Неточные совпадения
Глядеть весь город съехался,
Как в день базарный, пятницу,
Через неделю времени
Ермил
на той же
площадиРассчитывал народ.
Глядишь — и
площадь запестрела.
Всё оживилось; здесь и там
Бегут за делом и без дела,
Однако больше по делам.
Дитя расчета и отваги,
Идет купец взглянуть
на флаги,
Проведать, шлют ли небеса
Ему знакомы паруса.
Какие новые товары
Вступили нынче в карантин?
Пришли ли бочки жданных вин?
И что чума? и где пожары?
И нет ли голода, войны
Или подобной новизны?
«Взволнован, этот выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно шагая по комнате. Но о выстреле он не думал, все-таки не веря в него. Остановясь и
глядя в угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный день, голубое небо,
на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа рабочих, а
на балконе дворца, плечо с плечом, голубой царь, священник в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей плывут мудрые слова примирения.
Пустынная улица вывела Самгина
на главную, — обе они выходили под прямым углом
на площадь; с
площади ворвалась пара серых лошадей, покрытых голубой сеткой; они блестели
на солнце, точно смазанные маслом, и выкидывали ноги так гордо, красиво, что Самгин приостановился,
глядя на их быстрый парадный бег.
Через базарную
площадь идет полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в руке. За ним шагает рыжий городовой с решетом, доверху наполненным конфискованным крыжовником. Кругом тишина…
На площади ни души… Открытые двери лавок и кабаков
глядят на свет божий уныло, как голодные пасти; около них нет даже нищих.
Мне сказали
на площади, что ты пошел вниз, под гору, я за тобой следом;
гляжу: сидишь смирнехонько подле какого-то старичка; вдруг как будто б тебя чем обожгло, как вскочишь да ударишься бежать!
Хоть
на деревьях не было еще листвы, только что начинали завязываться почки, покрытые клейким, пахучим лаком; хотя луга, устланные илом, представляли еще темноватую однообразную
площадь, — со всем тем и луга и деревья, затопленные желтым лучезарным светом весеннего утра,
глядели необыкновенно радостно.
И вот мать и дочь стоят рядом, не
глядя друг
на друга, вот глухо ударил бубен, они сорвались и летят вдоль улицы
на площадь, как две большие белые птицы, — мать в красном платке
на голове, дочь — в голубом.
—
На эшафоте, говорю, играли… Приехали мы в Кирсанов. Ярмарка, все сараи заняты, играть негде.
Гляжу я —
на площади эшафот стоит: преступников накануне вывозили.
— Знаем, ваше высокородие! знаем мы твою добродетель! Слышали мы, как ты в Ардатове в одну ночь
площадь от навоза ослобонил! Может, не одну тысячу лет та
площадь всякий кал
на себя принимала, а ты, гляди-кось, прилетел, да в одни сутки ее, словно девицу непорочную, под венец убрал!
Старик, задыхаясь от усталости и тревоги, бежал около двух верст до
площади, где стоят извозчики. Облитый потом, он сел
на дрожки и велел везти себя в врачебную управу. Не
глядя, что вынул из кармана, он дал извозчику монету и вбежал в сени. Баба и старуха сидели
на окне. Старуха плакала.
Отчаянный, не уставая кричать, пустился он бежать через
площадь прямо к будке, подле которой стоял будочник и, опершись
на свою алебарду,
глядел, кажется, с любопытством, желая знать, какого черта бежит к нему издали и кричит человек.
Он приблизился к тому месту, где перерезывалась улица бесконечною
площадью с едва видными
на другой стороне ее домами, которая
глядела страшною пустынею.
Прошка один кормил свою семью, то есть отца и малолетков. Последние вырастали
на выселковской
площади,
глядя на отца,
на сестру,
на брата своими детски-наивными глазами. В этих глазах рано засветилась недетская дума. Казалось малолетки обсуждали три пути, какими шли их ближайшие родственники, решая про себя, какой из них представляет наиболее удобств.
— Все-таки, наука сделала много, — заговорил Половецкий,
глядя на огонь. — Например, нет прежних ужасных казней, как сажанье
на кол, четвертование, сожжение
на кострах. Нет, наконец, пыток… Человек-зверь еще, конечно, остался, но он уже стыдится проявлять свое зверство открыто, всенародно,
на площади. А это много значит…
Захотелось выйти
на балкон, но неудобно было привлекать
на себя внимание проходящих, и сквозь мутное стекло он стал разглядывать
площадь,
на которой тогда бесновалась толпа, трещали выстрелы и сорок семь беспокойных людей превратились в спокойные трупы. Рядом, нога к ноге, плечо к плечу — как
на каком-то парадном смотру,
на который
глядеть снизу.
— Пропал, а теперь объявился, — молвил Пантелей. — Про странства свои намедни рассказывал мне, — где-то, где не бывал, каких земель не видывал, коли только не врет. Я, признаться, ему больше
на лоб и скулы
гляжу. Думаю, не клал ли ему палач отметин
на площади…
Мы направились к почтовому отделению, которое весело
глядело своими тремя окошечками
на базарную
площадь. Сквозь серый палисадник пестрел цветник нашего приемщика Максима Федоровича, известного в нашем уезде знатока по части устройства клумб, гряд, газонов и проч.
Когда царь персидский Камбиз завоевал Египет и полонил царя египетского Псаменита, он велел вывесть
на площадь царя Псаменита с другими египтянами и велел вывести
на площадь две тысячи человек, а с ними вместе Псаменитову дочь, приказал одеть ее в лохмотья и выслать с ведрами за водой; вместе с нею он послал в такой же одежде и дочерей самых знатных египтян. Когда девицы с воем и плачем прошли мимо отцов, отцы заплакали,
глядя на дочерей. Один только Псаменит не заплакал, а только потупился.
Студент отвернулся к окну и сквозь двойные стекла, от нечего делать, стал
глядеть на двор, где отдыхал помещичий дормез, рядом с перекладной телегой, и тут же стояли широкие крытые сани да легкая бричка — вероятнее всего исправничья. А там, дальше —
на площади колыхались и гудели толпы народа.
— Где?.. А, вы сомневаетесь!.. Я скажу вам где! Хоть бы в Варшаве… Боже мой!.. Как сейчас помню… это было только семь месяцев назад…
На Зигмунтовой
площади, пред замком, стояли тысячи народа… Я тут же, в одном из домов,
глядела с балкона… Вечер уж был, темно становилось; солдаты ваши стояли против народа; в этот день они наш крест изломали… и вдруг раздались выстрелы… Помню только какой-то глухой удар и больше ничего, потому что упала замертво.
На середине
площади Почешихин вдруг остановился и стал
глядеть на небо.
В пространстве между друзьями и отцом протоиереем прошли только что выкупавшиеся в реке фабричные купца Пурова. Увидев отца Паисия, напрягавшего свое внимание
на высь поднебесную, и богомолок, которые стояли неподвижно и тоже смотрели вверх, они остановились и стали
глядеть туда же. То же самое сделал и мальчик, ведший нищего-слепца, и мужик, несший для свалки
на площади бочонок испортившихся сельдей.
На Трубной
площади приятели простились и разошлись. Оставшись один, Васильев быстро зашагал по бульвару. Ему было страшно потемок, страшно снега, который хлопьями валил
на землю и, казалось, хотел засыпать весь мир; страшно было фонарных огней, бледно мерцавших сквозь снеговые облака. Душою его овладел безотчетный, малодушный страх. Попадались изредка навстречу прохожие, но он пугливо сторонился от них. Ему казалось, что отовсюду идут и отовсюду
глядят на него женщины, только женщины…
Нинка постояла,
глядя на ширь пустынной
площади,
на статую Тимирязева,
на густые деревья за нею. Постояла и пошла туда, в темноту аллей. Теплынь, смутные весенние запахи. Долго бродила, ничего перед собою не видя. В голове был жаркий туман, тело дрожало необычною, глубокою, снаружи незаметною дрожью. Медленно повернула — и пошла к квартире Марка.
Современники в то и последующее описываемое нами время смотрели
на зарождающийся «светский театр» как
на дело дьявольское и богопротивное, и
глядели, приговаривая: «с нами крестная сила». Публичные представления
на Красной
площади в конце 1704 года
на время прекратились: Яган Кунтш, этот предтеча современных антрепренеров, бежал из Москвы, не заплатив жалованья никому из своих служащих.
И теперь, прислонившись к выступу арки главного штаба и
глядя на освещенные окна дворца и искрящуюся под кротким светом луны белоснежную
площадь, переживал он снова виденные им более трех недель тому назад картины.
Вижу я
площадь, народ
на ней кишмя кишит, я
на нее смотрю из затвора какого-то, окно сеткой прикрыто, покой, в котором я нахожусь, маленький, словно мешок какой каменный, народ
глядит на меня, как будто показывает,
глянула я наверх, кругом тела обвитый, бледный такой да худой и
на меня так грозно, грозно смотрит, что мурашки у меня по спине забегали, все ближе он к окну моему, и страх все больше во мне…
И, улыбаясь насмешливо, с высоты своей новой, неведомой миру и страшной правды,
глядел он
на молоденького, взволнованного офицерика и равнодушно покачивал ногою. И то, что он был почти голый, и то, что у него волосатые, грязноватые ноги с испорченными кривыми пальцами — не стыдило его. И если бы таким же вывести его
на самую людную
площадь в городе и посадить перед глазами женщин, мужчин и детей, он так же равнодушно покачивал бы волосатой ногой и улыбался насмешливо.