Неточные совпадения
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (
Глядя в глаза ему, говорит про себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный со мною случай:
в дороге совершенно издержался. Не можете ли вы мне
дать триста рублей взаймы?
— Какой опыт? столы вертеть? Ну, извините меня,
дамы и господа, но, по моему,
в колечко веселее играть, — сказал старый князь,
глядя на Вронского и догадываясь, что он затеял это. —
В колечке еще есть смысл.
Он старался не развлекаться и не портить себе впечатления,
глядя на махание руками белогалстучного капельмейстера, всегда так неприятно развлекающее музыкальное внимание, на
дам в шляпах, старательно для концерта завязавших себе уши лентами, и на все эти лица, или ничем не занятые, или занятые самыми разнообразными интересами, но только не музыкой.
Между тем сидевшие
в коляске
дамы глядели на все это с выражением страха
в лицах.
То направлял он прогулку свою по плоской вершине возвышений,
в виду расстилавшихся внизу долин, по которым повсюду оставались еще большие озера от разлития воды; или же вступал
в овраги, где едва начинавшие убираться листьями дерева отягчены птичьими гнездами, — оглушенный карканьем ворон, разговорами галок и граньями грачей, перекрестными летаньями, помрачавшими небо; или же спускался вниз к поемным местам и разорванным плотинам —
глядеть, как с оглушительным шумом неслась повергаться вода на мельничные колеса; или же пробирался
дале к пристани, откуда неслись, вместе с течью воды, первые суда, нагруженные горохом, овсом, ячменем и пшеницей; или отправлялся
в поля на первые весенние работы
глядеть, как свежая орань черной полосою проходила по зелени, или же как ловкий сеятель бросал из горсти семена ровно, метко, ни зернышка не передавши на ту или другую сторону.
«Увидеть барский дом нельзя ли?» —
Спросила Таня. Поскорей
К Анисье дети побежали
У ней ключи взять от сеней;
Анисья тотчас к ней явилась,
И дверь пред ними отворилась,
И Таня входит
в дом пустой,
Где жил недавно наш герой.
Она
глядит: забытый
в зале
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
Манежный хлыстик. Таня
дале;
Старушка ей: «А вот камин;
Здесь барин сиживал один.
— Вчера там, — заговорила она, показав глазами на окно, — хоронили мужика. Брат его, знахарь, коновал, сказал… моей подруге: «Вот,
гляди, человек сеет, и каждое зерно, прободая землю,
дает хлеб и еще солому оставит по себе, а самого человека зароют
в землю, сгниет, и — никакого толку».
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно
глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с
дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет
в городе все более видную роль. Снова
в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
— Костромич, — определил Макаров,
глядя в мутноватую
даль, на парчовый город, богато расшитый золотыми пятнами церковных глав.
Говоря, он пристально, с улыбочкой, смотрел на Лидию, но она не замечала этого, сбивая наплывы на свече ручкой чайной ложки. Доктор
дал несколько советов, поклонился ей, но она и этого не заметила, а когда он ушел, сказала,
глядя в угол...
При вопросе: где ложь?
в воображении его потянулись пестрые маски настоящего и минувшего времени. Он с улыбкой, то краснея, то нахмурившись,
глядел на бесконечную вереницу героев и героинь любви: на донкихотов
в стальных перчатках, на
дам их мыслей, с пятидесятилетнею взаимною верностью
в разлуке; на пастушков с румяными лицами и простодушными глазами навыкате и на их Хлой с барашками.
Между тем
в доме у Татьяны Марковны все шло своим порядком. Отужинали и сидели
в зале, позевывая. Ватутин рассыпался
в вежливостях со всеми, даже с Полиной Карповной, и с матерью Викентьева, шаркая ножкой, любезничая и
глядя так на каждую женщину, как будто готов был всем ей пожертвовать. Он говорил, что
дамам надо стараться делать «приятности».
Даже когда являлся у Ирины, Матрены или другой дворовой девки непривилегированный ребенок, она выслушает донесение об этом молча, с видом оскорбленного достоинства; потом велит Василисе
дать чего там нужно, с презрением
глядя в сторону, и только скажет: «Чтоб я ее не видала, негодяйку!» Матрена и Ирина, оправившись, с месяц прятались от барыни, а потом опять ничего, а ребенок отправлялся «на село».
—
Дай этот грош нищему… Христа ради! — шептал он страстно, держа ладонь перед ней, —
дай еще этого рая и ада вместе!
дай жить, не зарывай меня живого
в землю!.. — едва слышно договаривал он,
глядя на нее с отчаянием.
В карты играл он без ошибки и имел репутацию приятного игрока, потому что был снисходителен к ошибкам других, никогда не сердился, а
глядел на ошибку с таким же приличием, как на отличный ход. Потом он играл и по большой, и по маленькой, и с крупными игроками, и с капризными
дамами.
Вера,
глядя на него, угадала, что он во второй раз скатился с своего обрыва счастливых надежд. Ее сердце, женский инстинкт, дружба — все бросилось на помощь бедному Тушину, и она не
дала рухнуть окончательно всем его надеждам, удержав одну, какую только могла
дать ему
в своем положении, — это безграничное доверие и уважение.
Следя за ходом своей собственной страсти, как медик за болезнью, и как будто снимая фотографию с нее, потому что искренно переживал ее, он здраво заключал, что эта страсть — ложь, мираж, что надо прогнать, рассеять ee! «Но как? что надо теперь делать? — спрашивал он,
глядя на небо с облаками, углубляя взгляд
в землю, — что велит долг? — отвечай же, уснувший разум, освети мне дорогу,
дай перепрыгнуть через этот пылающий костер!»
— То же, что всем! одна радость
глядеть на тебя: скромна, чиста, добра, бабушке послушна… (Мот! из чего тратит на дорогие подарки, вот я ужо ему
дам! —
в скобках вставила она.) Он урод, твой братец, только какой-то особенный урод!
Но… но П. А. Тихменев не
дает жить, даже
в Индии и Китае, как хочется: он так подозрительно смотрит, когда откажешься за обедом от блюда баранины или свинины, от слоеного пирога — того и
гляди обидится и спросит: «Разве дурна баранина, черств пирог?» — или патетически воскликнет, обратясь ко всем: «Посмотрите, господа: ему не нравится стол!
И здесь заводятся удобства: того и
гляди скоро не
дадут выспаться на снегу и
в поварни приставят поваров — беда: совсем истребится порода путешественников!
— Чего боишься, — обмерил его взглядом Митя, — ну и черт с тобой, коли так! — крикнул он, бросая ему пять рублей. — Теперь, Трифон Борисыч, проводи меня тихо и
дай мне на них на всех перво-наперво глазком
глянуть, так чтоб они меня не заметили. Где они там,
в голубой комнате?
В отдаленье темнеют леса, сверкают пруды, желтеют деревни; жаворонки сотнями поднимаются, поют, падают стремглав, вытянув шейки торчат на глыбочках; грачи на дороге останавливаются,
глядят на вас, приникают к земле,
дают вам проехать и, подпрыгнув раза два, тяжко отлетают
в сторону; на горе, за оврагом, мужик пашет; пегий жеребенок, с куцым хвостиком и взъерошенной гривкой, бежит на неверных ножках вслед за матерью: слышится его тонкое ржанье.
Мужик
глянул на меня исподлобья. Я внутренне
дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал
в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
В «Страшном суде» Сикстинской капеллы,
в этой Варфоломеевской ночи на том свете, мы видим сына божия, идущего предводительствовать казнями; он уже поднял руку… он
даст знак, и пойдут пытки, мученья, раздастся страшная труба, затрещит всемирное аутодафе; но — женщина-мать, трепещущая и всех скорбящая, прижалась
в ужасе к нему и умоляет его о грешниках;
глядя на нее, может, он смягчится, забудет свое жестокое «женщина, что тебе до меня?» и не подаст знака.
Я
дал ей мелкую серебряную монету; она захохотала, увидя ее, но, вместо того чтоб идти прочь, влезла на облучок кибитки, повернулась ко мне и стала бормотать полусвязные речи,
глядя мне прямо
в лицо; ее взгляд был мутен, жалок, пряди волос падали на лицо.
Тут он снова очутился
в своей среде. Чиновники и откупщики, заводчики и чиновники — раздолье, да и только. Все трепетало его, все вставало перед ним, все поило его, все
давало ему обеды, все
глядело в глаза; на свадьбах и именинах первый тост предлагали «за здравие его превосходительства!».
В наследье мне
дала утрата
Портрет с умершего чела,
Гляжу — и будто образ брата
У сердца смерть не отняла.
— Было уже со мной это — неужто не помнишь? Строго-настрого запретила я
в ту пору, чтоб и не пахло
в доме вином. Только пришло мое время, я кричу: вина! — а мне не
дают. Так я из окна ночью выпрыгнула, убежала к Троице, да целый день там
в одной рубашке и чуделесила, покуда меня не связали да домой не привезли. Нет, видно, мне с тем и умереть. Того
гляди, сбегу опять ночью да где-нибудь либо
в реке утоплюсь, либо
в канаве закоченею.
— Девятый… ай да молодец брат Василий! Седьмой десяток, а поди еще как проказничает! Того
гляди, и десятый недалеко… Ну,
дай тебе Бог, сударыня,
дай Бог! Постой-ка, постой, душенька,
дай посмотреть, на кого ты похож! Ну, так и есть, на братца Василья Порфирьича, точка
в точку вылитый
в него!
— Не пугайся, Катерина!
Гляди: ничего нет! — говорил он, указывая по сторонам. — Это колдун хочет устрашить людей, чтобы никто не добрался до нечистого гнезда его. Баб только одних он напугает этим!
Дай сюда на руки мне сына! — При сем слове поднял пан Данило своего сына вверх и поднес к губам. — Что, Иван, ты не боишься колдунов? «Нет, говори, тятя, я козак». Полно же, перестань плакать! домой приедем! Приедем домой — мать накормит кашей, положит тебя спать
в люльку, запоет...
Деду уже и прискучило;
давай шарить
в кармане, вынул люльку, посмотрел вокруг — ни один не
глядит на него.
«
Гляди, Иван, все, что ни добудешь, — все пополам: когда кому веселье — веселье и другому; когда кому горе — горе и обоим; когда кому добыча — пополам добычу; когда кто
в полон попадет — другой продай все и
дай выкуп, а не то сам ступай
в полон».
Вот за шампанским кончает обед шумная компания… Вскакивает, жестикулирует, убеждает кого-то франт
в смокинге, с брюшком. Набеленная, с накрашенными губами
дама курит папиросу и пускает дым
в лицо и подливает вино
в стакан человеку во френче. Ему, видимо, неловко
в этой компании, но он
в центре внимания. К нему относятся убеждающие жесты жирного франта. С другой стороны около него трется юркий человек и показывает какие-то бумаги. Обхаживаемый отводит рукой и не
глядит, а тот все лезет, лезет…
Пришел, положим, мужик свой последний полушубок продавать. Его сразу окружает шайка барышников. Каждый торгуется, каждый
дает свою цену. Наконец, сходятся
в цене. Покупающий неторопливо лезет
в карман, будто за деньгами, и передает купленную вещь соседу. Вдруг сзади мужика шум, и все
глядят туда, и он тоже туда оглядывается. А полушубок
в единый миг, с рук на руки, и исчезает.
Так мы просиживали целые часы неподвижно, иногда запасшись ломтями хлеба, и
глядели в пыльную
даль, следя за каждым появлявшимся пятнышком.
Епиходов. Несомненно, может, вы и правы. (Вздыхает.) Но, конечно, если взглянуть с точки зрения, то вы, позволю себе так выразиться, извините за откровенность, совершенно привели меня
в состояние духа. Я знаю свою фортуну, каждый день со мной случается какое-нибудь несчастье, и к этому я давно уже привык, так что с улыбкой
гляжу на свою судьбу. Вы
дали мне слово, и хотя я…
Любовь Андреевна(
глядит в свое портмоне). Вчера было много денег, а сегодня совсем мало. Бедная моя Варя из экономии кормит всех молочным супом, на кухне старикам
дают один горох, а я трачу как-то бессмысленно… (Уронила портмоне, рассыпала золотые.) Ну, посыпались… (Ей досадно.)
Но не все думать о старине, не все думать о завтрашнем дне. Если беспрестанно буду
глядеть на небо, не смотря на то, что под ногами, то скоро споткнусь и упаду
в грязь… размышлял я. Как ни тужи, а Новагорода по-прежнему не населишь. Что бог
даст вперед. Теперь пора ужинать. Пойду к Карпу Дементьичу.
«Потомят года полтора
в яме-то, да каждую неделю будут с солдатом по улицам водить, а еще, того
гляди,
в острог переместят, так рад будешь и полтину
дать».
—
Гляжу я на тебя, Никита Яковлич, и дивуюсь… Только
дать тебе нож
в руки и сейчас на большую дорогу: как есть разбойник.
— Погоди, зять, устроимся, — утешал Яша покровительственным тоном. —
Дай срок, утвердимся… Только бы одинова дыхнуть. А на баб ты не
гляди: известно, бабы. Они, брат, нашему брату
в том роде, как лошади железные путы… Знаю по себе, Проня… А
в лесу-то мы с тобой зажили бы припеваючи… Надоела, поди, фабрика-то?
Толстенькие, крепкие лошадки с тщательно переваленными гривками и ловко подвязанными куколкою хвостами, хорошая упряжь и хороший кожаный армяк кучера
давали чувствовать, что это собственные, хозяйские лошадки, а спокойное внимание, с которым седок
глядел через пристяжную вперед и предостерегал кучера при объездах затопленных камней и водомоин,
в одно и то же время позволяли догадываться, что этот седок есть сам владелец шведок и экипажа и что ему, как пять пальцев собственной руки, знакомы подводные камни и бездонные пучины этого угла Петербургской стороны.
— Хочешь, я тебя приказчиком сделаю
в Мельковском заводе? — говорил ему
в веселую минуту старик Тетюев. — Главное — ты хоть и воруешь, да потихоньку. Не так, как другие: назначишь его приказчиком, а он и
давай надуваться, как мыльный пузырь. Дуется-дуется,
глядишь, и лопнул…
Действительность представляется
в таком виде: стройка валится; коровы запущены, — не
дают достаточно молока даже для продовольствия; прислуга, привезенная из города, извольничалась, а
глядя на нее, и местная прислуга начинает пошаливать; лошади тощи, никогда не видят овса.
Пятнадцати лет ему
дали иглу
в руки, и он,
глядя на других, учился шить на лоскутках.
Нет, даже Колупаев с Разуваевым — и те недовольны. Они, конечно, понимают, что «жить ноне очень способно», но
в то же время не могут не тревожиться, что есть тут что-то «необнакавенное», чудное, что, идя по этой покатости, можно, того
гляди, и голову свернуть. И оба начинают просить «констинтунциев»… Нам чтоб «констинтунциев»
дали, а толоконников чтоб к нам под начал определили 26, да чтоб за печатью: и ныне и присно и во веки веков.
— Истинно вам говорю:
глядишь это,
глядишь, какое нынче везде озорство пошло, так инда тебя ножом по сердцу полыснет! Совсем жить невозможно стало. Главная причина: приспособиться никак невозможно. Ты думаешь:
давай буду жить так! — бац! живи вот как! Начнешь жить по-новому — бац! живи опять по-старому! Уж на что я простой человек, а и то сколько раз говорил себе: брошу Красный Холм и уеду жить
в Петербург!
— Слава богу, хорошо теперь стало, — отвечал содержатель, потирая руки, — одних декораций, ваше превосходительство, сделано мною пять новых; стены тоже побелил, механику наверху поправил; а то было, того и
гляди что убьет кого-нибудь из артистов. Не могу, как другие антрепренеры, кое-как заниматься театром. Приехал сюда — так не то что на сцене,
в зале было хуже, чем
в мусорной яме.
В одну неделю просадил тысячи две серебром. Не знаю, поддержит ли публика, а теперь тяжело:
дай бог концы с концами свести.
Часов
в семь вечера Полина сидела у своей гранитной пристани и, прищурившись,
глядела на синеватую
даль моря.
И эти люди — христиане, исповедующие один великой закон любви и самоотвержения,
глядя на то, что они сделали, не упадут с раскаянием вдруг на колени перед Тем, Кто,
дав им жизнь, вложил
в душу каждого, вместе с страхом смерти, любовь к добру и прекрасному, и со слезами радости и счастия не обнимутся, как братья?