Неточные совпадения
Вспомнилось, как однажды у Прейса Тагильский холодно и жестко
говорил о государстве как органе угнетения
личности, а когда Прейс докторально сказал ему: «Вы шаржируете» — он ответил небрежно: «Это история шаржирует». Стратонов сказал: «Ирония ваша — ирония нигилиста». Так же небрежно Тагильский ответил и ему: «Ошибаетесь, я не иронизирую. Однако нахожу, что человек со вкусом к жизни не может прожевать действительность, не сдобрив ее солью и перцем иронии. Учит — скепсис, а оптимизм воспитывает дураков».
На террасе
говорили о славянофилах и Данилевском,
о Герцене и Лаврове. Клим Самгин знал этих писателей, их идеи были в одинаковой степени чужды ему. Он находил, что, в сущности, все они рассматривают
личность только как материал истории, для всех человек является Исааком, обреченным на заклание.
У большинства есть decorum [видимость (лат.).] принципов, а сами принципы шатки и редки, и украшают, как ордена, только привилегированные, отдельные
личности. «У него есть правила!» — отзываются таким голосом
о ком-нибудь, как будто
говорят: «У него есть шишка на лбу!»
— Люди, говорящие разные пустяки, могут
говорить о нем, как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь, скажут, что вы поступили так, как следовало вам поступить; если вы так сделали, значит, такова была ваша
личность, что нельзя вам было поступить иначе при таких обстоятельствах, они скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно
говоря, вам и не было другого выбора.
У Прудона есть отшибленный угол, и тут он неисправим, тут предел его
личности, и, как всегда бывает, за ним он консерватор и человек предания. Я
говорю о его воззрении на семейную жизнь и на значение женщины вообще.
—
Говорите о финансах, но не
говорите о нравственности, я могу принять это за
личность, я вам уже сказал это в комитете. Если же вы будете продолжать, я… я не вызову вас на дуэль (Тьер улыбнулся). Нет, мне мало вашей смерти, этим ничего не докажешь. Я предложу вам другой бой. Здесь, с этой трибуны, я расскажу всю мою жизнь, факт за фактом, каждый может мне напомнить, если я что-нибудь забуду или пропущу. И потом пусть расскажет свою жизнь мой противник!
— Я покоряюсь необходимостям (je me plie aux necessites). Он куда-то ехал; я оставил его и пошел вниз, там застал я Саффи, Гверцони, Мордини, Ричардсона, все были вне себя от отъезда Гарибальди. Взошла m-me Сили и за ней пожилая, худенькая, подвижная француженка, которая адресовалась с чрезвычайным красноречием к хозяйке дома,
говоря о счастье познакомиться с такой personne distinguee. [выдающейся
личностью (фр.).] M-me Сили обратилась к Стансфильду, прося его перевести, в чем дело. Француженка продолжала...
Это была темная
личность,
о которой ходили самые разноречивые слухи. Одни
говорили, что Клещевинов появился в Москве неизвестно откуда, точно с неба свалился; другие свидетельствовали, что знали его в Тамбовской губернии, что он спустил три больших состояния и теперь живет карточной игрою.
Если упоминалося где
о князе или графе, того не дозволял он печатать,
говоря: сие есть
личность, ибо у нас есть князья и графы между знатными особами.]
— Нет… Это совсем не так. Дмитрий Петрович, я именно против
личности вашей ничего не имею, а если я что-нибудь
говорил в этом роде, то
говорил о несходстве в принципах.
А через пять лет мы будем
говорить: «Несомненно, взятка — страшная гадость, но, знаете, дети… семья…» И точно так же через десять лет мы, оставшись благополучными русскими либералами, будем вздыхать
о свободе
личности и кланяться в пояс мерзавцам, которых презираем, и околачиваться у них в передних.
В эпилоге к пятому и последнему отрывку я простился с описанными мною
личностями, не думая, чтобы мне когда-нибудь привелось
говорить о них.
— А что пользы? При людях срамят командира, а потом
говорят о дисциплине. Какая тут к бису дисциплина! А ударить его, каналью, не смей. Не-е-ет… Помилуйте — он
личность, он человек! Нет-с, в прежнее время никаких личностев не было, и лупили их, скотов, как сидоровых коз, а у нас были и Севастополь, и итальянский поход, и всякая такая вещь. Ты меня хоть от службы увольняй, а я все-таки, когда мерзавец этого заслужил, я загляну ему куда следует!
—
Говорил. От меня не прячется. На всё готовая
личность, на всё; за деньги разумеется, но есть и убеждения, в своем роде конечно. Ах да, вот и опять кстати: если вы давеча серьезно
о том замысле, помните, насчет Лизаветы Николаевны, то возобновляю вам еще раз, что и я тоже на всё готовая
личность, во всех родах, каких угодно, и совершенно к вашим услугам… Что это, вы за палку хватаетесь? Ах нет, вы не за палку… Представьте, мне показалось, что вы палку ищете?
— В Петербурге, — начал он, — я насчет многого был откровенен, но насчет чего-нибудь или вот этого, например (он стукнул пальцем по «Светлой
личности»), я умолчал, во-первых, потому, что не стоило
говорить, а во-вторых, потому, что объявлял только
о том,
о чем спрашивали.
У нее был небольшой жар — незначительная простуда. Я расстался под живым впечатлением ее
личности; впечатлением неприкосновенности и приветливости. В Сан-Риоле я встретил Товаля, зашедшего ко мне; увидев мое имя в книге гостиницы, он, узнав, что я тот самый доктор Филатр, немедленно сообщил все
о вас. Нужно ли
говорить, что я тотчас собрался и поехал, бросив дела колонии? Совершенно верно. Я стал забывать. Биче Каваз просила меня, если я вас встречу, передать вам ее письмо.
Мы не
говорили о многом —
о сцене ночного свидания,
о личности Кулигина, не лишенной тоже значения в пьесе,
о Варваре и Кудряше,
о разговоре Дикого с Кабановой и пр. и пр.
— Нет, она понимает, подлая птица, —
говорил он людям, увещевавшим его прекратить бесполезную
личность к коршуну. —
О!
О! Видите, як туляется, подлец, по клетке! — указывал он на бедную птицу, которая искала какого-нибудь убежища от преследующей ее линейки.
Но так и оставался нерешенным вопрос
о личности убитого предводителя: одни из Гнедых
говорили, что Жегулев, другие, из страха ли быть замешанными или вправду не узнавая, доказывали, что не он.
Проводить в подробности по различным царствам природы мысль, что прекрасное есть жизнь, и ближайшим образом, жизнь напоминающая
о человеке и
о человеческой жизни, я считаю излишним потому, что [и Гегель, и Фишер постоянно
говорят о том], что красоту в природе составляет то, что напоминает человека (или, выражаясь [гегелевским термином], предвозвещает
личность), что прекрасное в природе имеет значение прекрасного только как намек на человека [великая мысль, глубокая!
О дяде Петре Неофитовиче я уже
говорил, но необходимо вспомнить и дядю Ивана Неофитовича,
личность которого могла бы в руках искусного психолога явиться драгоценным образом.
Его оригинальная
личность, его патриотическое участие в московских событиях 1812 года гораздо замечательнее его многотомных сочинений;
говорить о нем с полной свободою еще не время.
Петр. Всё равно. Я
говорю о том, что, называя всю эту вашу… беготню и суету живым делом, вы обманываетесь. Вы ведь убеждены, что способствуете развитию
личности… и прочее… И это — самообман. Придет завтра офицер или мастер, даст
личности в рожу и вышибет из ее головы всё, что вы успели заронить в нее, — если еще успели…
К числу милашек принадлежали: двое помещиков и музыкант, который был, впрочем, тайный милашка, и
о нем она даже мало
говорила; к так себе относились: сибарит и танцевальный учитель; к гадким: две неопределенные
личности.
Семенов невольно посмотрел в лицо Бесприютного при этом повторенном вопросе. Суровые черты бродяги будто размякли, голос звучал тихо, глубоко и как-то смутно, как у человека, который
говорил не совсем сознательно, поглощенный страстным созерцанием. Семенову казалось тоже странным, что бродяга
говорит о сестре, тогда как у него были сестры, как будто представление
о личности стерлось в его памяти и он вспоминал только
о том, что и у него есть сестра, как и у других людей.
— Учиться никогда не поздно… Вот это мне в вас и неприятно: вместо того, чтобы хладнокровно рассуждать
о нашем деле, вы припутываете вашу
личность и
говорите потом дерзости! Я, конечно, вам извиняю, потому что вы человек энергический, с пылкими страстями и воображением, одним словом — бог вам судья — вы трагик, но, во всяком случае, не мешайте дела с бездельем.
Мы
говорили выше
о том, как наша общественная среда подавляет развитие
личностей, подобных Инсарову.
У ней есть не только доброта, по которой она жалеет плачущую девочку, но и зачатки уважения к человеческим правам и недоверие к [насильственному] праву собственного произвола: когда ей
говорят, что можно заставить Игрушечку делать, что угодно, она возражает: «А как она не станет?» В этом возражении уже видно инстинктивное проявление сознания
о том, что каждый имеет свою волю [и что насилие чужой
личности может встретить противодействие совершенно законное].
Он ехал своим лесом и пустырями и воображал, как Зина, чтобы оправдать свой поступок, будет
говорить о правах женщины,
о свободе
личности и
о том, что между церковным и гражданским браком нет никакой разницы. Она по-женски будет спорить
о том, чего не понимает. И, вероятно, в конце концов она спросит: «Причем ты тут? Какое ты имеешь право вмешиваться?»
Другая из
личностей, упоминаемая г. Аксаковым и относящаяся к тому же разряду,
о котором мы
говорили выше, есть богатый помещик Д., употребивший свое богатство очень хорошо: на оранжереи, мраморы, статуи, оркестр, удивительных заморских свиней, величиною с корову, и т. п. Мать Сережи отозвалась
о Д., что он человек добрый. То же самое
говорил о нем и один из крестьян, который, между прочим, вот что рассказывал
о нем...
Но не столь; справедливо будет в частных случаях, в применениях к действительной жизни,
говорить, что такая-то и такая-то
личность не заслуживает уважения, потому что через двадцать пять лет
о ней останется одно воспоминание, а через двести пятьдесят — и того не будет.
Говоря о народе, у нас сожалеют обыкновенно
о том, что к нему почти не проникают лучи просвещения и что он поэтому не имеет средств возвысить себя нравственно, сознать права
личности, приготовить себя к гражданской деятельности и пр.
Тем же кончил и Кольцов, эта здоровая, могучая
личность, силою своего ума и таланта сама открывшая для себя новый мир знаний и поэтических дум. Еще не окрепший в своем поэтическом таланте, но гордый молодою силою воли, он
говорил о злой судьбе при начале своего поприща...
Конечно, можно
говорить и
о «вечном Сократе», разумея вечное в Сократе, т. е. его идейное общее и, следовательно, родовое содержание и его качественно определенную
личность, входящую в состав родового организма.
Ее приезды были чудесным праздником в приютских стенах. Не
говоря уже
о ласковом, нежном обращении с воспитанницами, не
говоря о бесчисленных коробах с лакомствами, жертвуемых баронессой «своим девочкам», как она называла приюток, сама
личность Софьи Петровны была окружена каким-то исключительным обаянием, так сильно действующим на впечатлительные натуры детей.
Именно сознание
личности в человеке
говорит о его высшей природе и высшем призвании.
Отвлеченная, рациональная, понятийная философия всегда плохо понимала
личность, и когда
говорила о ней, то подчиняла её безлично-общему.
Мы
говорим об одном человеке, что у него есть
личность, а
о другом, что у него нет
личности, хотя и тот и другой являются индивидуумами.
И тут самая интимная сторона
личности, совсем неуловимая извне,
о которой человек стыдится
говорить кому бы то ни было, вместе с тем наиболее социально организована и регулирована.
С Огаревым я тогда же имел случай
говорить о Якушкине. Генералу сделалось немножко совестно передо мною, и он стал отзываться
о нем в шутливом тоне как
о беспорядочной
личности, на которую серьезно смотреть нельзя.
Для меня Сансон, вся его
личность, тон, манера
говорить и преподавать, воспоминания, мнения
о сценическом искусстве были ходячей летописью первой европейской сцены. Он еще не был и тогда дряхлым старцем. Благообразный старик, еще с отчетливой, ясной дикцией и барскими манерами, живой собеседник, начитанный и, разумеется, очень славолюбивый и даже тщеславный, как все сценические «знаменитости», каких я знавал на своем веку, в разных странах Европы.
И как он держал себя у кафедры, играя постоянно часовой цепочкой, и каким тоном стал
говорить с публикой, и даже то, что он
говорил, — все это мне пришлось сильно не по вкусу. Была какая-то бесцеремонность и запанибратство во всем, что он тут
говорил о Добролюбове — не с
личностью покойного критика, а именно с публикой. Было нечто, напоминавшее те обращения к читателю, которыми испещрен был два-три года спустя его роман «Что делать?»
С Некрасовым вы могли
о чем угодно
говорить, и если он не проявлял особой сердечности, то все-таки отзывался на всякое проявление вашей
личности. С Салтыковым слишком трудно было взять тон задушевной беседы. При другом редакционном компаньоне Некрасова в редакции было бы, вероятно, меньше той сухости, какая на первых порах меня неприятно коробила.
В этих воспоминаниях я держусь объективных оценок, ничего не"обсахариваю"и не желаю никакой тенденциозности ни в ту, ни в другую сторону. Такая
личность, как Луи Блан, принадлежит истории, и я не претендую давать здесь
о нем ли,
о других ли знаменитостях исчерпывающиеоценки. Видел я его и
говорил с ним два-три раза в Англии, а потом во Франции, и могу ограничиться здесь только возможно верной записью (по прошествии сорока лет) того, каким я тогда сам находил его.
О нем следовало бы
поговорить в разных смыслах, а здесь я привел его имя потому, что и он фактически принадлежал к эмигрантам, если посмотреть на этот термин в более обширном значении. Можно только искренно пожалеть, что такая замечательная
личность была слишком малоизвестна в России, даже и в нашей пишущей среде.
Но мало и этого, деятельность любви для людей, признающих жизнь в благе животной
личности, представляет такие затруднения, что проявления ее становятся не только мучительными, но часто и невозможными. «Надо не рассуждать
о любви, —
говорят обыкновенно люди, не понимающие жизни, а предаваться тому непосредственному чувству предпочтения, пристрастия к людям, которое испытываешь, и это-то и есть настоящая любовь».
Шпенглер в своей недавно вышедшей интересной книжке «Рrеussеntum und S
оziаlismus»
говорит, что Россия есть совсем особый мир, таинственный и непонятный для европейского человека, и открывает в ней «апокалиптический бунт против
личности».
Давно ли Александр Ильич
говорил о ней, как
о презренной
личности, возмущался тем, что ей повсюду почет и прием, а теперь — она их гостья. И он с ней любезен, потому что она очень влиятельна в губернии; если бы хотела, могла бы кого угодно провести в какую угодно выборную должность… А об этом Никсе муж ее выражался как
о"гадине"и подозревал его в несказуемых тайных пороках.
— Что это за
личность? Отец не
говорил мне никогда
о нем.
Эти психические факторы революции
говорят о том, что в самых ее первоисточниках и первоосновах отрицается человеческая
личность, ее качественность, ее ответственность, ее безусловное значение.