Неточные совпадения
Жид написал две книги, в которых он
говорит о себе и обнажает себя: художественную автобиографию Si le grain ne meurt [«Если зерно не умирает» (фр.).] и сравнительно недавно Journal.
О схожем чувстве
говорит А.
Жид в своем «Дневнике», но причины иные.
Когда молодой француз
говорил о пережитом им кризисе, то обыкновенно это означало, что он перешел от одних писателей к другим, например, от Пруста и
Жида к Барресу и Клоделю.
Известно, что проблема искренности для
Жида основная, он хочет быть почти маниаком искренности, его point d’honneur [Дело чести (фр.).]
говорить о себе все самое плохое, некрасивое, отталкивающее.
Он
говорит о себе некрасивые, дурные вещи, в этом за ним последовал
Жид, но он все-таки считает себя по природе добрым, хорошим человеком, как и вообще человека, и упоен собой.
— Да вот, например, у нас такой случай был, что один
жид в лесу около монастыря удавился, и стали все послушники
говорить, что это Иуда и что он по ночам по обители ходит и вздыхает, и многие были
о том свидетели.
— Господа! да
о чем же мы
говорим! — воскликнул я,
жида!
жида окрестить! — вот что нам надобно!
А спросите-ка… теперь вот все газетчики взялись за то, что в Польше одна неуклонная система должна заключаться в том, чтобы не давать полякам забываться; а я-с еще раньше, когда еще слуха
о последней рухавке не было,
говорил: закажите вы в Англии или в Америке гуттаперчевого человека, одевайте его то паном, то ксендзом, то
жидом, и возите его года в два раз по городам и вешайте.
Говорить здесь любили
о материях важных, и один раз тут при мне шла замечательная речь
о министрах и царедворцах, причем все тогдашние вельможи были подвергаемы очень строгой критике; но вдруг усилием одного из иереев был выдвинут и высокопревознесен Николай Семенович Мордвинов, который «один из всех» не взял денег
жидов и настоял на призыве евреев к военной службе, наравне со всеми прочими податными людьми в русском государстве.
— Ну, как же вам и сказать, что не бились, когда мы бились вот здесь, на этом самом месте. Может, вы не помните,
о чем, так я сейчас припомню. Вы
говорите:
жиды берут проценты,
жиды спаивают народ,
жиды жалеют своих, а чужих не жалеют… Ну, может, вы этого не
говорили, а я, может, вам не ответил на это: вот тут стоит мельник за явором. Если б он жалел
жида, то крикнул бы вам...
Жиды… понимаете, и нам теперь непременно на сих же днях надо иметь двадцать пять тысяч, и мне их так скоро достать ровно бы негде; но я пригласила вас и спокойна, потому что староверы люди умные и богатые и вам, как я сама уверилась, во всем сам бог помогает, то вы мне, пожалуйста, дайте двадцать пять тысяч, а я, с своей стороны, зато всем дамам буду
говорить о ваших чудотворных иконах, и вы увидите, сколько вы станете получать на воск и на масло».
А.
Жиду отказывают в праве
говорить о советской России увиденную им истину, потому что истина не может открываться индивидуальному человеку и он не должен настаивать на своей истине, истина есть то, что порождается революционной пролетарской борьбой и служит победе пролетариата.
Этот мир вызывал в них брезгливое отвращение [Андре
Жид в статье
о Вилье де Лиль-Адане не без недоброжелательства
говорит о якобы религиозном нежелании знать жизнь у Вилье де Лиль-Адана и других «католических писателей»: «Baudelaire, Barbey d’Aurevilly, Helo, Bloy, Huysmans, c’est là leur trait commun: méconnaissance de la vie, et même haine de la vie — mépris, honte, peur, dédain, il y a toutes les nuances, — une sorte de religieuse rancune contre la vie. L’ironie de Villiers s’y ramène» («Prétextes», с. 186).
— Про это и
говорить нечего, но только редко с кем
о книгах
говорит, и то словцо кинет да рукой махнет; а своим —
жидам так толкует и обращает их и много от них терпит: они его и били и даже раз удавить хотели, ну он не робеет: «приходил,
говорит, Христос, и другого не ждите — не будет».