Неточные совпадения
Самгин тоже опрокинулся на стол, до боли крепко опираясь грудью
о край его. Первый раз за всю жизнь он
говорил совершенно искренно с человеком и с самим собою. Каким-то кусочком
мозга он понимал, что отказывается от какой-то части себя, но это облегчало, подавляя темное, пугавшее его чувство. Он
говорил чужими, книжными словами, и самолюбие его не смущалось этим...
Или все это роилось бесформенными ощущениями в той глубине темного
мозга,
о которой
говорил Максим, и где лучи и звуки откладываются одинаково весельем или грустью, радостью или тоской?..
Одно Краснову было не по нутру — это однообразие, на которое он был, по-видимому, осужден. Покуда в глазах металась какая-то «заря», все же жилось веселее и было кой
о чем
поговорить. Теперь даже в
мозгу словно закупорка какая произошла. И во сне виделся только длинный-длинный мост, через который проходит губернатор, а мостовины так и пляшут под ним.
— Мелюдэ… Физиологи делают такой опыт: вырезают у голубя одну половину
мозга, и голубь начинает кружиться в одну сторону, пока не подохнет. И Мелюдэ тоже кружится… А затем она очень хорошо сказала относительно подлецов: ведь в каждом из нас притаился неисправимый подлец, которого мы так тщательно скрываем всю нашу жизнь, — вернее, вся наша жизнь заключается в этом скромном занятии. Из вежливости я
говорю только
о мужчинах… Впрочем, я, кажется, впадаю в философию, а в большом количестве это скучно.
В лихорадочно работавшем
мозгу Маркушки назревала отчаянная идея,
о которой он пока еще никому не
говорил.
Теперь я лучше рассмотрел этого человека, с блестящими, черными глазами, рыжевато-курчавой головой и грустным лицом, на котором появилась редкой красоты тонкая и немного больная улыбка. Он всматривался так, как будто хотел порыться в моем
мозгу, но, видимо,
говоря со мной, думал
о своем, очень, может быть, неотвязном и трудном, так как скоро перестал смотреть на меня,
говоря с остановками...
Но ведь я не пейзажист только, я ведь еще гражданин, я люблю родину, народ, я чувствую, что если я писатель, то я обязан
говорить о народе, об его страданиях, об его будущем,
говорить о науке,
о правах человека и прочее и прочее, и я
говорю обо всем, тороплюсь, меня со всех сторон подгоняют, сердятся, я мечусь из стороны в сторону, как лисица, затравленная псами, вижу, что жизнь и наука все уходят вперед и вперед, а я все отстаю и отстаю, как мужик, опоздавший на поезд, и в конце концов чувствую, что я умею писать только пейзаж, а во всем остальном я фальшив, и фальшив до
мозга костей.
Ольга Петровна.
О, да, около того!.. Мне тридцать с лишком лет, а он очень, очень немолодым женился!.. И я даже боюсь теперь… Опять-таки прошу, чтобы между нами это осталось; я с вами
говорю совершенно как с друзьями своими: я боюсь, что нет ли у него маленького размягчения
мозга.
Я не
говорю о присутствующих, но все женщины, от мала до велика, ломаки, кривляки, сплетницы, ненавистницы, лгунишки до
мозга костей, суетны, мелочны, безжалостны, логика возмутительная, а что касается вот этой штуки (хлопает себя по лбу), то, извините за откровенность, воробей любому философу в юбке может дать десять очков вперед!
«Великое учение
о непрерывности, —
говорит он, — не позволяет нам предположить, чтобы что-нибудь могло явиться в природе неожиданно и без предшественников, без постепенного перехода; неоспоримо, что низшие позвоночные животные обладают, хотя и в менее развитом виде, тою частью
мозга, которую мы имеем все основания считать у себя самих органом сознания.
Подозревали тогда, что в
мозгу Д* в это время была уже такая путаница, что она не узнавала в тете Полли лицо, некогда ее сильно уязвившее; но это была неправда. Компаньонка этой дамы рассказывала, что, сделав знакомство с тетею, Д* постоянно ею бредила, и искала случая
говорить о ней, и всякий разговор заключала словами...
— Все эти мысли
о бренности и ничтожестве,
о бесцельности жизни,
о неизбежности смерти,
о загробных потемках и проч., все эти высокие мысли,
говорю я, душа моя, хороши и естественны в старости, когда они являются продуктом долгой внутренней работы, выстраданы и в самом деле составляют умственное богатство; для молодого же
мозга, который едва только начинает самостоятельную жизнь, они просто несчастие!
О чем бы он ни начинал
говорить, всегда кончалось тем, что он переводил разговор на эту неприступную, сидевшую неотступно в его
мозгу, турецкую твердыню.
— Самое скверное поранение это — рикошетом, — сказал мне офицер, — контузия-то пустяки… Я
говорю о ранах… Они ужасны. Я сам видел два поранения… Одного ранило в грудь и кусок лёгкого вылетел через спину… У другого сорвало кусок черепа, казаки подхватили его и повезли на перевязочный пункт на двух лошадях рядом, но, увы, не довезли живого, от сотрясения у него выпал
мозг.