Неточные совпадения
И в одиночестве жестоком
Сильнее страсть ее горит,
И об Онегине далеком
Ей сердце громче
говорит.
Она его не будет видеть;
Она должна в нем ненавидеть
Убийцу брата своего;
Поэт погиб… но уж его
Никто не помнит, уж другому
Его невеста отдалась.
Поэта память пронеслась,
Как дым по небу голубому,
О нем два сердца, может быть,
Еще грустят… На что грустить?..
В этот вечер Нехаева не цитировала стихов, не произносила имен
поэтов, не
говорила о своем страхе пред жизнью и смертью, она
говорила неслыханными, нечитанными Климом словами только
о любви.
— Эти молодые люди очень спешат освободиться от гуманитарной традиции русской литературы. В сущности, они пока только переводят и переписывают парижских
поэтов, затем доброжелательно критикуют друг друга,
говоря по поводу мелких литературных краж
о великих событиях русской литературы. Мне кажется, что после Тютчева несколько невежественно восхищаться декадентами с Монмартра.
— Это удивительно! но она великолепна! Почему она не поступит на сцену? Впрочем, господа, я
говорю только
о том, что я видела. Остается вопрос, очень важный: ее нога? Ваш великий
поэт Карасен,
говорили мне, сказал, что в целой России нет пяти пар маленьких и стройных ног.
(Не
говорим, разумеется,
о личных отношениях: влюбиться, рассердиться, опечалиться — всякий философ может столь же быстро, при первом же появлении факта, как и
поэт.)
Обо всем этом
говорил Гоголь у А.
О. Смирновой, в присутствии гр. А. К. Толстого (известного
поэта), который был знаком с ним издавна, но потом не видал его лет шесть или более.
А время проходит, те лучшие годы,
о которых
говорит поэт.
Познакомился, наконец, случайно в клубе художников с одним
поэтом и, возмущенный тем, что слышал,
поговорил с ним
о правде и честности.
Тогда в его глазах на один миг сверкают черные алмазы. И опять туман серого моря, и опять то же искание ответа. Это Гамлет, преображенный в
поэта, или
поэт, преображенный в Гамлета. Вот на миг он что-то видит не видящим нас взором и
говорит о том, что видит. Да, он видит… видит… Он видит, что
Ведь весь вопрос стоял просто и ясно и только касался способа, как мне добыть кусок хлеба, но простоты не видели, а
говорили мне, слащаво округляя фразы,
о Бородине,
о святом огне,
о дяде, забытом
поэте, который когда-то писал плохие и фальшивые стихи, грубо обзывали меня безмозглою головой и тупым человеком.
Урманов объезжает дальние стойбища, собирает вокруг себя молодежь,
говорит о «славном прошлом отцов и дедов» (
поэт предполагал, что было такое прошлое и у самоедов),
говорит им
о том, что в великой России народ уже просыпается для борьбы с рабством и угнетением…
Теперь дружить ему не с кем, но если
говорить о прошлом, то длинный список его славных друзей заканчивается такими именами, как Пирогов, Кавелин и
поэт Некрасов, дарившие его самой искренней и теплой дружбой.
Мы вовсе не думаем запрещать
поэту описывать любовь; но эстетика должна требовать, чтобы
поэт описывал любовь только тогда, когда хочет именно ее описывать: к чему выставлять на первом плане любовь, когда дело идет, собственно
говоря, вовсе не
о ней, а
о других сторонах жизни?
Не будем
говорить о том, откуда проистекает в искусстве право фантазии видоизменять виденное и слышанное
поэтом.
Не будем
говорить о том, часто ли и в какой степени художник и
поэт ясно понимают, что именно выразится в их произведении, — бессознательность художнического действования давно уже стала общим местом,
о котором все толкуют; быть может, нужнее ныне резко выставлять на вид зависимость красоты произведения от сознательных стремлений художника, нежели распространяться
о том, что произведения истинно творческого таланта имеют всегда очень много непреднамеренности, инстинктивности.
Много
говорят о «законченности», «индивидуальности», «живой определенности» лиц и характеров, изображаемых великими
поэтами.
Не
говорим уже
о том, что влюбленная чета, страдающая или торжествующая, придает целым тысячам произведений ужасающую монотонность; не
говорим и
о том, что эти любовные приключения и описания красоты отнимают место у существенных подробностей; этого мало: привычка изображать любовь, любовь и вечно любовь заставляет
поэтов забывать, что жизнь имеет другие стороны, гораздо более интересующие человека вообще; вся поэзия и вся изображаемая в ней жизнь принимает какой-то сантиментальный, розовый колорит; вместо серьезного изображения человеческой жизни произведения искусства представляют какой-то слишком юный (чтобы удержаться от более точных эпитетов) взгляд на жизнь, и
поэт является обыкновенно молодым, очень молодым юношею, которого рассказы интересны только для людей того же нравственного или физиологического возраста.
Любивший надо мною подтрунить, Крюммер
говорил в моем присутствии кому-то, чуть ли не полковнику Перейре, будто я пишу на аспидной доске стихи известных русских
поэтов и потом выдаю их за свои. А между тем удивительно, что Крюммер мог
говорить о моих мараниях стихов, так как я их никому не показывал.
— Я, кажется,
говорила тебе
о нем… Бенковский… будущий прокурор… а пока
поэт и мечтатель… Может быть, ты встречал его стихи? Он печатается…
Эти думы имеют один важный недостаток:
поэт говорит в них
о том, чего сам ясно не понимает, и, задавши вопрос, часто очень важный и глубокий, оставляет его без ответа, а иногда еще и прибавляет в конце, что напрасно и рассуждать об этом.
Прилично б было мне молчать
о том,
Но я привык идти против приличий,
И,
говоря всеобщим языком,
Не жду похвал. —
Поэт породы птичей,
Любовник роз, над розовым кустом
Урчит и свищет меж листов душистых.
Об чем? Какая цель тех звуков чистых? —
Прошу хоть раз спросить у соловья.
Он вам ответит песнью… Так и я
Пишу, что мыслю, мыслю что придется,
И потому мой стих так плавно льется.
— Куда ж вы? — сказал он итальянцу. — Постойте… Я должен был отклонить от себя незаслуженное титло <и> признаться вам, что я не
поэт. Теперь
поговорим о ваших делах. Я готов вам услужить, в чем только будет возможно. Вы музыкант?
В конце 1834 года Станкевич пишет
о Тимофееве, что он не считает этого автора
поэтом и даже вкуса не подозревает в нем после «мистерии», помещенной в «Библиотеке для чтения». В 1835 году Белинский, с своей обычной неумолимостью, высказал то же в «Молве», и вскоре потом Станкевич оправдывает критика,
говоря в письме к Неверову: «Мне кажется, что Белинский вовсе не был строг к Тимофееву, хотя иногда, по раздражительности характера, он бывает чересчур бранчив».
В офицерском кругу
говорилиО тугом производстве своем
И
о том, чьи полки победили
На маневрах под Красным Селом:
«Верно, явится завтра в приказе
Благодарность войскам, господа:
Сам фельдмаршал воскликнул в экстазе:
„Подавайте Европу сюда!..“»
Тут же шли бесконечные споры
О дуэли в таком-то полку
Из-за Клары, Арманс или Лоры,
А меж тем где-нибудь в уголку
Звуки грязно настроенной лиры
Костя Бурцев («
поэт не для дам»,
Он же член «Комитета Земфиры»)
Сообщал потихоньку друзьям.
Мы не
говорим о силе таланта, в которой он не может, конечно, быть сравниваем с названными нами выше
поэтами; но мы указываем здесь только на аналогические обстоятельства внутреннего развития у разных наших
поэтов, не только больших, но и маленьких.
Не
говоря о пошлой брани, расточавшейся там великому
поэту, мы нашли бы там, что гг.
Ах, люблю я
поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую, —
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
— По-моему выходит только то, что если я чего не знаю, то
о том и спорить не буду! — обидчиво вставая с места, возразил поручик. — Я поляк, я патриот, и
говорю это открыто и громко, а потому мне дорогá каждая строка моего народного
поэта.
О Тютчеве никогда никто не
говорил, а
о Фете
говорили только как об образце пустого, бессодержательного
поэта и повторяли эпиграмму, что-то вроде: «Фет, Фет, ума у тебя нет!» В журнале «Русская речь», который папа выписывал, печатались исторические романы Шардина из времен Екатерины II, Павла и др.
Пекторалис, очевидно, был глубоко уверен в своей правоте и считал, что лучше его никто не скажет,
о чем надо сказать; а Сафронычу просто вокруг не везло: его приказный хотел идти
говорить за него на новом суде и все к этому готовился, да только так заготовился, что под этот самый день ночью пьяный упал с моста в ров и едва не умер смертию «царя
поэтов».
И все мне представляется почему-то поле и рожь. Закрою глаза и вижу ясно, как в кинематографе: колышутся колосья, колышутся, колышутся… и жаворонок где-то звенит. Люблю я эту птичку за то, что не на земле поет она, не на деревьях, а только в небе: летит и поет; другая непременно должна усесться с комфортом на веточке, оправиться и потом уже запеть в тон с другими, а эта одна и в небе: летит и поет! Но я уж
поэтом становлюсь: вдруг ни с того ни с сего заговорил
о жаворонке… а, все равно, только бы
говорить!