Неточные совпадения
Потянувши впросонках весь табак к себе со всем усердием спящего, он пробуждается, вскакивает,
глядит, как дурак, выпучив глаза, во все стороны, и не может понять, где он, что с ним было, и потом уже различает озаренные косвенным лучом солнца
стены, смех товарищей, скрывшихся по углам, и глядящее
в окно наступившее утро, с проснувшимся лесом, звучащим тысячами птичьих голосов, и с осветившеюся речкою, там и там пропадающею блещущими загогулинами между тонких тростников, всю усыпанную нагими ребятишками, зазывающими на купанье, и потом уже наконец чувствует, что
в носу у него сидит гусар.
С каким-то неопределенным чувством
глядел он на домы,
стены, забор и улицы, которые также с своей стороны, как будто подскакивая, медленно уходили назад и которые, бог знает, судила ли ему участь увидеть еще когда-либо
в продолжение своей жизни.
— Да-да-да! Не беспокойтесь! Время терпит, время терпит-с, — бормотал Порфирий Петрович, похаживая взад и вперед около стола, но как-то без всякой цели, как бы кидаясь то к окну, то к бюро, то опять к столу, то избегая подозрительного взгляда Раскольникова, то вдруг сам останавливаясь на месте и
глядя на него прямо
в упор. Чрезвычайно странною казалась при этом его маленькая, толстенькая и круглая фигурка, как будто мячик, катавшийся
в разные стороны и тотчас отскакивавший от всех
стен и углов.
Раскольников оборотился к
стене, где на грязных желтых обоях с белыми цветочками выбрал один неуклюжий белый цветок, с какими-то коричневыми черточками, и стал рассматривать: сколько
в нем листиков, какие на листиках зазубринки и сколько черточек? Он чувствовал, что у него онемели руки и ноги, точно отнялись, но и не попробовал шевельнуться и упорно
глядел на цветок.
Он проехал, не
глядя на солдат, рассеянных по улице, — за ним, подпрыгивая
в седлах, снова потянулись казаки; один из последних, бородатый, покачнулся
в седле, выхватил из-под мышки солдата узелок, и узелок превратился
в толстую змею мехового боа; солдат взмахнул винтовкой, но бородатый казак и еще двое заставили лошадей своих прыгать, вертеться, — солдаты рассыпались, прижались к
стенам домов.
После обеда
в комнате Клима у
стены столбом стоял Дмитрий, шевелил пальцами
в карманах брюк и,
глядя под ноги себе, неумело пытался выяснить что-то.
Шел он медленно,
глядя под ноги себе, его толкали, он покачивался, прижимаясь к
стене вагона, и секунды стоял не поднимая головы, почти упираясь
в грудь свою широким бритым подбородком.
Освещая стол, лампа оставляла комнату
в сумраке, наполненном дымом табака; у
стены, вытянув и неестественно перекрутив длинные ноги, сидел Поярков, он, как всегда, низко нагнулся,
глядя в пол, рядом — Алексей Гогин и человек
в поддевке и смазных сапогах, похожий на извозчика; вспыхнувшая
в углу спичка осветила курчавую бороду Дунаева. Клим сосчитал головы, — семнадцать.
Было почти приятно смотреть, как Иван Дронов,
в кургузенькой визитке и соломенной шляпе, спрятав руки
в карманы полосатых брюк, мелкими шагами бегает полчаса вдоль
стены, наклонив голову,
глядя под ноги себе, или вдруг, точно наткнувшись на что-то, остановится и щиплет пальцами светло-рыжие усики.
Самгин встал у косяка витрины,
глядя направо; он видел, что монархисты двигаются быстро, во всю ширину улицы, они как бы скользят по наклонной плоскости, и
в их движении есть что-то слепое, они, всей массой, качаются со стороны на сторону, толкают
стены домов, заборы, наполняя улицу воем, и вой звучит по-зимнему — зло и скучно.
С лестницы сошли рядом и молча. Клим постоял
в прихожей,
глядя, как по
стене вытянулись на вешалке различные пальто; было
в них нечто напоминающее толпу нищих на церковной паперти, безголовых нищих.
Он говорил еще что-то, но Самгин не слушал его,
глядя, как водопроводчик, подхватив Митрофанова под мышки, везет его по полу к пролому
в стене. Митрофанов двигался, наклонив голову на грудь, спрятав лицо; пальто, пиджак на нем были расстегнуты, рубаха выбилась из-под брюк, ноги волочились по полу, развернув носки.
Прислонясь к
стене, Клим уже не понимал слов, а слушал только ритмические колебания голоса и прикованно смотрел на Лидию; она, покачиваясь, сидела на стуле,
глядя в одном направлении с Алиной.
— Вот у вас все так: можно и не мести, и пыли не стирать, и ковров не выколачивать. А на новой квартире, — продолжал Илья Ильич, увлекаясь сам живо представившейся ему картиной переезда, — дня
в три не разберутся, все не на своем месте: картины у
стен, на полу, галоши на постели, сапоги
в одном узле с чаем да с помадой. То,
глядишь, ножка у кресла сломана, то стекло на картине разбито или диван
в пятнах. Чего ни спросишь, — нет, никто не знает — где, или потеряно, или забыто на старой квартире: беги туда…
Она сделала движение, встала, прошлась по комнате, оглядывая
стены, портреты,
глядя далеко
в анфиладу комнат и как будто не видя выхода из этого положения, и с нетерпением села
в кресло.
Глядите на местность самого островка Гонконга, и взгляд ваш везде упирается, как
в стену,
в красно-желтую гору, местами зеленую от травы.
Глядя на эти коралловые заборы, вы подумаете, что за ними прячутся такие же крепкие каменные домы, — ничего не бывало: там скромно стоят игрушечные домики, крытые черепицей, или бедные хижины, вроде хлевов, крытые рисовой соломой, о трех стенках из тонкого дерева, заплетенного бамбуком; четвертой
стены нет: одна сторона дома открыта; она задвигается,
в случае нужды, рамой, заклеенной бумагой, за неимением стекол; это у зажиточных домов, а у хижин вовсе не задвигается.
«Третья склянка! зовут, ваше высокоблагородие», — сказал он,
глядя, по обыкновению,
в стену.
Любовь Андреевна. Я посижу еще одну минутку. Точно раньше я никогда не видела, какие
в этом доме
стены, какие потолки, и теперь я
гляжу на них с жадностью, с такой нежной любовью…
Слепой смолкал на минуту, и опять
в гостиной стояла тишина, нарушаемая только шепотом листьев
в саду. Обаяние, овладевавшее слушателями и уносившее их далеко за эти скромные
стены, разрушалось, и маленькая комната сдвигалась вокруг них, и ночь
глядела к ним
в темные окна, пока, собравшись с силами, музыкант не ударял вновь по клавишам.
Погасив свечку, он долго
глядел вокруг себя и думал невеселую думу; он испытывал чувство, знакомое каждому человеку, которому приходится
в первый раз ночевать
в давно необитаемом месте; ему казалось, что обступившая его со всех сторон темнота не могла привыкнуть к новому жильцу, что самые
стены дома недоумевают.
— А так навернулся… До сумерек сидел и все с баушкой разговаривал. Я с Петрунькой на завалинке все сидела: боялась ему на глаза попасть. А тут Петрунька спать захотел… Я его
в сенки потихоньку и свела. Укладываю, а
в оконце — отдушника у нас махонькая
в стене проделана, —
в оконце-то и вижу, как через огород человек крадется. И вижу, несет он
в руках бурак берестяной и прямо к задней избе, да из бурака на стенку и плещет. Испугалась я, хотела крикнуть, а
гляжу: это дядя Петр Васильич… ей-богу, тетя, он!..
— Милости просим, — приглашал Тарас. — Здесь нам много способнее будет разговоры-то разговаривать, а
в кабаке еще, того
гляди, подслушают да вызнают… Тоже народ ноне пошел, шильники. Эй, Окся, айда к Ермошке. Оборудуй четверть водки… Да у меня смотри: одна нога здесь, а другая там. Господа, вы на нее не смотрите: дура набитая. При ней все можно говорить, потому, как
стена, ничего не поймет.
Илюшка продолжал молчать; он стоял спиной к окну и равнодушно смотрел
в сторону, точно мать говорила
стене. Это уже окончательно взбесило Рачителиху. Она выскочила за стойку и ударила Илюшку по щеке. Мальчик весь побелел от бешенства и,
глядя на мать своими большими темными глазами, обругал ее нехорошим мужицким словом.
Крыт был дом соломой под щетку и издали казался громадным ощетинившимся наметом; некрашеные
стены от времени и непогод сильно почернели; маленькие, с незапамятных времен не мытые оконца подслеповато
глядели на площадь и, вследствие осевшей на них грязи, отливали снаружи всевозможными цветами; тесовые почерневшие ворота вели
в громадный темный двор,
в котором непривычный глаз с трудом мог что-нибудь различать, кроме бесчисленных полос света, которые врывались сквозь дыры соломенного навеса и яркими пятнами пестрили навоз и улитый скотскою мочою деревянный помост.
Тогда я запирался у себя
в комнате или уходил на самый конец сада, взбирался на уцелевшую развалину высокой каменной оранжереи и, свесив ноги со
стены, выходившей на дорогу, сидел по часам и
глядел,
глядел, ничего не видя.
Вот однажды сижу я на
стене,
гляжу вдаль и слушаю колокольный звон… вдруг что-то пробежало по мне — ветерок не ветерок и не дрожь, а словно дуновение, словно ощущение чьей-то близости… Я опустил глаза. Внизу, по дороге,
в легком сереньком платье, с розовым зонтиком на плече, поспешно шла Зинаида. Она увидела меня, остановилась и, откинув край соломенной шляпы, подняла на меня свои бархатные глаза.
Целую жизнь он прожил
в качестве маленького человека за чужой спиной и вдруг почувствовал, как
стена, на которую он упирался столько лет, начинает пошатываться и того
гляди рухнет да еще и его задавит.
На первый раз трудно было что-нибудь разглядеть
в окружавшей темноте, из которой постепенно выделялись остовы катальных машин, обжимочный молот
в одном углу, темные
стены и высокая железная крыша с просвечивавшими отверстийми,
в которые весело
глядело летнее голубое небо и косыми пыльными полосами врывались солнечные лучи.
Чай пили долго, стараясь сократить ожидание. Павел, как всегда, медленно и тщательно размешивал ложкой сахар
в стакане, аккуратно посыпал соль на кусок хлеба — горбушку, любимую им. Хохол двигал под столом ногами, — он никогда не мог сразу поставить свои ноги удобно, — и,
глядя, как на потолке и
стене бегает отраженный влагой солнечный луч, рассказывал...
Я уверен, дикарь
глядел на «пиджак» и думал: «Ну к чему это? Только обуза». Мне кажется, точь-в‑точь так же будете
глядеть и вы, когда я скажу вам, что никто из нас со времен Двухсотлетней Войны не был за Зеленой
Стеною.
У входа
в Древний Дом — никого. Я обошел кругом и увидел старуху привратницу возле Зеленой
Стены: приставила козырьком руку,
глядит вверх. Там над
Стеной — острые, черные треугольники каких-то птиц: с карканием бросаются на приступ — грудью о прочную ограду из электрических волн — и назад и снова над
Стеною.
Скрижаль… Вот сейчас со
стены у меня
в комнате сурово и нежно
в глаза мне
глядят ее пурпурные на золотом поле цифры. Невольно вспоминается то, что у древних называлось «иконой», и мне хочется слагать стихи или молитвы (что одно и то же. Ах, зачем я не поэт, чтобы достойно воспеть тебя, о Скрижаль, о сердце и пульс Единого Государства.
Со
стены, на окнах которой мы сидели,
глянуло на меня вдруг строго лицо, с бородой,
в терновом венце.
Он подошел к окну, прислонился лбом к углу
стены рядом с Ромашовым и, задумчиво
глядя в теплый мрак весенней ночи, заговорил вздрагивающим, глубоким, проникновенным голосом...
Лодка выехала
в тихую, тайную водяную прогалинку. Кругом тесно обступил ее круглой зеленой
стеной высокий и неподвижный камыш. Лодка была точно отрезана, укрыта от всего мира. Над ней с криком носились чайки, иногда так близко, почти касаясь крыльями Ромашова, что он чувствовал дуновение от их сильного полета. Должно быть, здесь, где-нибудь
в чаще тростника, у них были гнезда. Назанский лег на корму навзничь и долго
глядел вверх на небо, где золотые неподвижные облака уже окрашивались
в розовый цвет.
Между тем наш поезд на всех парах несся к Кенигсбергу;
в глазах мелькали разноцветные поля, луга, леса и деревни. Физиономия крестьянского двора тоже значительно видоизменилась против довержболовской. Изба с выбеленными
стенами и черепичной крышей
глядела веселее, довольнее, нежели довержболовский почерневший сруб с всклокоченной соломенной крышей. Это было жилище,а не изба
в той форме,
в какой мы, русские, привыкли себе ее представлять.
— Слава богу, хорошо теперь стало, — отвечал содержатель, потирая руки, — одних декораций, ваше превосходительство, сделано мною пять новых;
стены тоже побелил, механику наверху поправил; а то было, того и
гляди что убьет кого-нибудь из артистов. Не могу, как другие антрепренеры, кое-как заниматься театром. Приехал сюда — так не то что на сцене,
в зале было хуже, чем
в мусорной яме.
В одну неделю просадил тысячи две серебром. Не знаю, поддержит ли публика, а теперь тяжело: дай бог концы с концами свести.
Худощавый лакей генеральши стоял, прислонясь к
стене, и с самым грустным выражением
в лице
глядел на толпу, между тем как молоденький предводительский лакей курил окурок сигары, отворачиваясь каждый раз выпущать дым
в угол, из опасения, чтоб не заметили господа.
— Да что обидно-то? Разве он тут разгуляется? Как же!
Гляди, наши опять отберут. Уж сколько б нашего брата ни пропало, а, как Бог свят, велит амператор — и отберут. Разве наши так оставят ему? Как же! Hа вот тебе голые
стены; а шанцы-то все повзорвали… Небось, свой значок на кургане поставил, а
в город не суется. Погоди, еще расчет будет с тобой настоящий — дай срок, — заключил он, обращаясь к французам.
У Александра опустились руки. Он молча, как человек, оглушенный неожиданным ударом,
глядел мутными глазами прямо
в стену. Петр Иваныч взял у него письмо и прочитал
в P.S. следующее: «Если вам непременно хочется поместить эту повесть
в наш журнал — пожалуй, для вас,
в летние месяцы, когда мало читают, я помещу, но о вознаграждении и думать нельзя».
Наконец, сквозь темную зелень еловых кустов, из-под навеса серой скалы,
глянула на него убогая караулка, с низкой дверью
в плетеной
стене…
В избе между тем при появлении проезжих
в малом и старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от печки к
стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже
в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий на отца, свесил с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший
в зыбке, открыл свои большие голубые глаза и стал ими
глядеть, но не на людей, а на огонь; на голбце же
в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
Теперь,
глядя в заволжские дали, я уже знал, что там нет пустоты, а прежде, бывало, смотришь за Волгу, становится как-то особенно скучно: плоско лежат луга,
в темных заплатах кустарника, на конце лугов зубчатая черная
стена леса, над лугами — мутная, холодная синева.
— Нечего тебе тут делать, — угрюмо ответила она, не
глядя на него, откачнулась к
стене, оперлась о неё широкой спиной и снова завыла,
в явном страхе, отчаянно и приглушённо...
Однако я успел осмотреться вокруг себя. Большую часть избы занимала огромная облупившаяся печка. Образов
в переднем углу не было. По
стенам, вместо обычных охотников с зелеными усами и фиолетовыми собаками и портретов никому не ведомых генералов, висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда. Ни совы, ни черного кота я не заметил, но зато с печки два рябых солидных скворца
глядели на меня с удивленным и недоверчивым видом.
Он подъезжает ко святому граду Киеву…
глядит:
в заповедных лугах княженетских раскинуты шатры басурманские, несметно войско облегает
стены киевские.
Вместе с этим слабым детским криком как словно какой-то животворный луч солнца
глянул неожиданно
в темную, закоптелую избу старого рыбака, осветил все лица, все углы,
стены и даже проник
в самую душу обывателей; казалось, ангел-хранитель новорожденного младенца осенил крылом своим дом Глеба, площадку, даже самые лодки, полузанесенные снегом, и дальнюю, подернутую туманом окрестность.
В ожидании Глеба и завтрака все обступали с большим или меньшим участием приемыша, который сидел на скамье у окна и, повернувшись боком к присутствующим, прислонив голову к
стене,
глядел в землю.
— Однажды, провожая ее домой, он сказал ей, что любит ее, хочет, чтобы она была его женой, и — был испуган тем впечатлением, которое вызвали
в ней его слова! пошатнувшись, точно он ударил ее, широко раскрыв глаза, бледная, она прислонилась спиною к
стене, спрятав руки, и,
глядя в лицо его, почти с ужасом сказала...