Неточные совпадения
«Церковь? Церковь!» повторил Левин, перелег
на другую сторону и, облокотившись
на руку, стал
глядеть вдаль,
на сходившее с той стороны к
реке стадо.
Но в это время пускали ездоков, и все разговоры прекратились. Алексей Александрович тоже замолк, и все поднялись и обратились к
реке. Алексей Александрович не интересовался скачками и потому не
глядел на скакавших, а рассеянно стал обводить зрителей усталыми глазами. Взгляд его остановился
на Анне.
— А вот что! — сказал барин, очутившийся
на берегу вместе с коропами и карасями, которые бились у ног его и прыгали
на аршин от земли. — Это ничего,
на это не
глядите; а вот штука, вон где!.. А покажите-ка, Фома Большой, осетра. — Два здоровых мужика вытащили из кадушки какое-то чудовище. — Каков князек? из
реки зашел!
Во время покосов не
глядел он
на быстрое подыманье шестидесяти разом кос и мерное с легким шумом паденье под ними рядами высокой травы; он
глядел вместо того
на какой-нибудь в стороне извив
реки, по берегам которой ходил красноносый, красноногий мартын — разумеется, птица, а не человек; он
глядел, как этот мартын, поймав рыбу, держал ее впоперек в носу, как бы раздумывая, глотать или не глотать, и
глядя в то же время пристально вздоль
реки, где в отдаленье виден был другой мартын, еще не поймавший рыбы, но глядевший пристально
на мартына, уже поймавшего рыбу.
Раскольников вышел из сарая
на самый берег, сел
на складенные у сарая бревна и стал
глядеть на широкую и пустынную
реку.
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль
глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный челн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.
— Меня эти вопросы волнуют, — говорила она,
глядя в небо. —
На святках Дронов водил меня к Томилину; он в моде, Томилин. Его приглашают в интеллигентские дома, проповедовать. Но мне кажется, что он все
на свете превращает в слова. Я была у него и еще раз, одна; он бросил меня, точно котенка в
реку, в эти холодные слова, вот и все.
Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим вышел
на террасу, постоял минуту,
глядя в заречье, ограниченное справа черным полукругом леса, слева — горою сизых облаков, за которые уже скатилось солнце. Тихий ветер ласково гнал к
реке зелено-седые волны хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим пошел к даче Телепневой. Бородатый мужик с деревянной ногой заступил ему дорогу.
Мутный свет обнаруживал грязноватые облака; завыл гудок паровой мельницы, ему ответил свист лесопилки за
рекою, потом засвистело
на заводе патоки и крахмала,
на спичечной фабрике, а по улице уже звучали шаги людей. Все было так привычно, знакомо и успокаивало, а обыск — точно сновидение или нелепый анекдот, вроде рассказанного Иноковым.
На крыльцо флигеля вышла горничная в белом, похожая
на мешок муки, и сказала,
глядя в небо...
«Как это они живут?» — думал он,
глядя, что ни бабушке, ни Марфеньке, ни Леонтью никуда не хочется, и не смотрят они
на дно жизни, что лежит
на нем, и не уносятся течением этой
реки вперед, к устью, чтоб остановиться и подумать, что это за океан, куда вынесут струи? Нет! «Что Бог даст!» — говорит бабушка.
Позовет ли его опекун посмотреть, как молотят рожь, или как валяют сукно
на фабрике, как белят полотна, — он увертывался и забирался
на бельведер смотреть оттуда в лес или шел
на реку, в кусты, в чащу, смотрел, как возятся насекомые, остро
глядел, куда порхнула птичка, какая она, куда села, как почесала носик; поймает ежа и возится с ним; с мальчишками удит рыбу целый день или слушает полоумного старика, который живет в землянке у околицы, как он рассказывает про «Пугача», — жадно слушает подробности жестоких мук, казней и смотрит прямо ему в рот без зубов и в глубокие впадины потухающих глаз.
Потом бежал
на Волгу, садился
на обрыв или сбегал к
реке, ложился
на песок, смотрел за каждой птичкой, за ящерицей, за букашкой в кустах, и
глядел в себя, наблюдая, отражается ли в нем картина, все ли в ней так же верно и ярко, и через неделю стал замечать, что картина пропадает, бледнеет и что ему как будто уже… скучно.
— «Где же
река?» — спросил я,
глядя на бесконечное, расстилавшееся перед глазами пространство песков, лугов и кустов.
Нехлюдов сел у окна,
глядя в сад и слушая. В маленькое створчатое окно, слегка пошевеливая волосами
на его потном лбу и записками, лежавшими
на изрезанном ножом подоконнике, тянуло свежим весенним воздухом и запахом раскопанной земли.
На реке «тра-па-тап, тра-па-тап» — шлепали, перебивая друг друга, вальки баб, и звуки эти разбегались по блестящему
на солнце плесу запруженной
реки, и равномерно слышалось падение воды
на мельнице, и мимо уха, испуганно и звонко жужжа, пролетела муха.
Нехлюдов стоял у края парома,
глядя на широкую быструю
реку.
С утра погода хмурилась. Воздух был наполнен снежной пылью. С восходом солнца поднялся ветер, который к полудню сделался порывистым и сильным. По
реке кружились снежные вихри; они зарождались неожиданно, словно сговорившись, бежали в одну сторону и так же неожиданно пропадали. Могучие кедры
глядели сурово и, раскачиваясь из стороны в сторону, гулко шумели, словно роптали
на непогоду.
Глядя кругом, слушая, вспоминая, я вдруг почувствовал тайное беспокойство
на сердце… поднял глаза к небу — но и в небе не было покоя: испещренное звездами, оно все шевелилось, двигалось, содрогалось; я склонился к
реке… но и там, и в этой темной, холодной глубине, тоже колыхались, дрожали звезды; тревожное оживление мне чудилось повсюду — и тревога росла во мне самом.
Однажды вечером сидел я
на своей любимой скамье и
глядел то
на реку, то
на небо, то
на виноградники.
Сперва мы перекинулись немногими словами, потом замолкли,
глядя на светлую
реку.
Наступила уже вторая половина апреля, а
реки все еще не прошли. Наступавшая ростепель была задержана холодным северным ветром. Галактиону казалось, что лед никогда не пройдет, и он с немым отчаянием
глядел в окно
на скованную
реку.
— Он и то с бурачком-то ворожил в курье, — вступился молодой парень с рябым лицом. — Мы, значит, косили, а с угору и видно, как по осокам он ходит… Этак из-под руки приглянет
на реку, а потом присядет и в бурачок себе опять
глядит. Ну, мы его и взяли, потому… не прост человек. А в бурачке у него вода…
Ей видно, как перед самым домом из открытого парника
глядят уже созревшие арбузы и около них почтительно, с выражением рабского усердия, ходит каторжный садовник Каратаев; ей видно, как с
реки, где арестанты ловят рыбу, несут здоровую, отборную кету, так называемую «серебрянку», которая идет не в тюрьму, а
на балычки для начальства.
Поутру
на белые степи
гляжу,
Послышался звон колокольный,
Тихонько в убогую церковь вхожу,
Смешалась с толпой богомольной.
Отслушав обедню, к попу подошла,
Молебен служить попросила…
Всё было спокойно — толпа не ушла…
Совсем меня горе сломило!
За что мы обижены столько, Христос?
За что поруганьем покрыты?
И
реки давно накопившихся слез
Упали
на жесткие плиты!
— Что, мол, пожар, что ли?» В окно так-то смотрим, а он
глядел,
глядел на нас, да разом как крикнет: «Хозяин, говорит, Естифей Ефимыч потонули!» — «Как потонул? где?» — «К городничему, говорит, за
реку чего-то пошли, сказали, что коли Федосья Ивановна, — это я-то, — придет, чтоб его в чуланчике подождали, а тут, слышим, кричат
на берегу: „Обломился, обломился, потонул!“ Побегли — ничего уж не видно, только дыра во льду и водой сравнялась, а приступить нельзя, весь лед иструх».
Если б я был поэт, да еще хороший поэт, я бы непременно описал вам, каков был в этот вечер воздух и как хорошо было в такое время сидеть
на лавочке под высоким частоколом бахаревского сада,
глядя на зеркальную поверхность тихой
реки и запоздалых овец, с блеянием перебегавших по опустевшему мосту.
Лиза сидела
на балконе, положив свою головку
на руку. Глаза ее были полны слез, но она беспрестанно смаргивала эти слезы и
глядела на расстилавшееся за
рекою колосистое поле.
И разве он не видал, что каждый раз перед визитом благоухающего и накрахмаленного Павла Эдуардовича, какого-то балбеса при каком-то посольстве, с которым мама, в подражание модным петербургским прогулкам
на Стрелку, ездила
на Днепр
глядеть на то, как закатывается солнце
на другой стороне
реки, в Черниговской губернии, — разве он не видел, как ходила мамина грудь и как рдели ее щеки под пудрой, разве он не улавливал в эти моменты много нового и странного, разве он не слышал ее голос, совсем чужой голос, как бы актерский, нервно прерывающийся, беспощадно злой к семейным и прислуге и вдруг нежный, как бархат, как зеленый луг под солнцем, когда приходил Павел Эдуардович.
Я
глядел бессмысленно
на реку и не замечал, что у меня слезы лились.
— Ведь вот штука!
Глядишь на них, чертей, понимаешь — зря они все это затеяли, напрасно себя губят. И вдруг начинаешь думать — а может, их правда? Вспомнишь, что
на фабрике они все растут да растут, их то и дело хватают, а они, как ерши в
реке, не переводятся, нет! Опять думаешь — а может, и сила за ними?
Он ходил для этой цели по улицам, рассматривал в соборе церковные древности, выходил иногда в соседние поля и луга,
глядел по нескольку часов
на реку и, бродивши в базарный день по рынку, нарочно толкался между бабами и мужиками, чтоб прислушаться к их наречью и всмотреться в их перемешанные типы лиц.
Берет калечище Акундина за белы руки, ведет его, Акундина,
на высок курган, а становивши его
на высок курган, говорил такие речи: „Погляди-ка, молодой молодец,
на город Ростиславль,
на Оке-реке, а поглядевши, поведай, что деется в городе Ростиславле?“ Как
глянул Акундин в город во Ростиславль, а там беда великая: исконные слуги молода князя рязанского, Глеба Олеговича, стоят посередь торга, хотят войной город отстоять, да силы не хватит.
Взяла меня за руку и повела во тьме, как слепого. Ночь была черная, сырая, непрерывно дул ветер, точно
река быстро текла, холодный песок хватал за ноги. Бабушка осторожно подходила к темным окнам мещанских домишек, перекрестясь трижды, оставляла
на подоконниках по пятаку и по три кренделя, снова крестилась,
глядя в небо без звезд, и шептала...
Высадив его
на одной из улиц слободы, тоже утопленной половодьем, я возвращаюсь ярмаркой
на Стрелку, зачаливаю лодку и, сидя в ней,
гляжу на слияние двух
рек,
на город, пароходы, небо.
Лозищане
глядели, разинувши рты, как он пристал к одному кораблю, как что-то протянулось с него
на корабль, точно тонкая жердочка, по которой, как муравьи, поползли люди и вещи. А там и самый корабль дохнул черным дымом, загудел глубоким и гулким голосом, как огромный бугай в стаде коров, — и тихо двинулся по
реке, между мелкими судами, стоявшими по сторонам или быстро уступавшими дорогу.
Слушая, он смотрел через крышу пристани
на спокойную гладь тихой
реки; у того её берега, чётко отражаясь в сонной воде, стояли хороводы елей и берёз, далее они сходились в плотный синий лес, и,
глядя на их отражения в
реке, казалось, что все деревья выходят со дна её и незаметно, медленно подвигаются
на край земли.
Глядя на нее, Феня часто удивлялась, какие
на свете «бесстыжие» люди бывают, а модница точно не замечала внушаемого своей особой отвращения и разливалась
река рекой.
— Вот так — а-яй! — воскликнул мальчик, широко раскрытыми глазами
глядя на чудесную картину, и замер в молчаливом восхищении. Потом в душе его родилась беспокойная мысль, — где будет жить он, маленький, вихрастый мальчик в пестрядинных штанишках, и его горбатый, неуклюжий дядя? Пустят ли их туда, в этот чистый, богатый, блестящий золотом, огромный город? Он подумал, что их телега именно потому стоит здесь,
на берегу
реки, что в город не пускают людей бедных. Должно быть, дядя пошёл просить, чтобы пустили.
Нервно подергивая плечами, приемщик надтреснутым голосом рассказывал о том, как голодали крестьяне, но Фома плохо слушал его,
глядя то
на работу внизу, то
на другой берег
реки — высокий, желтый, песчаный обрыв, по краю которого стояли сосны.
Река ревет;
Могучий ток его несет
Вдоль берегов уединенных,
Где
на курганах возвышенных,
Склонясь
на копья, казаки
Глядят на темный бег
реки —
И мимо их, во мгле чернея,
Плывет оружие злодея…
А мы-то сидим в провинции и думаем, что это просто невинные люди, которые увидят забор — поют: забор! забор! увидят
реку — поют:
река!
река! Как бы не так — "забор"! Нет, это люди себе
на уме; это люди, которые в совершенстве усвоили суворовскую тактику."Заманивай! заманивай!" — кричат они друг другу, и все бегут, все бегут куда глаза
глядят, затылком к опасности!
Громкие крики, раздавшиеся шумно, внезапно, резко и звонко, точно труба
на заре, разбудили меня и весь наш табор, приютившийся у огонька. Крики наполняли, казалось, землю и небо, отдаваясь в мирно спавших лощинах и заводях Ветлуги. Ночные странники просыпались и протирали глаза; песочинец, которого вчера так сконфузил его собственный скромный оклик заснувшей
реки, теперь
глядел с каким-то испугом и спрашивал...
Любовался он и
рекой Яровой, и Служнею слободою, и Дивьею обителью и с тоской
глядел на дорогу в свое Усторожье.
После обеда другие дрёмовцы видели неведомого человека за
рекою,
на «Коровьем языке»,
на мысу, земле князей Ратских; ходил человек в кустах тальника, меряя песчаный мыс ровными, широкими шагами,
глядел из-под ладони
на город,
на Оку и
на петлисто запутанный приток её, болотистую речку Ватаракшу [устар. негодный, неуклюжий — Ред.].
И как вокруг них казаки
Глядят на мутный ток
реки,
Склонясь
на копья боевые.
Даже в городах, например, в Москве, когда тронется мелководная Москва-река, все ее берега и мосты бывают усыпаны народом; одни сменяются другими, и целый день толпы зрителей, перевесившись через перилы мостов, через решетки набережной,
глядят — не наглядятся
на свою пополневшую Москву-реку, которая в водополь действительно похожа
на порядочную
реку.
Хотя он и не советует мне гулять по ночам, но все же иногда я выхожу огородами
на берег Волги и сижу там, под ветлами,
глядя сквозь прозрачную завесу ночи вниз, за
реку, в луга.
В отношении же дам своих они вели себя несколько различно: Бахтиаров молчал и даже иногда зевал, но зато
рекой разливался Масуров: он говорил даме, что очень любит женские глаза, что взгляд женщины для него невыносим, что он знал одну жидовочку и… тут он рассказал такую историю про жидовку, что дама не знала — сердиться
на него или смеяться; в промежутках разговора Масуров обращался к Бахтиарову и спрашивал его вслух, знает ли он романс: «Ах, не
глядите на меня, вы, пламенные очи», и в заключение объявил своей даме, что он никогда не забудет этой мазурки и запечатлел ее в сердце.
Отстоял службу, хожу вокруг церкви. День ясный, по снегу солнце искрами рассыпалось,
на деревьях синицы тенькают, иней с веток отряхая. Подошёл к ограде и
гляжу в глубокие дали земные;
на горе стоит монастырь, и пред ним размахнулась, раскинулась мать-земля, богато одетая в голубое серебро снегов. Деревеньки пригорюнились; лес,
рекою прорезанный; дороги лежат, как ленты потерянные, и надо всем — солнце сеет зимние косые лучи. Тишина, покой, красота…
Не замечая роскошных цветов, он погулял по саду, посидел
на скамье, потом прошелся по парку; дойдя до
реки, он спустился вниз и тут постоял в раздумье,
глядя на воду.
Коновалов любил природу глубокой бессловесной любовью, и всегда, в поле или
на реке, весь проникался каким-то миролюбиво-ласковым настроением, еще более увеличивавшим его сходство с ребенком. Изредка он с глубоким вздохом говорил,
глядя в небо...