Неточные совпадения
«Прошла через огонь и
воду», —
говорили о ней; а известный губернский остряк обыкновенно прибавлял: «И через медные трубы».
Уже темнело, когда пришли Туробоев, Лютов и сели на террасе, продолжая беседу, видимо, начатую давно. Самгин лежал и слушал перебой двух голосов. Было странно слышать, что Лютов
говорит без выкриков и визгов, характерных для него, а Туробоев — без иронии. Позванивали чайные ложки
о стекло, горячо шипела
вода, изливаясь из крана самовара, и это напомнило Климу детство, зимние вечера, когда, бывало, он засыпал пред чаем и его будил именно этот звон металла
о стекло.
Впрочем, если заговоришь вот хоть с этим американским кэптеном, в синей куртке, который наступает на вас с сжатыми кулаками, с стиснутыми зубами и с зверским взглядом своих глаз, цвета морской
воды, он сейчас разожмет кулаки и начнет
говорить, разумеется,
о том, откуда идет, куда, чем торгует, что выгоднее, привозить или вывозить и т. п.
Говорить ли
о теории ветров,
о направлении и курсах корабля,
о широтах и долготах или докладывать, что такая-то страна была когда-то под
водою, а вот это дно было наруже; этот остров произошел от огня, а тот от сырости; начало этой страны относится к такому времени, народ произошел оттуда, и при этом старательно выписать из ученых авторитетов, откуда, что и как?
— Я не буду
говорить о себе, а скажу только
о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем все больше и больше. Я не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того дела, которое начинает Привалов; но представьте себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам не может знать хорошенько собственные дела, и в случае серьезного замешательства все состояние может уплыть, как
вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
Мои спутники рассмеялись, а он обиделся. Он понял, что мы смеемся над его оплошностью, и стал
говорить о том, что «грязную
воду» он очень берег. Одни слова,
говорил он, выходят из уст человека и распространяются вблизи по воздуху. Другие закупорены в бутылку. Они садятся на бумагу и уходят далеко. Первые пропадают скоро, вторые могут жить сто годов и больше. Эту чудесную «грязную
воду» он, Дерсу, не должен был носить вовсе, потому что не знал, как с нею надо обращаться.
Непромокаемые плащики, не
говоря уже
о том, что мешали стрелять, пропускали
воду самым бесстыдным образом; а под деревьями точно, на первых порах, как будто и не капало, но потом вдруг накопившаяся в листве влага прорывалась, каждая ветка обдавала нас, как из дождевой трубы, холодная струйка забиралась под галстух и текла вдоль спинного хребта…
Долго мне
говорил этот первобытный человек
о своем мировоззрении. Он видел живую силу в
воде, видел ее тихое течение и слышал ее рев во время наводнений.
3 часа мы шли без отдыха, пока в стороне не послышался шум
воды. Вероятно, это была та самая река Чау-сун,
о которой
говорил китаец-охотник. Солнце достигло своей кульминационной точки на небе и палило вовсю. Лошади шли, тяжело дыша и понурив головы. В воздухе стояла такая жара, что далее в тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни зверей, ни птиц; только одни насекомые носились в воздухе, и чем сильнее припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
— Сама не знаю. Иногда мне хочется плакать, а я смеюсь. Вы не должны судить меня… по тому, что я делаю. Ах, кстати, что это за сказка
о Лорелее? [Лорелея — имя девушки, героини немецкого фольклора. Лорелея зазывала своим пением рыбаков, и те разбивались
о скалы.] Ведь это еескала виднеется?
Говорят, она прежде всех топила, а как полюбила, сама бросилась в
воду. Мне нравится эта сказка. Фрау Луизе мне всякие сказки сказывает. У фрау Луизе есть черный кот с желтыми глазами…
Пушкин
о ней так
говорит: „Боюсь, брусничная
вода мне б не наделала вреда“, и оттого он ее пил с араком».
Дело
о задушенном индейце в
воду кануло, никого не нашли. Наконец года через два явился законный наследник — тоже индеец, но одетый по-европейски. Он приехал с деньгами,
о наследстве не
говорил, а цель была одна — разыскать убийц дяди. Его сейчас же отдали на попечение полиции и Смолина.
Если в болотах стоит слишком много
воды или когда болот очень мало, бекасы высыпают на лужи, стоящие по жнивью хлебных полей, и на луговые весенние ручьи,
о чем я уже и
говорил.
Такие пруды бывают иногда очень глубоки; их нельзя назвать совершенно стоячими, глухими: хотя один раз в году, а все же
вода в них переменяется, но относительно к птице
о них не стоит
говорит.
[Некоторые охотники утверждают, что свиязь и чирки летают в хлебные поля] К этому надобно присовокупить, что все они, не
говорю уже
о нырках, чаще пахнут рыбой. предположить, что, не питаясь хлебным кормом и не будучи так сыты, как бывают кряковные, шилохвость и серые утки, они ловят мелкую рыбешку, которая именно к осени расплодится, подрастет и бесчисленными станицами, мелкая, как овес, начнет плавать везде, по всяким
водам.
Было тихо; только
вода все
говорила о чем-то журча и звеня. Временами казалось, что этот говор ослабевает и вот-вот стихнет; но тотчас же он опять повышался и опять звенел без конца и перерыва. Густая черемуха шептала темною листвой; песня около дома смолкла, но зато над прудом соловей заводил свою…
Пожалуйста, не смущайтесь вопросами — на это нечего обращать внимания. Все это такой вздор — хоть именно досадно, что Ивана Дмитриевича преследовали эти пустяки. Я тоже уверен, что cela a mis de l'eau dans son vin. [Этим подмешали
воды в его вино (то есть ухудшили его положение) (франц.).] Самая жизнь в деревне Толстого верно отозвалась на его расстроенном организме, не
говоря уже
о нравственном страдании при разлуке с семьею Евгения. Обнимаю вас.
…Мне очень живо представил тебя Вадковский: я недавно получил от него письмо из Иркутска, в котором он
говорит о свидании с тобой по возвращении с
вод. Не повторяю слов его, щажу твою скромность, сам один наслаждаюсь ими и благословляю бога, соединившего нас неразрывными чувствами, понимая, как эта связь для меня усладительна. Извини, любезный друг, что невольно сказал больше, нежели хотел: со мной это часто бывает, когда думаю сердцем, — ты не удивишься…
Уж первая сорвалась, так удачи не будет!» Я же, вовсе не видавший рыбы, потому что отец не выводил ее на поверхность
воды, не чувствовавший ее тяжести, потому что не держал удилища в руках, не понимавший, что по согнутому удилищу можно судить
о величине рыбы, — я не так близко к сердцу принял эту потерю и
говорил, что, может быть, это была маленькая рыбка.
В самом деле, то происходило в воздухе, на земле и на
воде, чего представить себе нельзя, не видавши, и чего увидеть теперь уже невозможно в тех местах,
о которых я
говорю, потому что нет такого множества прилетной дичи.
Противоположный берег представлял лесистую возвышенность, спускавшуюся к
воде пологим скатом; налево озеро оканчивалось очень близко узким рукавом, посредством которого весною, в полую
воду, заливалась в него река Белая; направо за изгибом не видно было конца озера, по которому, в полуверсте от нашей усадьбы, была поселена очень большая мещеряцкая деревня,
о которой я уже
говорил, называвшаяся по озеру также Киишки.
— Вот как, — повторила Зинаида. — Разве жить так весело? оглянитесь-ка кругом… Что — хорошо? Или вы думаете, что я этого не понимаю, не чувствую? Мне доставляет удовольствие — пить
воду со льдом, и вы серьезно можете уверять меня, что такая жизнь стоит того, чтоб не рискнуть ею за миг удовольствия, — я уже
о счастии не
говорю.
Фрау Леноре перестала плакать, дозволила Джемме вывести ее из угла, куда она забилась, усадить ее в кресло возле окна и дать ей напиться
воды с флердоранжем; дозволила Санину — не приблизиться…
о нет! — но по крайней мере остаться в комнате (прежде она все требовала, чтобы он удалился) и не перебивала его, когда он
говорил.
Радость, которую во всех произвело открытие Проплеванной, была неописанная. Фаинушка разрыдалась; Глумов блаженно улыбался и
говорил: ну вот! ну вот! Очищенный и меняло присели на пеньки, сняли с себя сапоги и радостно выливали из них
воду. Даже"наш собственный корреспондент", который, кроме водки, вообще ни во что не верил, — и тот вспомнил
о боге и перекрестился. Всем представилось, что наконец-то обретено злачное место, в котором тепло и уютно и где не настигнут ни подозрения, ни наветы.
И, кланяясь черной земле, пышно одетой в узорчатую ризу трав, она
говорит о том, как однажды бог, во гневе на людей, залил землю
водою и потопил все живое.
Он
говорит лениво, спокойно, думая
о чем-то другом. Вокруг тихо, пустынно и невероятно, как во сне. Волга и Ока слились в огромное озеро; вдали, на мохнатой горе, пестро красуется город, весь в садах, еще темных, но почки деревьев уже набухли, и сады одевают дома и церкви зеленоватой теплой шубой. Над
водою стелется густо пасхальный звон, слышно, как гудит город, а здесь — точно на забытом кладбище.
— Что ты, Никола,
о каком здесь стыде
говоришь? — вопросил он, смачивая
водой свои кудри.
Люба стала главною нитью, связывающею его с жизнью города: ей были известны все события, сплетни, намерения жителей, и
о чём бы она ни
говорила, речь её была подобна ручью чистой
воды в грязных потоках — он уже нашёл своё русло и бежит тихонько, светлый по грязи, мимо неё.
Нередко
говорил он: «Много уплыло по вешней
воде», и
говорил он это без огорчения, как будто речь шла
о другом человеке, а не
о нем…
— Что б я ни
говорил, кричи только «виновата!», а там уж не твое дело. Третьего дня пропали боярские красна; если тебя будут
о них спрашивать, возьми ковш
воды, пошепчи над ним, взгляни на меня, и как я мотну головою, то отвечай, что они на гумне Федьки Хомяка спрятаны в овине.
Разумеется, мы
говорим о прикормке постоянной, которую хорошо приготовлять следующим образом: берутся хлебные зерна ржи, овса, пшеницы или какие есть; прибавляются отруби, корки ржаного хлеба, особенно пригорелые (рыба далеко слышит их запах), все это кладется в чугун, наливается
водой и ставится в жаркую печь, сутки на двое так, чтобы совершенно разопрело.
Кустами обросшая плотина, дорожки, протоптанные прохожими, помольцами и хозяевами, переходы через
воду из жердочек — все
говорит о чем-то давно знакомом, близком сердцу.
Я сейчас
говорил о том, как иногда бывает трудно разводить некоторые породы рыб в такой
воде, где прежде их не было; но зато сама рыба разводится непостижимым образом даже в таких местах, куда ни ей самой, ни ее икре, кажется, попасть невозможно, как, например: в степных озерах, лежащих на большом расстоянии от рек, следственно не заливаемых никогда полою
водою, и в озерах нагорных.
На террасу отеля, сквозь темно-зеленый полог виноградных лоз, золотым дождем льется солнечный свет — золотые нити, протянутые в воздухе. На серых кафлях пола и белых скатертях столов лежат странные узоры теней, и кажется, что, если долго смотреть на них, — научишься читать их, как стихи, поймешь,
о чем они
говорят. Гроздья винограда играют на солнце, точно жемчуг или странный мутный камень оливин, а в графине
воды на столе — голубые бриллианты.
Порою, при огне,
вода становилась красной, и отец мой
говорил мне: «Ранили мы землю, потопит, сожжет она всех нас своего кровью, завидишь!» Конечно, это фантазия, но когда такие слова слышишь глубоко в земле, среди душной тьмы, плачевного хлюпанья
воды и скрежета железа
о камень, — забываешь
о фантазиях.
В думе, у губернатора, у архиерея, всюду в домах много лет
говорили о том, что у нас в городе нет хорошей и дешевой
воды и что необходимо занять у казны двести тысяч на водопровод; очень богатые люди, которых у нас в городе можно было насчитать десятка три и которые, случалось, проигрывали в карты целые имения, тоже пили дурную
воду и всю жизнь
говорили с азартом
о займе — и я не понимал этого; мне казалось, было бы проще взять и выложить эти двести тысяч из своего кармана.
«Мой дорогой Грегуар! Рекомендую тебе господина Жуквича, с которым я познакомилась на
водах. Он
говорит, что знает тебя, и до небес превозносит. Он едет на житье в Москву и не имеет никого знакомых. Надеюсь, что по доброте твоей ты его примешь и обласкаешь. На днях я переезжаю в Париж; по России я очень скучаю и каждоминутно благословляю память
о тебе!»
Это воспоминание так взволновало Петра Иваныча, что он некоторое время не
говорил, а только испускал глухое рычание. Лицо у него сначала побагровело, потом посинело, так что я не на шутку начал опасаться за окончание рассказа
о его похождениях. Но, слава богу, выпив стакан
воды, он успокоился.
Потолковав еще некоторое время с своим помощником, Грохов, наконец, отпустил его и сам снова предался размышлениям: практическая его предусмотрительность и опытность ясно ему
говорили, что в этом огромном и запутанном деле много бы, как в мутной
воде рыбы, можно было наловить денег: скупить, как справедливо
говорит Янсутский, по дешевой цене некоторую часть векселей, схлопотать конкурс; самому сесть в председатели… назначить себе содержания тысяч двадцать пять… подобрать согласненьких кураторов, а там — отдачи фабрик в аренды, хозяйственная продажа отдельных имений, словом, золотой бы дождь можно было устроить себе в карман; но вместе с этими соображениями Грохов вспомнил
о своих недугах и подумал, что ему, может быть, скоро ничего не надобно будет на земле и что на гроб да на саван немного потребуется!
Например:
о каком бы несчастье при нем ни
говорили — рассказывали ли ему, что громом зажгло деревню, что
вода прорвала мельницу, что мужик себе топором руку отрубил, — он всякий раз с сосредоточенным ожесточением спрашивал: «А как ее зовут?» — то есть как зовут женщину, от которой произошло то несчастие, потому что, по его уверениям, всякому несчастию причиной женщина, стоит только хорошенько вникнуть в дело.
Воробей Воробеич пробовал заходить в
воду, — по колени зайдет, а дальше страшно делается. Так-то и утонуть можно! Напьется Воробей Воробеич светлой речной водицы, а в жаркие дни покупается где-нибудь на мелком месте, почистит перышки — и опять к себе на крышу. Вообще жили они дружно и любили
поговорить о разных делах.
Казалось, у самого лица вздрагивают огни гавани. Резкий как щелчки дождь бил в лицо. В мраке суетилась
вода, ветер скрипел и выл, раскачивая судно. Рядом стояла «Мелузина»; там мучители мои, ярко осветив каюту, грелись водкой. Я слышал, что они
говорят, и стал прислушиваться внимательнее, так как разговор шел
о каком-то доме, где полы из чистого серебра,
о сказочной роскоши, подземных ходах и многом подобном. Я различал голоса Патрика и Моольса, двух рыжих свирепых чучел.
Не одна 30-летняя вдова рыдала у ног его, не одна богатая барыня сыпала золотом, чтоб получить одну его улыбку… в столице, на пышных праздниках, Юрий с злобною радостью старался ссорить своих красавиц, и потом, когда он замечал, что одна из них начинала изнемогать под бременем насмешек, он подходил, склонялся к ней с этой небрежной ловкостью самодовольного юноши,
говорил, улыбался… и все ее соперницы бледнели…
о как Юрий забавлялся сею тайной, но убивственной войною! но что ему осталось от всего этого? — воспоминания? — да, но какие? горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим на берегах Мертвого моря, которые, блистая румяной корою, таят под нею пепел, сухой горячий пепел! и ныне сердце Юрия всякий раз при мысли об Ольге, как трескучий факел, окропленный
водою, с усилием и болью разгоралось; неровно, порывисто оно билось в груди его, как ягненок под ножом жертвоприносителя.
Он очень долго и красноречиво
говорил о том, что дети купцов должны быть инженерами, чиновниками, офицерами. Оглушающий шум лез в окно; подъезжали экипажи к театру, кричали продавцы прохладительных напитков и мороженого; особенно невыносимо грохотала музыка в павильоне, построенном бразильцами из железа и стекла, на сваях, над
водою канала. Удары барабана напоминали
о Пауле Менотти.
Вся цивилизованная природа свидетельствует
о скором пришествии вашем. Улица ликует, дома терпимости прихорашиваются, половые и гарсоны в трактирах и ресторанах в ожидании млеют, даже стерляди в трактирных бассейнах — и те резвее играют в
воде, словно
говорят: слава богу! кажется, скоро начнут есть и нас! По всей веселой Руси, от Мещанских до Кунавина включительно, раздается один клич: идет чумазый! Идет и на вопрос: что есть истина? твердо и неукоснительно ответит: распивочно и навынос!
Рядом с нею стоял Рябовский и
говорил ей, что черные тени на
воде — не тени, а сон, что в виду этой колдовской
воды с фантастическим блеском, в виду бездонного неба и грустных, задумчивых берегов, говорящих
о суете нашей жизни и
о существовании чего-то высшего, вечного, блаженного, хорошо бы забыться, умереть, стать воспоминанием.
— «Приятно ли?» — «Разумеется,
говорю, от теплой
воды хорошо, а дышать трудно». Или: «Ти ни
о чем не дюмаешь?»
Говорю: «
О чем мне думать?» — «А ти,
говорит, дюмай, ти дюмай!» После было выдумала еще мне лицо губкой обтирать, но это я сразу отбил —
говорю: «Уж это, пожалуйста, не надо; у меня здесь не болит».
Вот Нина Ивановна, заплаканная, со стаканом минеральной
воды. Она занималась спиритизмом, гомеопатией, много читала, любила
поговорить о сомнениях, которым была подвержена, и все это, казалось Наде, заключало в себе глубокий, таинственный смысл. Теперь Надя поцеловала мать и пошла с ней рядом.
Аян
говорил о смерти под пулями, и смерть казалась невзрачной, как простая контузия;
о починке бегучего такелажа,
о том, что в жару палубу поливают
водой.
— Эта пиеса написана Загоскиным, который всегда уважал талант князя Шаховского, а теперь сделался одним из самых жарких его почитателей, — в защиту комедии «Липецкие
воды»,
о чем и сам автор
говорит в предисловии.