Мы созерцаем страдания и гибель Прометея или Эдипа, и это созерцание вырывает нас из нашего оргиастического самоуничтожения; частная картина мук гибнущего героя заслоняет от нас общность того, что нас заставила почувствовать дионисическая музыка: там, где прежде мы как бы слышали
глухие вздохи из самого средоточия бытия, где, казалось, мы должны были погибнуть в судорожном напряжении всех чувств, и лишь немногое еще связывало нас с этим существованием, — там мы теперь видим и слышим только страдания и стоны данных героев — Прометеев, Эдипов.
Неточные совпадения
Да где же это я в самом деле? кто кругом меня, с этими бритыми лбами, смуглыми, как у мумий, щеками, с поникшими головами и полуопущенными веками, в длинных, широких одеждах, неподвижные, едва шевелящие губами, из-за которых, с подавленными
вздохами, вырываются неуловимые для нашего уха,
глухие звуки?
Часто он совершенно забывался, сидя где-нибудь у машины и прислушиваясь к
глухой работе и тяжелым
вздохам шахты.
Глухой, сдержанный плач, вдруг перешедший в крик, раздался в часовне: «Ох, Женечка!» Это, стоя на коленях и зажимая себе рот платком, билась в слезах Манька Беленькая. И остальные подруги тоже вслед за нею опустились на колени, и часовня наполнилась
вздохами, сдавленными рыданиями и всхлипываниями…
Из-под смычка стал вырываться то
глухой, отрывистый стон, то слышались плачущие, умоляющие звуки, и все окончилось болезненным, продолжительным
вздохом.
Тысячи звуков смешивались здесь в длинный скачущий гул: тонкие, чистые и твердые звуки каменщичьих зубил, звонкие удары клепальщиков, чеканящих заклепы на котлах, тяжелый грохот паровых молотов, могучие
вздохи и свист паровых труб и изредка
глухие подземные взрывы, заставлявшие дрожать землю.
Глухие, затаенные
вздохи, сопровождаемые именами сыновей, по-прежнему раздавались под полушубком.
Шёпот Петрухи,
вздохи умирающего, шорох нитки и жалобный звук воды, стекавшей в яму пред окном, — все эти звуки сливались в
глухой шум, от него сознание мальчика помутилось. Он тихо откачнулся от стены и пошёл вон из подвала. Большое чёрное пятно вертелось колесом перед его глазами и шипело. Идя по лестнице, он крепко цеплялся руками за перила, с трудом поднимал ноги, а дойдя до двери, встал и тихо заплакал. Пред ним вертелся Яков, что-то говорил ему. Потом его толкнули в спину и раздался голос Перфишки...
Проснулся он среди ночи от какого-то жуткого и странного звука, похожего на волчий вой. Ночь была светлая, телега стояла у опушки леса, около неё лошадь, фыркая, щипала траву, покрытую росой. Большая сосна выдвинулась далеко в поле и стояла одинокая, точно её выгнали из леса. Зоркие глаза мальчика беспокойно искали дядю, в тишине ночи отчётливо звучали
глухие и редкие удары копыт лошади по земле, тяжёлыми
вздохами разносилось её фырканье, и уныло плавал непонятный дрожащий звук, пугая Илью.
Каждый удар волны в его бока родил в нем
глухое, гулкое эхо, похожее на тяжелый
вздох.
Невеселые думы вызывали усиленную жажду обывателей Въезжей, у бывших людей увеличивалось количество
вздохов в их речах и количество морщин на лицах, голоса становились
глуше, отношения друг к другу тупее. И вдруг среди них вспыхивала зверская злоба, пробуждалось ожесточение людей загнанных, измученных своей суровой судьбой.
В темноте слышались его глубокие
вздохи, однообразный, непрерывный и торопливый шепот и
глухой стук его лба о пол.
И долго, долго, до раннего света, слышались в большой комнате, вместе с треском рассыхающегося паркета, старческие
вздохи, невнятный бред,
глухое покашливание и торопливый шепот…
Раздавались тяжёлые,
глухие удары по чему-то мягкому,
вздохи, взвизгивания, напряжённое кряхтенье человека, ворочающего большую тяжесть.
Губернатор быстро, искоса, огляделся: грязная пустыня площади, с втоптанными в грязь соломинками сена,
глухой забор. Все равно уже поздно. Он вздохнул коротким, но страшно глубоким
вздохом и выпрямился — без страха, но и без вызова; но была в чем-то, быть может в тонких морщинах на большом, старчески мясистом носу, неуловимая, тихая и покорная мольба о пощаде и тоска. Но сам он не знал о ней, не увидали ее и люди. Убит он был тремя непрерывными выстрелами, слившимися в один сплошной и громкий треск.
Кровь хлынула у него из горла, раздался
глухой, хриплый
вздох, и Салтыков остался недвижим, распростертый у ног своей жены.