начну такое на себя сочинять, что после сам не надивлюсь, откуда только у меня эта брехня в то время берется.
Не
говоря о всех других противоречиях жизни и сознания, которые наполняют жизнь человека нашего времени, достаточно одного этого последнего военного положения, в котором находится Европа, и его христианского исповедания для того, чтобы человеку прийти в отчаяние, усомниться в разумности человеческой
природы и прекратить жизнь в этом безумном и зверском мире.
Христос признает существование обеих сторон параллелограмма, обеих вечных, неуничтожимых сил, из которых слагается жизнь человека: силу животной
природы и силу сознания сыновности богу. Не
говоря о силе животной, которая, сама себя утверждая, остается всегда равна сама себе и находится вне власти человека, Христос
говорит только
о силе божеской, призывая человека к наибольшему сознанию ее, к наибольшему освобождению ее от того, что задерживает ее, и к доведению ее до высшей степени напряжения.
— Я не совсем согласен с тобою, — начал он, — не всегда
природа намекает нам на… любовь. (Он не сразу произнес это слово.) Она также грозит нам; она напоминает
о страшных… да,
о недоступных тайнах. Не она ли должна поглотить нас, не беспрестанно ли она поглощает нас? В ней и жизнь и смерть; и смерть в ней так же громко
говорит, как и жизнь.
Я не знаю в точности всех путей и средств, которыми достигла Александра Петровна своего торжества, и потому не стану
говорить о них; не стану также распространяться
о том, каким жестокостям и мучениям подвергалась несчастная сирота, одаренная от
природы чувствительною, сильною и непокорною душою; тут не были забыты самые унизительные наказания, даже побои за небывалые вины.
Разве желание быть простым казаком, жить близко к
природе, никому не делать вреда, а еще делать добро людям, разве мечтать об этом глупее, чем мечтать
о том,
о чем я мечтал прежде, — быть, например, министром, быть полковым командиром?» Но какой-то голос
говорил ему, чтоб он подождал и не решался.
Говорят, что все это можно отвратить, вытирая ее досуха всякий раз после уженья и вымазывая маслом; но я, верный моей русской беспечной
природе, никогда этого не пробовал и много раз терял рыбу и удочку; я скажу об этом подробнее в статье
о поводках.
Долинский извещал в них, что Дорушке лучше, что Дорушка совсем почти выздоровела, а там
говорил что-то
о хорошей итальянской
природе,
о русских за границей, а
о себе никогда ни слова.
Начал он ходить к ней, носить ей разные книги,
говорить ей
о природе и Гегеле.
Один боится
говорить о голом теле, другой связал себя по рукам и по ногам психологическим анализом, третьему нужно «теплое отношение к человеку», четвертый нарочно целые страницы размазывает описаниями
природы, чтобы не быть заподозренным в тенденциозности…
Но мы уже заметили, что в этой фразе важно слово «образ», — оно
говорит о том, что искусство выражает идею не отвлеченными понятиями, а живым индивидуальным фактом;
говоря: «искусство есть воспроизведение
природы в жизни», мы
говорим то же самое: в
природе и жизни нет ничего отвлеченно существующего; в «их все конкретно; воспроизведение должно по мере возможности сохранять сущность воспроизводимого; потому создание искусства должно стремиться к тому, чтобы в нем было как можно менее отвлеченного, чтобы в нем все было, по мере возможности, выражено конкретно, в живых картинах, в индивидуальных образах.
Окончательный вывод из этих суждений
о скульптуре и живописи: мы видим, что произведения того и другого искусства по многим и существеннейшим элементам (по красоте очертаний, по абсолютному совершенству исполнения, по выразительности и т. д.) неизмеримо ниже
природы и жизни; но, кроме одного маловажного преимущества живописи,
о котором сейчас
говорили, решительно не видим, в чем произведения скульптуры или живописи стояли бы выше
природы и действительной жизни.
Определяя прекрасное как полное проявление идеи в отдельном существе, мы необходимо придем к выводу: «прекрасное в действительности только призрак, влагаемый в нее нашею фантазиею»; из этого будет следовать, что «собственно
говоря, прекрасное создается нашею фантазиею, а в действительности (или, [по Гегелю]: в
природе) истинно прекрасного нет»; из того, что в
природе нет истинно прекрасного, будет следовать, что «искусство имеет своим источником стремление человека восполнить недостатки прекрасного в объективной действительности» и что «прекрасное, создаваемое искусством, выше прекрасного в объективной действительности», — все эти мысли составляют сущность [гегелевской эстетики и являются в ней] не случайно, а по строгому логическому развитию основного понятия
о прекрасном.
Не
говорим о том, что мы до сих пор еще любим «умывать»
природу, как любили наряжать ее в XVII веке, — это завлекло бы нас в длинные суждения
о том, что такое «грязное» и до какой степени оно должно являться в произведениях искусства.
Проводить в подробности по различным царствам
природы мысль, что прекрасное есть жизнь, и ближайшим образом, жизнь напоминающая
о человеке и
о человеческой жизни, я считаю излишним потому, что [и Гегель, и Фишер постоянно
говорят о том], что красоту в
природе составляет то, что напоминает человека (или, выражаясь [гегелевским термином], предвозвещает личность), что прекрасное в
природе имеет значение прекрасного только как намек на человека [великая мысль, глубокая!
Вся цивилизованная
природа свидетельствует
о скором пришествии вашем. Улица ликует, дома терпимости прихорашиваются, половые и гарсоны в трактирах и ресторанах в ожидании млеют, даже стерляди в трактирных бассейнах — и те резвее играют в воде, словно
говорят: слава богу! кажется, скоро начнут есть и нас! По всей веселой Руси, от Мещанских до Кунавина включительно, раздается один клич: идет чумазый! Идет и на вопрос: что есть истина? твердо и неукоснительно ответит: распивочно и навынос!
— Но, может быть, вы еще сомневаетесь? — успокаивал он меня. — В таком случае скажу вам следующее: человек,
о котором вы
говорите, есть не что иное, как простодушнейшее дитя
природы. Если вы его попросите, то он сам будет бдительно ограждать неприкосновенность вашего очага. Испытайте его! потребуйте от него какой-нибудь послуги, и вы увидите, с каким удовольствием он выполнит всякое ваше приказание!
Недаром же г-н Анаевский свидетельствует
о нем, что одни
говорят, будто он есть произведение рук человеческих; другие же утверждают, что он создан самою
природою.
Она не
говорит: «Допусти то и то, а я тебе дам истину, спрятанную у меня, ты можешь получить ее, рабски повинуясь»; в отношении к лицу она только направляет внутренний процесс развития, прививает индивидуальности совершённое родом, приобщает ее к современности; она сама есть процесс углубления в себя
природы и развитие полного сознания космоса
о себе; ею вселенная приходит в себя после борений материального бытия, жизни, погруженной в непосредственность.
О тенях, вечерних тонах,
о лунном блеске он
говорит как-то особенно, своим языком, так что невольно чувствуется обаяние его власти над
природой.
«Тогда не было еще «Эмиля», в котором Жан-Жак Руссо так красноречиво, так убедительно
говорит о священном долге матерей и читая которого прекрасная Эмилия, милая Лидия отказываются ныне от блестящих собраний и нежную грудь свою открывают не с намерением прельщать глаза молодых сластолюбцев, а для того, чтобы питать ею своего младенца; тогда не
говорил еще Руссо, но
говорила уже
природа, и мать героя нашего сама была его кормилицею.
Не
говоря уже
о характерах некоторых действующих лиц, большею частью хорошо выдержанных, разнообразных, прекрасно изобретенных, комических положениях, об искусной отделке подробностей, впрочем не всех, главнейшее достоинство сего романа состоит в живом, верном, драматическом изображении нравов, домашнего быта, местностей, особенностей и
природы царства Русского.
— Недаром мне
говаривал отец: мы
о тобой, брат, не сибариты, не аристократы; не баловни судьбы и
природы, мы даже не мученики, мы — труженики, труженики и труженики.
В одном письме грустно
говорит он
о том, что Белинскому нужно примирение с счастием жизни, а ему, напротив раздражение, препятствия, потому что он по
природе своей слишком мягок и идеален.
Он завел со мной довольно длинный разговор об Оренбургском крае,
о тамошней
природе,
о Казани,
о гимназии, университете и на этот раз заставлял уже больше
говорить меня, а сам внимательно слушал.
«Великое учение
о непрерывности, —
говорит он, — не позволяет нам предположить, чтобы что-нибудь могло явиться в
природе неожиданно и без предшественников, без постепенного перехода; неоспоримо, что низшие позвоночные животные обладают, хотя и в менее развитом виде, тою частью мозга, которую мы имеем все основания считать у себя самих органом сознания.