Неточные совпадения
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается
в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе
говорил и
говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни
школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Вы
говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, — что мужа не может интересовать всё русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя
в своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах, вы не были
в нашей
школе?
— Да вот что хотите, я не могла. Граф Алексей Кириллыч очень поощрял меня — (произнося слова граф Алексей Кириллыч, она просительно-робко взглянула на Левина, и он невольно отвечал ей почтительным и утвердительным взглядом) — поощрял меня заняться
школой в деревне. Я ходила несколько раз. Они очень милы, но я не могла привязаться к этому делу. Вы
говорите — энергию. Энергия основана на любви. А любовь неоткуда взять, приказать нельзя. Вот я полюбила эту девочку, сама не знаю зачем.
Надо было покориться, так как, несмотря на то, что все доктора учились
в одной
школе, по одним и тем же книгам, знали одну науку, и несмотря на то, что некоторые
говорили, что этот знаменитый доктор был дурной доктор,
в доме княгини и
в ее кругу было признано почему-то, что этот знаменитый доктор один знает что-то особенное и один может спасти Кити.
— А вот другой Дон-Кишот просвещенья: завел
школы! Ну, что, например, полезнее человеку, как знанье грамоты? А ведь как распорядился? Ведь ко мне приходят мужики из его деревни. «Что это,
говорят, батюшка, такое? сыновья наши совсем от рук отбились, помогать
в работах не хотят, все
в писаря хотят, а ведь писарь нужен один». Ведь вот что вышло!
— Он очень милый старик, даже либерал, но — глуп, —
говорила она, подтягивая гримасами веки, обнажавшие пустоту глаз. — Он
говорит: мы не торопимся, потому что хотим сделать все как можно лучше; мы терпеливо ждем, когда подрастут люди, которым можно дать голос
в делах управления государством. Но ведь я у него не конституции прошу, а покровительства Императорского музыкального общества для моей
школы.
— Как все это странно… Знаешь —
в школе за мной ухаживали настойчивее и больше, чем за нею, а ведь я рядом с нею почти урод. И я очень обижалась — не за себя, а за ее красоту. Один… странный человек, Диомидов, непросто — Демидов, а — Диомидов,
говорит, что Алина красива отталкивающе. Да, так и сказал. Но… он человек необыкновенный, его хорошо слушать, а верить ему трудно.
Одетая, как всегда, пестро и крикливо, она
говорила так громко, как будто все люди вокруг были ее добрыми знакомыми и можно не стесняться их. Самгин охотно проводил ее домой, дорогою она рассказала много интересного о Диомидове, который, плутая всюду по Москве, изредка посещает и ее, о Маракуеве, просидевшем
в тюрьме тринадцать дней, после чего жандармы извинились пред ним, о своем разочаровании театральной
школой. Огромнейшая Анфимьевна встретила Клима тоже радостно.
Она казалась весьма озабоченной делами
школы,
говорила только о ней, об учениках, но и то неохотно, а смотрела на все, кроме ребенка и мужа, рассеянным взглядом человека, который или устал или слишком углублен
в себя.
— Боже мой! —
говорил Обломов. — Да если слушать Штольца, так ведь до тетки век дело не дойдет! Он
говорит, что надо начать строить дом, потом дорогу,
школы заводить… Этого всего
в целый век не переделаешь. Мы, Ольга, вместе поедем, и тогда…
Робкий, апатический характер мешал ему обнаруживать вполне свою лень и капризы
в чужих людях,
в школе, где не делали исключений
в пользу балованных сынков. Он по необходимости сидел
в классе прямо, слушал, что
говорили учителя, потому что другого ничего делать было нельзя, и с трудом, с потом, со вздохами выучивал задаваемые ему уроки.
«Правду
говорит Штольц, что надо завести
школу в деревне!» — подумал Обломов.
Вглядевшись пытливо
в каждого профессора,
в каждого товарища, как
в школе, Райский, от скуки, для развлечения, стал прислушиваться к тому, что
говорят на лекции.
Как
в школе у русского учителя, он не слушал законов строения языка, а рассматривал все, как
говорит профессор, как падают у него слова, как кто слушает.
Кончились выборы: предводитель берет лист бумаги и
говорит: «Заключимте, милостивые государи, наши заседания посильным пожертвованием
в пользу бедных нашей губернии да на
школы, на больницы», — и пишет двести, триста рублей.
Видел он и одного бродягу и одну женщину, отталкивавших своей тупостью и как будто жестокостью, но он никак не мог видеть
в них того преступного типа, о котором
говорит итальянская
школа, а видел только себе лично противных людей, точно таких же, каких он видал на воле во фраках, эполетах и кружевах.
— Ну, батенька, можно сказать, что вы прошли хорошую
школу… —
говорил задумчиво Веревкин. — Что бы вам явиться к нам полгодом раньше?.. А вы какие роли играли
в театре?
«Папа,
говорит, папа, вызови его на дуэль,
в школе дразнят, что ты трус и не вызовешь его на дуэль, а десять рублей у него возьмешь».
В полгода он сделал
в школе большие успехи. Его голос был voilé; [приглушенный (фр.).] он мало обозначал ударения, но уже
говорил очень порядочно по-немецки и понимал все, что ему
говорили с расстановкой; все шло как нельзя лучше — проезжая через Цюрих, я благодарил директора и совет, делал им разные любезности, они — мне.
Пестрая молодежь, пришедшая сверху, снизу, с юга и севера, быстро сплавлялась
в компактную массу товарищества, общественные различия не имели у нас того оскорбительного влияния, которое мы встречаем
в английских
школах и казармах; об английских университетах я не
говорю: они существуют исключительно для аристократии и для богатых. Студент, который бы вздумал у нас хвастаться своей белой костью или богатством, был бы отлучен от «воды и огня», замучен товарищами.
Если студент университета, Ляпин спросит, какого факультета, и сам назовет его профессоров, а если ученик
школы живописи, спросит —
в каком классе,
в натурном ли,
в головном ли, и тоже о преподавателях
поговорит, причем каждого по имени-отчеству назовет.
Я долго не спал, удивленный этой небывалой сценой… Я сознавал, что ссора не имела личного характера. Они спорили, и мать плакала не от личной обиды, а о том, что было прежде и чего теперь нет: о своей отчизне, где были короли
в коронах, гетманы, красивая одежда, какая-то непонятная, но обаятельная «воля», о которой
говорили Зборовские,
школы,
в которых учился Фома из Сандомира… Теперь ничего этого нет. Отняли родичи отца. Они сильнее. Мать плачет, потому что это несправедливо… их обидели…
В Чибисани же,
говорят, до сих пор еще сохранились
в целости избы, часовня и даже дом,
в котором помещалась
школа.
— Таки видно, что недаром
в школе учились, —
говаривал он, самодовольно поглядывая на слушателей. — А все же, я вам скажу, мой Хведько вас обоих и введет, и выведет, как телят на веревочке, вот что!.. Ну а я и сам его, шельму,
в свой кисет уложу и
в карман спрячу. Вот и значит, что вы передо мною все равно, что щенята перед старым псом.
Мы сидели на одной скамье ужасной
школы [
в каторжных тюрьмах], сначала друг другу не нравились, как
говорят, не сошлись, а потом нам это не мешало полюбить искренно друг друга…
— Да, —
говорил Райнеру Пархоменко, — это необходимо для однообразия. Теперь
в тамошних
школах будут читать и
в здешних. Я двум распорядителям уж роздал по четыре экземпляра «звезд» и Фейербаха на
школу, а то через вас вышлю.
Почти все наши старшие офицеры женаты; стало быть, если б даже не было помещиц (а их, по слухам, достаточно, и притом большая часть принадлежит к числу таких, которым, как у нас
в школе говаривали, ничто человеческое не чуждо), то можно будет ограничиться и своими дамами.
Когда я у вас
в школе учителем был, то вы подобных неистовых слов не
говаривали!..»
Что скажут об этом космополиты! Что подумают те чистые сердцем, которые,
говоря об отечестве, не могут воздержаться, чтобы не произнести:"Да будет забвенна десница моя, ежели забуду тебя, Иерусалиме!"Как глубоко поражены будут те пламенные юноши, которых еще
в школе напитывали высокими примерами Регулов и Муциев Сцевол, которые еще
в колыбели засыпали под сладкие звуки псалма:"На реках вавилонских, тамо седохом и плакахом"?!
Тебеньков
говорил так убедительно и
в то же время так просто и мило, что мне оставалось только удивляться: где почерпнул он такие разнообразные сведения о Тауте, Фрине и Клеопатре и проч.? Ужели всё
в том же театре Берга, который уже столь многим из нас послужил отличнейшею воспитательной
школой?
— Сядьте, дорогой, не волнуйтесь. Мало ли что
говорят… И потом, если только вам это нужно —
в этот день я буду около вас, я оставлю своих детей из
школы на кого-нибудь другого — и буду с вами, потому что ведь вы, дорогой, вы — тоже дитя, и вам нужно…
— Вы — фантазер! Детям у меня
в школе — я бы не позволила
говорить так…
Роман ее был непродолжителен. Через неделю Аигин собрался так же внезапно, как внезапно приехал. Он не был особенно нежен с нею, ничего не обещал, не
говорил о том, что они когда-нибудь встретятся, и только однажды спросил, не нуждается ли она. Разумеется, она ответила отрицательно. Даже собравшись совсем, он не зашел к ней проститься, а только, проезжая
в коляске мимо
школы, вышел из экипажа и очень тихо постучал указательным пальцем
в окно.
Разумеется, Сережа ничего этого не знает, да и знать ему, признаться, не нужно. Да и вообще ничего ему не нужно, ровно ничего. Никакой интерес его не тревожит, потому что он даже не понимает значения слова «интерес»; никакой истины он не ищет, потому что с самого дня выхода из
школы не слыхал даже, чтоб кто-нибудь произнес при нем это слово. Разве у Бореля и у Донона
говорят об истине? Разве
в"Кипрской красавице"или
в"Дочери фараона"идет речь об убеждениях, о честности, о любви к родной стране?
А теперь! голландская рубашка уж торчит из-под драпового с широкими рукавами сюртука, 10-ти рублевая сигара
в руке, на столе 6-рублевый лафит, — всё это закупленное по невероятным ценам через квартермейстера
в Симферополе; — и
в глазах это выражение холодной гордости аристократа богатства, которое
говорит вам: хотя я тебе и товарищ, потому что я полковой командир новой
школы, но не забывай, что у тебя 60 рублей
в треть жалованья, а у меня десятки тысяч проходят через руки, и поверь, что я знаю, как ты готов бы полжизни отдать за то только, чтобы быть на моем месте.
Иван Иваныч и ему с почтением начал подносить свою табакерку, предчувствуя, что он, подобно множеству других, послужив, как он
говаривал, без году неделю, обгонит его, сядет ему на шею и махнет
в начальники отделения, а там, чего доброго, и
в вице-директоры, как вон тот, или
в директоры, как этот, а начинали свою служебную
школу и тот и этот под его руководством.
— Видел, да она,
говорят, и
в школе так щеголяет. А то и хуже бывает: сарафан наденет, совсем как простая девка ходит.
И я с жаром начал
говорить о том, что
в самом падшем создании могут еще сохраниться высочайшие человеческие чувства; что неисследима глубина души человеческой; что нельзя презирать падших, а, напротив, должно отыскивать и восстановлять; что неверна общепринятая мерка добра и нравственности и проч. и проч., — словом, я воспламенился и рассказал даже о натуральной
школе;
в заключение же прочел стихи...
«Извольте,
говорю, Василий Иванович, если дело идет о решительности, я берусь за это дело, и
школы вам будут, но только уж смотрите, Василий Иванович!» — «Что, спрашивает, такое?» — «А чтобы мои руки были развязаны, чтоб я был свободен, чтобы мне никто не препятствовал действовать самостоятельно!» Им было круто, он и согласился,
говорит: «Господи! да Бог тебе
в помощь, Ильюша, что хочешь с ними делай, только действуй!» Я человек аккуратный, вперед обо всем условился: «смотрите же,
говорю, чур-чура: я ведь разойдусь, могу и против земства ударить, так вы и там меня не предайте».
Это было ужасное дело: вынь да положь, чтобы
в селах были
школы открыты, а мужики, что им ни
говори, только затылки чешут.
— Да-с; я очень просто это делал: жалуется общество на помещика или соседей. «Хорошо,
говорю, прежде
школу постройте!»
В ногах валяются, плачут… Ничего: сказал: «
школу постройте и тогда приходите!» Так на своем стою. Повертятся, повертятся мужичонки и выстроят, и вот вам лучшее доказательство: у меня уже весь, буквально весь участок обстроен
школами. Конечно,
в этих
школах нет почти еще книг и учителей, но я уж начинаю второй круг, и уж дело пошло и на учителей. Это, спросите, как?
И сразу разнесся по
школе слух, что новый дядька замечательный гимнаст, и сторожа
говорили, но не удивлялись, зная, что я служил
в цирке.
— Она была не очень красива — тонкая, с умным личиком, большими глазами, взгляд которых мог быть кроток и гневен, ласков и суров; она работала на фабрике шёлка, жила со старухой матерью, безногим отцом и младшей сестрой, которая училась
в ремесленной
школе. Иногда она бывала веселой, не шумно, но обаятельно; любила музеи и старые церкви, восхищалась картинами, красотою вещей и, глядя на них,
говорила...
Во все времена и во всех сферах человеческой деятельности появлялись люди, настолько здоровые и одаренные натурою, что естественные стремления
говорили в них чрезвычайно сильно, незаглушаемо —
в практической деятельности они часто делались мучениками своих стремлений, но никогда не проходили бесследно, никогда не оставались одинокими,
в общественной деятельности они приобретали партию,
в чистой науке делали открытия,
в искусствах,
в литературе образовали
школу.
Ал. Дмитриев 61, о котором я уже
говорил по поводу его сына
в Погодинской
школе.
Не буду
говорить, что последнего я сделать не могу; но скажу, что если бы мог, то и тогда бы не делал, так как главное значение
школы в моих глазах не те или другие сведения, которые сами по себе большею частью являются совершенно бесполезными
в жизни, а
в привычке к умственному труду и способности
в разнообразии жизненных явлений останавливаться на самых
в данном отношении существенных.
К моему счастию экзавдинатор, как сам
говорил, не мог более спрашивать, забыв примеры, напечатанные
в книге арифметики,
в которую не заглядывал со времени выхода из
школы.
Я для приличия потупил голову, якобы устыдясь; а — ей богу! — по совести и чести
говоря внутренно радовался, что не обязан итти
в школу.
Братья же мои, пребывая всегда
в школе с благородными и подлыми товарищами,"преуспевали на горшее", как
говорил пан Кнышевский, вздыхая, не имея возможности обуздать своих учеников.
Пан Тимофтей, встретив нас, ввел
в школу, где несколько учеников, из тутошних казацких семейств, твердили свои «стихи» (уроки). Кроме нас, панычей,
в тот же день, на Наума, вступило также несколько учеников. Пан Кнышевский, сделав нам какое-то наставление, чего мы, как еще неученые, не могли понять, потому что он
говорил свысока, усадил нас и преподал нам корень, основание и фундамент человеческой мудрости. Аз, буки, веди приказано было выучить до обеда.