Северное сияние. Сборник рассказов и стихов

Анатолий Хитров, 2023

В сборнике рассказов и стихов капитана 1-го ранга в отставке А. Н. Хитрова отражены события его службы в ВМФ. А. Н. Хитров окончил Высшее Военно-морское училище инженеров оружия и Военно-Морскую Академию. Является специалистом в области ракетно-ядерного оружия и оружия на новых физических принципах. Кандидат технических наук. Проходил службу на Тихоокеанском, Балтийском и Северном флотах, Новоземельском ядерном полигоне, в Центральном научно-исследовательском институте МО РФ. Книга рассчитана на широкий круг читателей.

© Хитров А. Н., 2023

© ООО «Издательство Родина», 2023

* * *

Рассказы

Тихоокеанский флот

Дорога на восток

1

Весной 1951 года по всему городу Барнаулу поползли зловещие слухи: война на Корейском полуострове между Корейской народно-демократической республикой (КНДР), которую поддерживал СССР, и Южной Кореей, которую поддерживали США, может перерасти в третью мировую (возможно, ядерную) войну. На Тихоокеанских флотах (пятом и седьмом) матросы вместо пяти служили уже по семь лет без отпусков и неясной перспективой демобилизации. Всех призывников, начиная с Урала, везли на Дальний Восток.

В начале апреля нас с моим старшим братом Юрой, несмотря на отсрочку от армии (как специалистов МПС), тоже вызвали в военкомат. Медицинскую комиссию мы прошли быстро, почти за три дня. Капитан из военкомата спросил у меня:

— Где хотите служить?

— Только на флоте! — твёрдо ответил я.

— Тогда записываю на Тихоокеанский…

Это был, пожалуй, тот редкий случай, когда необходимость совпала с желанием. Сердце моё ёкнуло. «Слава Богу!» — пронеслось в голове. Машинально я хотел было перекреститься и уже занёс руку с тремя перстами ко лбу, но, вовремя спохватившись, резко отдёрнул её, как от горячих углей. Потом медленно разжал пальцы и, покраснев, стал чесать затылок. Хорошо, что капитан делал записи в своём журнале и не заметил моего желания совершить крёстное знамение.

Юру тоже записали на Тихоокеанский флот. Я был на седьмом небе от счастья: «Наконец-то увижу море, а может быть, и великий океан!»

Длинный и скрипучий поезд, состоящий из вагонов-теплушек, вот уже неделю медленно, но верно шёл на восток. За это время мы, новобранцы «третьей мировой», уже перезнакомились, многие старые друзья, поменяв места на вагонных полках, оказались рядом.

Апрель в Сибири — не самый тёплый весенний месяц, но солнце уже припекало, и все радовались теплу. Дверь вагона постоянно была раскрыта, и мы поочередно, облокотясь на деревянный засов, стояли и, подставив лица под лучи солнца, вдыхали свежий воздух и приятный запах наступающей весны. Но иногда на повороте железнодорожного пути ветер заносил в вагон едкий угольный дым, вылетающий из трубы паровоза. В таких случаях мы срочно закрывали дверь и окна. То же самое делали на ночь — ночи ещё были холодными.

Из вагонов нас выпускали только во время стоянки эшелона в специальных отстойниках (на запасных железнодорожных путях). Там мы делали генеральную уборку вагонов-теплушек, приводили себя в порядок, запасались продуктами и питьевой водой. Руководили всем этим старшие по вагонам. В нашем вагоне старшим был мой брат Юра.

Наш путь до берегов Тихого океана растянулся почти на месяц. За это время было всякое. Особенно мне запомнились Байкал, Амур и Сихотэ-Алинский хребет.

До озера Байкал наш эшелон двигался медленно и в крупных городах не останавливался. Оказалось, что на восток впереди нас шли ещё несколько поездов с призывниками. Страна готовилась к третьей мировой войне, но не на западе, а на востоке. Зачинщиком боевых действий в Азии стала маленькая Корея. Горячие головы в области политики прогнозировали, что стычка двух сверхдержав на Корейском полуострове приведёт к ядерной войне. Но мы об этом не знали и не думали. Ехать в эшелоне на восток для нас было в новинку — города, населённые пункты, железнодорожные станции со странными для нас названиями, туннели, реки и бескрайнее море тайги. Не обошлось и без чрезвычайного происшествия (ЧП). Впереди нас шёл эшелон с призывниками, сформированный в городе Рубцовске, который у сибиряков пользовался дурной славой: в нём жили отпетые хулиганы, мошенники и настоящие бандиты. На станции Биробиджан (Еврейская автономная область) рубцовские ребята разграбили все буфеты и напали на одну из буфетчиц. Это было настоящее ЧП. За подобные преступления в те годы судили строго.

Бандитский вагон сразу же отцепили от эшелона, а призывников отвезли в следственный изолятор для дальнейшего разбирательства. Начальник эшелона был отстранён от выполнения своих обязанностей и предан суду военного трибунала.

После этого случая наш поезд в Биробиджане не остановили, а там, где он останавливался, мы всегда видели нашего майора с пистолетом в руке. Он обходил эшелон и предупреждал: «Из вагона не выходить, буду стрелять!»

Недели через две медленного продвижения на восток впереди показался крупный город Чита, мимо которого наш поезд также проследовал без остановки. Наконец, натружено пыхтя, паровоз остановился. По вагонам пронеслась весть — впереди Байкал!

Знаменитое, самое глубокое в мире пресноводное озеро Байкал, как известно, расположено на высоте свыше 450 метров над уровнем моря и окружено горами. Закрыв глаза, я лежал и вспоминал, что ещё знаю о Байкале. Кроме того, что в народе это озеро любовно называют морем, почти ничего не вспомнил. Правда, как любитель-рыболов слышал о знаменитом омуле «с душком». И ещё: когда-то в детской книжке прочитал несколько забавных историй из жизни байкальских тюленей и живородящих рыбок.

«Надо обязательно посмотреть на Байкал, — решил я. — Лучше, пожалуй, это сделать не из узкого вагонного окошка, а с тормозной площадки, где почти круговой обзор».

От мысли, что увижу Байкал во всей его красе, меня потянуло на пение. «Славное море — священный Байкал!» — с удовольствием запел я.

— Что с тобой? — удивился Юра.

— Да так! Хорошее настроение, раз пою песни.

С разрешения брата я на руках незаметно спустился на платформу и по ступенькам быстро поднялся на тормозную площадку вагона. Через несколько минут паровоз пронзительно свистнул, и поезд медленно покатил по рельсам, оставив позади последнюю перед Байкалом станцию.

Наконец впереди заблестела вода, и наш длинный эшелон быстро помчался вдоль её кромки по одноколейному пути. Справа по ходу поезда был скалистый берег, слева — водная гладь озера. Я понял, что вдоль Байкала все поезда идут по однопутке, и там, на другом конце озера, нас уже ждал поезд (возможно, пассажирский), который с такой же большой скоростью должен идти на запад страны. Конечно, однопутка для Байкала — не оптимальное решение строителей. Но что поделаешь, если надо сделать срочно, а средств не хватает.

Первое впечатление от Байкала — как от долгожданной первой любви… Моё сердце забилось, как колокол при пожаре! Кругом вода, волны и чайки, кормящиеся мелкой рыбёшкой.

Любуясь озером, я не заметил, как наступил вечер. На западе догорала заря. Огромный золотисто-красный диск солнца сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее покатился по горизонту и неожиданно упал в воду. Всё сразу потускнело, покорно прячась в темноту. Сумерки осторожно и мягко, словно чёрной шалью, накрыли голубую гладь озера, еле различимы стали крутые ступени бурых скалистых берегов. Только там, где скрылось солнце, ещё поблескивали красноватыми огоньками гребни волн, лениво набегающие на береговую черту.

Поезд, монотонно постукивая колёсами на стыках рельс, всё бежал и бежал вперёд. Я по-прежнему с восторгом смотрел на бескрайнее море воды и любовался её цветом от бледно-голубого до тёмно-синего. С заходом солнца красота озера начала исчезать. Оно постепенно превратилось в тёмное покрывало с серебристой лунной дорожкой посередине. Наступило время, когда ночь пригоршнями разбрасывает яркие звёзды по иссиня-чёрному холодному небу.

Я застегнул шинель на все пуговицы, сел в центре площадки и задремал. Но потом, очнувшись, поясным ремнём пристегнул себя к стойке тормозного крана. «На всякий случай, — подумал я, — чтобы не упасть с площадки при экстренном торможении». Поезд всё так же быстро бежал вперёд, сливаясь с темнотой. Я понял, что остановки скоро не будет, и готовился к худшему — провести всю ночь на тормозной площадке.

Под утро я проснулся от холода. Дрожал так, что зуб на зуб не попадал. На станции Ерофей Павлович (названа в честь известного путешественника Е. П. Хабарова) поезд сделал остановку, и я мигом перебрался в вагон.

— Как Байкал? — встретил меня с улыбкой Юра.

— Байкал завораживает! — ответил я. — Только помёрзнуть пришлось маленько.

Желание посмотреть на «славное море» обошлось мне дорого: через несколько дней на шее появился крупный фурункул, а за ним и другие… Но это меня не очень огорчило — зато встретился с прекрасным! Такое не забывается…

2

От Хабаровска до Комсомольска-на-Амуре — сплошная тайга, реки, болота, комарьё и десятки туннелей. В них поезд шёл медленно, и мы просто задыхались от паровозного дыма. На этом железнодорожном перегоне мы увидели одну из достопримечательностей этого таёжного края — портрет Сталина в профиль, высеченный на высокой скале. Как потом я узнал из литературных источников, этот шедевр принадлежит одному из заключённых. Портрет вождя был огромным: длина только одного носа была больше двух метров. Когда Сталину доложили о его портрете на скале, он распорядился выпустить автора на волю.

Перед Комсомольском-на-Амуре наш поезд выскочил на простор, и машинист, словно поражённый его красотой, притормозил. Впереди, как на ладони, лежал кипенно-белый величавый городской массив, уходящий в сторону реки Амур, которая впадает в Охотское море. Поезд остановился прямо на берегу Амура, у причала.

Нам разрешили выйти из вагонов. Недалеко от причала на якорях стояло огромное судно. Как потом выяснилось, это был речной паром для переправки через Амур железнодорожных вагонов (по восемь вагонов на нижней и верхней палубах).

Был конец апреля, но, к нашему удивлению, стояла хорошая, даже жаркая погода. Многие, в том числе и я, полезли в воду, которая оказалась достаточно холодной. Я решил подплыть к парому и рассмотреть его с близкого расстояния. Неожиданно заработали оба мощных гребных винта, корпус судна задрожал, а корма чуть приподнялась над водой. С перепугу я быстро замахал руками, словно мельница крыльями при сильном ветре, поплыл к берегу и быстро выскочил из воды, дрожа всем телом не то от страха, не то от холода.

— Что, испугался? — встретил меня на берегу Юра.

— Конечно, — посиневшими губами, но с улыбкой прошептал я и мотнул головой в сторону парома. — Страшно оказаться под винтами такой махины…

Я быстро оделся и ушёл в свой вагон. Лёжа на нарах, долго смотрел на противоположный берег Амура, который был так далеко, что всё сливалось в сплошную береговую черту, хотя там тоже был пирс с паровозами и вагонами. Планы по строительству моста для замены паромной переправы через Амур так и остались планами…

Переправившись через реку, наш эшелон оказался у подножья хребта Сихотэ-Алинь. В гору по серпантину состав тянули три паровоза — два впереди и один сзади. Из окна вагона было забавно смотреть вниз на рельсы дороги, по которой наш состав только что проехал. Всё это напоминало детскую железную дорогу. На самой вершине Сихотэ-Алинского хребта наш поезд наконец-то вздохнул от наряжённого подъёма по серпантину, как по винтовой лестнице, и легко вошёл в туннель. Примерно полчаса ехали почти в кромешной темноте. Когда поезд вышел из туннеля, все облегчённо вздохнули и удивились: кругом лежал белый-белый снег (на северо-восточных склонах Сихотэ-Алинского хребта снег лежит круглый год). Станция Кузнецовская оказалась крохотной, с пограничной будкой у входа в туннель и казармой, в которой жили солдаты взвода охраны.

Нам разрешили выйти из вагонов, чтобы их проветрить и отдышаться самим. Возле нашего вагона оказался пограничник — молодой парень, сибиряк. Завязалась беседа, посыпались вопросы.

— Хотите посмотреть могилу Кузнецова, который строил этот туннель? — спросил пограничник.

— Да, — закивали головами многие из нас.

По мокрому весеннему снегу мы прошли к скромному обелиску. На чёрной мраморной плите были выбиты слова «Инженер Кузнецов А. Н.», а ниже — даты рождения и смерти.

В процессе затянувшегося перекура пограничник рассказал нам две версии смерти инженера Кузнецова.

По первой версии все строители (это были заключённые) вместе с руководством и охраной умерли от холода и голода в горах, куда их выбросили на вертолётах. Железная дорога, которую строили во время Великой Отечественной войны, считалась важным стратегическим объектом, необходимым для быстрой переброски на Дальний Восток войск и боевой техники в случае войны с Японией. Поэтому японцы всячески старались помешать этой стройке, организуя диверсии и провокации. Им удалось сообщить нашему командованию ложные сведения (по рации) о положении дел на стройке, и вместо одежды, обуви и продуктов питания строителям сбрасывали на парашютах материалы и инструменты. Это и привело к гибели строителей туннеля.

По второй версии инженер Кузнецов застрелился. Для ускорения работ проходку туннеля он предложил проводить с двух сторон горы. Проходчики должны были соединиться, но этого не произошло. Кузнецов подумал, что он ошибся в расчётах и проходчики пошли параллельно друг другу. Так нелепо оборвалась жизнь талантливого инженера.

Благополучно перевалив Сихотэ-Алинский хребет, наш эшелон оказался на месте назначения — в порту Советская Гавань, на берегу Тихого океана. Наконец мы вздохнули с облегчением. Долгий и трудный путь остался позади.

Флотский экипаж

1

Расформирование нашего эшелона на станции Жилдорбат произошло быстро. Через час мы с личными вещами (у большинства призывников были чемоданы из дерматина) бодро шагали по пыльной дороге в сторону бухты Постовой, а через два часа были уже во флотском экипаже на острове Меньшикова. Это случилось накануне Дня Победы — 8 мая 1951 года.

Нас построили на плацу. Светило солнце, на душе было спокойно и радостно. Передача нас, как говорят, из рук в руки произошла довольно быстро: сначала проверили по списку, а потом посчитали по головам (видимо, для надёжности).

Наш майор (начальник эшелона), к которому за месяц мы уже привыкли и, несмотря на его угрозы, считали его чуть ли не отцом родным, выглядел хоть и уставшим, но вполне довольным, как спортсмен на финише, занявший первое место. Он крепко пожал руку начальнику экипажа, весело помахал нам рукой на прощанье и скрылся в здании штаба.

Начальник экипажа, высокий и красивый флотский офицер, поздравил нас с прибытием на Тихоокеанский флот, объяснил, что флотский экипаж предназначен для приёма, размещения, обеспечения и обслуживания прибывающего на флот пополнения.

— Здесь вы пройдёте курс молодого матроса, примете военную присягу, а потом будете направлены на боевые корабли и береговые базы для прохождения дальнейшей службы. Срок службы — пять лет.

«Мореходки мне не видать как своих ушей, — с грустью подумал я. — Стар, скажут».

Со стороны моря вдруг налетел шквальный ветер, на небе появились свинцовые тучи, и разразился сильный дождь с грозой. Тут же прозвучала команда:

— По казармам!

Так началась моя флотская служба…

Прежде всего нас распределили по ротам и взводам, назначили командира и старшину роты, командиров и старшин взводов. Мы с Юрой попали в разные взводы, но в одну роту. Потом нам устроили настоящий праздник души и тела — организовали помывку в бане. После месячного пребывания в теплушках баня нам показалась раем!

Следующее незабываемое священное действо — переодевание в морскую форму, которую мы получили на вещевом складе перед походом в баню. Ротные баталеры выдавали каждому из нас под расписку рабочую форму одежды, в комплект которой входили тельняшка, кальсоны со штрипками, белая парусиновая рубаха (роба по-флотски), брюки из парусины, матросский воротничок с тремя голубыми полосками, означающими три знаменательные победы русского флота в Петровские времена, широкий кожаный ремень с флотской бляхой, носки синего цвета и чёрные ботинки («караси» и «гады» на флотском жаргоне), бескозырка с белым чехлом и чёрной ленточкой, на которой золотыми буквами написано «Тихоокеанский флот». Эту ленточку как реликвию я храню до сих пор.

В процессе переодевания во флотскую форму одежды нам, «салагам», помогали старослужащие матросы и старшины: поправляли гюйс на плечах робы, проверяли правильность подтягивания флотского ремня (он должен быть застёгнут на поясе так, чтобы между ним и телом не смогла протиснуться ладонь руки), показывали, как правильно (по уставу) надо носить бескозырку.

Переодевшись, мы с Юрой долго любовались друг другом.

— Вот обрадуются наши в Тамбове, когда получат от нас письма с фотографиями, — расплылся я в широкой улыбке.

Юра тоже улыбнулся.

— До этого надо ещё дожить.

Гражданскую одежду и обувь мы сложили в чемоданчики (у кого их не было — в вещевые мешки), прикрепили к ним бирки со своими фамилиями и инициалами и поставили на полки, напоминающие стеллажи камеры хранения железнодорожного вокзала. На флотах раньше был такой порядок: личные вещи призывников хранились чаще всего во флотских экипажах на специально предназначенных для этой цели охраняемых складах и возвращались матросам после их демобилизации.

Надо заметить, что с переодеванием во флотскую форму одежды все призывники справились довольно успешно, возможно потому, что делали это с большим интересом и удовольствием. Потом нас строем привели в столовую, где мы по-настоящему оценили кулинарные способности местного повара (кока по-флотски). После месячного сидения на сухом пайке знаменитый флотский борщ, гречневая каша с мясом и компот из сухофруктов показались нам слаще райских яблок.

Ну а после обеда — отдых. Сам Бог велел! По доброй флотской традиции он называется «адмиральский час». После грязной теплушки и нар из досок лечь на койку с пружинной сеткой и ватным матрацем, с чистой простынёй и подушкой… Да такое может присниться только в детском сне! Адмиральский час растянулся до пятнадцати часов. Старшина роты пожалел нас, и команда «Подъём!» прозвучала на час позже.

До ужина было личное (свободное от службы время): мы наводили порядок в своих тумбочках, учились заправлять койки, пришивали к робам погоны, некоторые писали письма домой.

Особо хочется отметить тот факт, что в то время старшие товарищи по службе относились к нам, молодым, с пониманием, а мы к ним — с глубоким уважением. Никакой дедовщины, как это ныне иногда имеет место в Вооружённых Силах Российской Федерации, тогда не было и в помине. Всё делалось сообща для достижения единой цели: как можно лучше овладеть основами военного дела, чтобы достойно выполнить свой священный долг по защите Родины!

2

Во флотском экипаже на острове Меншикова процесс обучения и воспитания был хорошо отлажен. Нас учили тому, что надо на войне, добиваясь прочности знаний, умений и навыков. Большое внимание уделялось воинскому воспитанию, направленному на формирование у молодых матросов высоких морально-боевых качеств на основе требований военной присяги, воинских уставов и коммунистической морали. В матросском клубе часто проводились мероприятия по вопросам идейно-воспитательной и культурно-просветительной работы.

Честно говоря, сначала от такой открытой и целенаправленной работы, яростной пропаганды я немного ошалел, особенно когда увидел огромные плакаты, призывающие к бдительности и отпору нашему злейшему врагу — американскому империализму! Везде (на плацу, на стендах внутри штаба и казарм, в столовой, клубе, стрелковом тире) на красных полотнищах белой краской были написаны лозунги вроде таких: «Американцы — злейшие враги мира!», «США — вон из Кореи!»

На гражданке такого смятения в своём мировоззрении я не ощущал. Конечно, об американском империализме и его захватнической политике мне было хорошо известно: ещё в техникуме и на Барнаульском заводе нам об этом рассказывали партийные и комсомольские работники, читая лекции и проводя беседы во время так называемого политчаса. Но в них кроме отрицательных отмечались и положительные моменты, в частности, что США внесли определённый вклад в победу над фашистской Германией, оказав помощь нашей стране по так называемой системе ленд-лиза на сумму около десяти миллиардов долларов, поставляя военную технику, оружие, боеприпасы, снаряжение, продовольствие и стратегическое сырьё. Мы с большим интересом смотрели кинофильм «Встреча на Эльбе», в котором есть кадры о дружеской встрече советских и американских солдат. А тут? Сразу и в таком количестве появилось столько новой информации, что у меня голова пошла кругом… Правда, политработники постепенно всё разложили по полочкам. Нам объяснили, что война в Корее между КНДР и Южной Кореей была развязана южнокорейской военщиной при активной поддержке американских интервентов, что магнаты США на этой войне наживаются, увеличивая свои капиталы, а простой народ гибнет и всё больше падает в яму нищеты и бесправия. На этом мои сомнения в том, что американцы — наши злейшие враги, постепенно рассеялись и испарились, словно лужи во время летнего дождя…

Кроме посещения теоретических и практических занятий мы ещё несли и внутреннюю службу. Из всех суточных нарядов самым лёгким и приятным был наряд дневального по роте, а самым тяжёлым и неприятным — наряд на камбузные работы.

Трудность камбузных работ была связана, прежде всего, с тем, что у нас на острове не было своей питьевой воды. Из скважины поступала чуть подсоленная вода (вероятно, в связи с близостью моря), которая использовалась только на технические цели. Пить её было противно. Поэтому, когда не хватало питьевой воды (а её не хватало почти каждый день), нам приходилось ходить за ней в соседний городок. Воду носили в алюминиевых бидонах. Потом монотонная, изнурительная работа, связанная с чисткой картошки, мытьём полов в столовой, посуды на камбузе. И всё надо было сделать чисто, аккуратно и вовремя. Признаться, нарядов на камбуз мы всячески старались избегать. Бежали от них, как чёрт от ладана. Этим в полной мере пользовался наш старшина роты Громов. Он имел воинское звание главного корабельного старшины и прозвище Гром. Ему нравилось наказывать нас нарядами на камбуз вне очереди. Чаще всего были наказания за опоздания в строй после утренней побудки. Чуть замешкался во время подъёма — наряд на камбуз тебе обеспечен! Потом мы с соседом по койке приспособились: я клал под подушку часы (спасибо родителям за подарок!), и Сергей, который обычно просыпался раньше, будил меня за пять-десять минут до команды дневального «Подъём!».

В первые дни нашего пребывания в экипаже вставать по этой команде в шесть часов утра было просто невыносимо. «И кто это придумал в армии и на флоте такую раннюю побудку?» — в душе возмущался я.

С Сергеем мы подружились и иногда, в свободное от учёбы и нарядов время, по вечерам ходили на сопку, где подолгу болтали, прислушиваясь к шуму, доносившемуся со стороны моря. «Вот оно, море, совсем близко — рукой подать! — думал я. — Но как пройти через КПП?»

До принятия военной присяги выходить за пределы экипажа без сопровождающих (из матросов караульной роты) нам было запрещено.

— Чем опечален? — увидев меня как-то вечером в казарме, спросил Юра.

Я рассказал, что слышал шум моря…

— Не печалься, — улыбнулся брат. — Схожу и попрошу золотую рыбку, авось поможет!

Юра рассказал, что двое ребят из его взвода ходили на берег Татарского пролива и на скале оставили свои визитные карточки в виде нацарапанных алюминиевыми ложками своих фамилий и откуда родом.

— И что им было за самоволку? — поинтересовался я.

— Сначала грозились объявить по трое суток гауптвахты, а потом дали по три наряда на камбуз.

— Согласен! — вырвалось у меня.

— Один пойдёшь?

— Нет, с Серёгой. Одному страшновато…

— Тогда планируйте поход на воскресенье. Меня поставили в наряд дублёром контролёра по КПП. Воскресенье — день увольнения для караульной роты. Надеюсь, проскочите.

И мы проскочили! До моря шли молча, быстрым шагом. Это была моя первая и последняя самовольная отлучка за всё время службы в ВМФ.

Сердце билось учащённо. Всё слилось воедино: угрызения совести, быстрая ходьба и радость встречи с морем…

Наконец за каньоном показалась вода. Когда мы подошли ближе, я просто остолбенел: море было красивым, величавым и безбрежным. До самого горизонта только голубая вода, вода и вода…

По каньону осторожно мы спустились к морю. Дрожа от волнения, я с минуту стоял и смотрел на волны, которые медленно накатывались на берег. Потом, неожиданно для себя и Сергея, снял ботинки, носки и окунул одну ногу в воду — она оказалась ледяной! Галька, на которой я стоял, тоже была холодной.

— Ты что, очумел? — удивился Серега. — Неужели купаться собрался?

Я молча окунул вторую ногу в воду и стал быстро обуваться.

— Вода холодновата, — признался я, смущённо опустив голову вниз. — Мечтал не только увидеть море, но и искупаться…

Сергей, вытащив из кармана алюминиевую ложку, пошёл к скале, которая возвышалась над берегом и тянулась вдоль береговой черты на сотни метров. Она была вся исписана красками, исцарапана металлическими предметами: фамилии, инициалы, имена любимых девчонок, названия городов, сёл и деревень — почти вся Россия на одной скале! Сергей, усердно орудуя ложкой, тоже выводил название своего родного города.

Я сел на пригретый солнцем камень и, прищурив глаза, пытался там, на горизонте, увидеть остров Сахалин. Не увидев на горизонте ничего, кроме волн и белых барашков, откинулся назад и стал спокойно рассматривать море, о котором мечтал с самого детства. Мне показалось, что оно дышит, словно гигантский кит, издавая глухие вздохи. Присмотревшись, я понял: приглушённые звуки возникают оттого, что при отливе из воды постепенно поднимают свои лобастые головы камни-валуны, подставляя их под ритмичные удары набегающих волн.

«Вот так, — подумал я, — на протяжении сотен лет происходит извечная борьба моря и суши. Набегая на отполированные камни-исполины, волны вдребезги разбиваются о них, чтобы по каплям собраться в новую волну и ударить с новой силой. В этой беспощадной борьбе море берёт себе в союзники солнце, ветер и время. Постепенно валуны и прибрежные скалы уступают натиску волн, превращаясь в мелкий галечник. И тогда, наслаждаясь своей победой, волны лишь медленно и ласково перекатывают мелкие камушки там, где когда-то бушевали страсти».

— Толик! — крикнул Сергей. — Я уже нацарапал на скале своё имя.

Я встал с камня и подошёл к скале.

— Прекрасно, Серёга, — похвалил я друга. — Теперь ты точно войдешь в историю.

— Как бы нам эта история не вышла боком, — заметил Сергей. — Поговаривают, что иногда сюда заглядывает наш самый главный…

— Ты имеешь в виду нашего главного корабельного старшину?

— Именно его я и имею в виду. Пора сматываться, от греха подальше…

Но я тоже решил оставить о себе память на берегу Татарского пролива и ложкой большими буквами нацарапал ХАН, а внизу мелкими добавил — тамбовский волк.

— Ну как? — спросил я у Серёги.

Тот покрутил головой и остался доволен моим художеством.

— Здорово! — на мою похвалу ответил он тем же. — Особенно про тамбовского волка. Думаю, что такой оригинальной надписи на скале вряд ли найти. Ты — первый!

В казарму идти не хотелось, до ужина было много времени, и мы решили ещё побыть у моря.

Сергей пошёл смотреть надписи на скале: «Может, земляков из Барнаула найду».

— Семь бед — один ответ! — решительно произнёс я и снова сел на камень, наслаждаясь шелестом волн, набегающих на берег.

Прибой постепенно усиливался, и вдали на гребнях волн появилось много белых барашков. «Приближается шторм!» — вспомнил я примету бывалых моряков.

О море и моряках я читал много и всегда с большой охотой. Особенно нравились мне книги о плавании поморов на Грумант и Новую Землю, где они промышляли морского зверя: тюленей, моржей, белух и белых медведей. С интересом читал исторические романы и повести о великих мореходах и открывателях новых земель в арктических морях и на Тихом океане. Многие из них ради открытия и освоения новых земель отдавали морю свои жизни…

О море! Одним ты приносишь славу и счастье, другим — только горе; одних ты делаешь безумно богатыми, а других — совершенно нищими, отнимая у них всё, даже жизнь, ибо опасность и риск — твои вечные спутники. Но как привлекательна твоя сила! Невзирая на опасности, рискуя своей жизнью, многие поколения людей вот уже на протяжении веков стремятся освоить твои просторы и твоё богатство. И это у них получается: ведь всякие неудачи и поражения, в конечном счёте, приводят к победе. Недаром в народе говорят: «Нет худа без добра!»

Я вздрогнул, когда неожиданно на моё плечо сзади опустилась рука.

— Что, испугался? — засмеялся Сергей. — Душа ушла в пятки от мысли, что к тебе подкрался наш главный?

Я как ни в чём не бывало встал и улыбнулся.

— Ему сегодня не до нас. Юра сказал, что у него важная встреча с невестой: наш главный корабельный старшина решил обзавестись семьёй.

— Пора, — одобрительно кивнул головой Серега. — Сколько там на твоих флотских?

— Ровно семнадцать. Ещё успеем.

— Нет, пора возвращаться, а то на ужин опоздаем.

Кивком головы я дал согласие и ещё раз с любовью посмотрел на море.

Мечты сбываются…

Прошла неделя после нашей с Сергеем самовольной отлучки и прекрасного общения с морем. Но за всё хорошее, как водится, надо платить. Пришло время расплаты и для нас, хотя о наказании мы уже перестали и думать. Вечером, перед отходом ко сну, нас вызвал на ковёр главный корабельный старшина.

— Вам, — кивнул головой старшина в сторону Сергея, — за порчу казённого имущества объявляю три наряда вне очереди на камбуз! Какого имущества, надеюсь, догадались?

— Так точно! — бодро ответил Сергей и повторил меру наказания. — Разрешите идти?

— Идите, а перед сном подумайте о своём проступке. В следующий раз будете сидеть на гауптвахте.

— А Вам…

Он побарабанил пальцами по столу. У меня сразу мелькнула мысль: «Не к добру! Сейчас назначит трое суток гауптвахты».

— А Вам, Хитров, — улыбаясь, произнёс старшина, — два наряда на камбуз от меня и один от тамбовского волка…

— Есть три наряда на камбуз, — обрадовался я. — Разрешите идти?

— Разрешаю! Только в следующий раз наказание будет более строгим. Понятно?

— Так точно!

Я повернулся кругом и чётким шагом направился к выходу.

— Посмотрим, какой из тебя служака выйдет, тамбовский волк, — сказал мне вдогонку старшина.

Образцовый оркестр

Занятия по программе курса молодого матроса подходили к концу. Мы уже сдали зачёты по Уставам ВС, строевой подготовке, политзанятиям. Осталась самая малость — сдать зачёты по стрелковой подготовке, и мы готовы к принятию военной присяги! В штабе флотского экипажа уже имелись списки направления нас на корабли и в береговые части для прохождения дальнейшей службы.

По устройству самозарядного карабина Симонова (СКС) и пистолета-пулемёта Шпагина (ППШ), а также по нормативам их разборки и сборки наша рота не подвела главного корабельного старшину и заняла первое место. А вот что касается стрельбы… Первые пули у многих ушли в «молоко», в том числе и у меня. Мы были очень расстроены этим. Нас, отстающих, старшина построил отдельно от всей роты и, нахмурив брови, своим громовым голосом сказал:

— Подвели, черти полосатые!

И начались изнурительные многочасовые тренировки.

Однажды на очередном построении роты для следования в столовую на середину строя вышел незнакомый нам мичман.

— Есть ли в строю те, кто на гражданке играл в духовом оркестре? — спросил он.

С ним рядом был наш старшина роты, который добавил:

— Бывшие музыканты, два шага вперёд!

Из строя никто не вышел. Юра, стоящий почти рядом со мной, толкнул меня в плечо и в приказном порядке сказал:

— Выходи!

Я не мог ослушаться старшего брата и сделал два шага вперёд. Мичман, увидев меня, приказал:

— Подойдите ко мне!

Так неожиданно до окончания курса молодого матроса определилась моя флотская судьба: вместо службы на кораблях ВМФ, о чём я мечтал, меня направили служить в Образцовый оркестр Тихоокеанского флота. Служба в оркестре оказалась не только интересной, но и весьма полезной для моего интеллектуального развития и дальнейшей судьбы — в сентябре 1951 года я вновь (после Барнаула) поступил в десятый класс вечерней школы. Корабельная служба, как я потом сам убедился, такой возможности не даёт — выходы в море, учебные стрельбы, боевое дежурство и охрана морских границ страны. У кораблей, как известно, судьба одна — их дороги в морях!

Оркестром временно руководил мичман Николаев. Недели через две из штаба флота приехал начальник политотдела (он был в звании капитана 1 ранга) и представил нам руководителя оркестра. Это был молодой симпатичный краснощёкий лейтенант, окончивший Московское училище военных дирижеров. С собой он привёз целый чемодан нот и на второй же день назначил меня библиотекарем оркестра.

С его приездом занятия музыкой стали регулярными, причём в репертуаре оркестра появились классические произведения таких композиторов, как Чайковский, Мусоргский, Верди, Штраус. Новый руководитель оркестра нам сразу понравился, и мы с удовольствием разучивали свои партии. Во флотском оркестре, как и в техникуме, я играл на альте.

Жили мы недалеко от бухты Постовой в небольшом одноэтажном деревянном доме, где были отдельные комнаты для начальника и старшины оркестра, спальное помещение для матросов и старшин, камбуз, столовая и большая репетиционная комната. Буквально в нескольких шагах от здания начинался хвойный лес, в который мы ходили репетировать свои партии. В тёплые летние дни оттуда доносились странные звуки, словно там была оркестровая яма Большого театра. Усилия молодого дирижёра оркестра и его интерес к классической музыке не пропали даром: уже через месяц мы стали выступать с концертами на кораблях и в воинских частях, постепенно завоёвывая авторитет и оправдывая своё название — Образцовый оркестр Тихоокеанского флота.

В оркестре я подружился с Колей Макаровым. Он был классным тромбонистом и помогал мне осваивать музыкальную грамоту. Таких, как я, не имеющих специального музыкального образования, было всего два человека, и эта помощь со стороны Николая для меня оказалась как нельзя кстати.

В июле 1951 года я впервые в своей жизни принимал участие в праздновании Дня ВМФ. Для меня это было незабываемое событие: корабли с флагами расцвечивания, красивая парадная форма одежды морских офицеров с кортиками на поясе, громовая музыка нашего оркестра, ликующая публика (особенно женщины и дети), шлюпочные гонки. Пришедших первыми под гром аплодисментов встречали, играя туш, а последних — оглушительным свистом и мелодией «Чижик-пыжик». Потом был праздничный обед с красной икрой на столе и продолжительный «адмиральский час». За красной икрой мы с мичманом Николаевым ходили в рыболовецкий колхоз накануне праздника. Там он обменял икру на «шило» (спирт). Эту крайне важную в армии и на флоте и строгую по отчетности жидкость музыкантам выдавали в зимнее время для протирания клапанов инструментов от замерзания. Но хороший старшина роты всегда имел в запасе (на всякий пожарный случай) энное количество спирта.

На параде я впервые увидел знаменитого в ВМФ подводника, командующего 7-м флотом вице-адмирала Г. Н. Холостякова. Он принимал морской парад и находился практически рядом с оркестром.

В общем, море и музыка оказались для меня словно два крыла жар-птицы, за которой я гонялся в юности.

С братом Юрой, к сожалению, мы встретились только недели через две после окончания им учебного курса во флотском экипаже и назначения его для прохождения дальнейшей службы на крупнейший в Советской Гавани артиллерийский склад. Там хранились в основном оптические приборы военного назначения: морские дальномеры, перископы для подводных лодок, артиллерийские буссоли, бинокли… Юра, как имевший среднетехническое образование, стал помощником начальника склада по учёту этой техники и практически его правой рукой. Кроме того, в этой воинской части он вёл ещё и секретное делопроизводство. В то время офицеров не хватало, и Юра вскоре был назначен на офицерскую должность с приличным окладом. Ему сразу присвоили воинское звание старшины 1-й статьи.

1 сентября 1951 года я поступил в вечернюю школу. Желание получить аттестат зрелости для поступления в мореходку у меня не пропало. С началом учёбы в школе забот прибавилось: кроме разучивания новых партий в оркестре надо было ещё и уроки готовить.

Преподавательский коллектив школы состоял в основном из жён офицеров. Некоторые из них в школе работали не первый год. Правда, недели две у нас не было уроков по физике — не могли найти преподавателя. На просьбу директора школы оперативно отреагировал начальник политотдела флота, и временно учителем физики стал старшина 2-й статьи, который служил на радиолокационном посту связи. Надо отдать ему должное — он был отличным специалистом, свой предмет знал превосходно, быстро освоился и показал неплохие педагогические способности. Поэтому, как это часто бывает в жизни, его временный статус учителя перешёл в постоянный.

Кроме военных моряков в вечерней школе учились ребята срочной службы из лётных частей. Они в большинстве своём обслуживали реактивные истребители МиГ-15, только что принятые тогда на вооружение, и были в восторге от этих самолётов. «Лётчики в Корее сбивают на них американские самолёты, как хотят, — с восторгом рассказывали они. — Полное превосходство в воздухе по скорости, манёвренности и вооружению. Во время боя общий счет сбитых самолётов обычно 8:2 в нашу пользу».

Примерно через полгода моя служба в оркестре, к сожалению, закончилась: из московского музыкального училища прислали ребят-юнг, а нас, не имеющих специального музыкального образования, списали на корабли. Я попал горнистом на эсминец «Вёрткий» и своим назначением остался доволен. «Попасть на боевой корабль, побывать в море, почувствовать силу морской стихии во время шторма, — думал я, — вот здорово!». Коля Макаров помог мне быстро выучить все сигналы, подаваемые на сигнальной трубе. Но мой восторг быстро остудил старпом.

— Ученье — свет, а неученье — тьма, — многозначительно сказал он. — Мы скоро уходим на полигон для проведения учебных стрельб, а потом — на боевое дежурство. Так что о школе можете забыть.

А я так хотел учиться! Расстроенный, я вечером прибежал к Юре.

— Снова мне не удастся закончить десятый класс, — с горечью пожаловался я брату. — Не везёт мне с учёбой.

Но Юра успокоил меня.

— Не расстраивайся, — уверенно сказал он. — У нас на складе есть свободные штатные должности. Думаю, что начальник склада пойдёт мне навстречу. Завтра с секретной почтой буду в штабе флота, есть у меня там друзья.

К моему удивлению, меньше чем через неделю пришёл приказ о моём переводе на артиллерийский склад, и учёба в школе была продолжена. «Вот что значит флотская дружба и солидарность! — подумал я. — Теперь уж точно получу аттестат зрелости».

Мечты сбываются

1

С переводом на новое место службы мне удалось решить две задачи: во-первых, я смог продолжать учёбу в вечерней школе; во-вторых, мы оказались с братом снова вместе.

Родители, узнав из моего письма, что мы с Юрой служим в одной части, были очень рады. Однако возникли новые трудности: в школу приходилось ходить за четыре километра, в мороз и пургу, причём без ужина (по распорядку дня ужин был позже моего ухода в школу). Правда, наш кок на свой страх и риск в первое время оставлял мне на камбузе еду, но старшина роты, узнав об этом, строго наказал его. Пришлось брать с собой в карманы сухари. Были случаи, когда мне удавалось доехать до школы на грузовой машине — помогали ребята, стоящие на КПП дороги, ведущей в посёлок Жилдорбат. На мою беду, вредный старшина роты стал меня ставить для несения службы только в караул, в результате чего половину занятий в школе я пропускал, что отрицательно сказывалось на моих оценках.

Из-за этих трудностей Юра решил перевести меня в посёлок Десна, где при Доме офицеров была вечерняя школа. Так за три месяца до выпускных экзаменов я оказался в Артиллерийском управлении Тихоокеанского флота и стал фельдъегерем секретной части, начальником которой был друг моего брата старшина 1-й статьи Володя Злобин. Он, как и Юра, занимал офицерскую должность. Моим непосредственным начальником стал Алексей (его украинскую фамилию с окончанием на букву «о» я, к сожалению, забыл). Три раза в неделю ходили мы с ним по льду бухты Десна в различные части и учреждения флота. Я нёс секретную почту, а он сопровождал меня с карабином за плечом. Возвращались мы всегда уставшие и промокшие, с толстым слоем морской соли на ботинках (бухта хоть и замерзала, но весной на поверхности льда всегда лежал мокрый снег, перемешанный с морской солью).

Однажды, когда мы проходили вдоль берега бухты Постовой, Алексей показал мне место, где во время русско-японской войны наши моряки затопили фрегат «Паллада», перекрыв тем самым вход в бухту для японских кораблей. Фрегат был знаменит тем, что на нём в 1852–1855 гг. вице-адмирал Е. В. Путятин с дипломатической миссией совершил плавание из Кронштадта через Атлантический, Индийский и Тихий океаны к берегам Японии. В этом плавании принимал участие известный русский писатель И. А. Гончаров.

Алексей рассказывал, что летом в хорошую погоду корпус фрегата и его мачты можно увидеть, идя на шлюпке, с поверхности воды.

Кроме нас троих, матросов срочной службы, в секретной части работали две женщины: Галина Павловна Боровикова (заведующая машинописным бюро) и Оля — молодая незамужняя женщина, у которой был маленький сын. Она работала машинисткой.

Галина Павловна, красивая украинка, весёлая и добрая женщина, была женой нашего начальника управления полковника Гурия Павловича Боровикова и частенько выручала Володю Злобина от наказания, замолвив слово «за бедного гусара». Дело в том, что у Володи в посёлке Десна была подруга, и он иногда задерживался у неё до поздней ночи, опаздывая из увольнения.

У Боровиковых было двое детей: сын Наиль (жил в Ленинграде с бабушкой и заканчивал там десятый класс) и дочь Ирина (жила с родителями и училась в шестом классе).

Полковник Г. П. Боровиков, возглавлявший на Тихоокеанском флоте Артиллерийское управление, пользовался заслуженным авторитетом и у командования флота, и у личного состава управления. Это был грамотный специалист, знающий своё дело, строгий, но справедливый начальник, отличный спортсмен, возглавлявший волейбольную команду своего управления, мудрый воспитатель и вообще хороший человек.

Я быстро освоил свои служебные обязанности по секретному делопроизводству, вечернюю школу стал посещать регулярно (благо, она была рядом), и занятия проходили успешнее, чем раньше. В общем, вздохнул с облегчением… «Не служба, а службишка», — похвастался я брату при первой же встрече и поблагодарил его за заботу обо мне.

Действительно, мои успехи в учёбе радовали нас обоих.

— Преподаватели стали ставить меня в пример другим, — доложил я брату. — Особенно учительница немецкого языка.

В начале июня 1952 года после успешной сдачи выпускных экзаменов я получил аттестат зрелости — второй (после диплома об окончании техникума) документ об образовании — и был очень рад этому. Аттестаты нам вручали в Доме офицеров в торжественной обстановке.

С окончанием школы меня поздравили наш замполит и начальник управления полковник Боровиков. В строю я стоял радостный, словно именинник.

— Берите пример с матроса Хитрова, — сказал полковник. — Он единственный из личного состава управления, кто в этом году окончил вечернюю школу и получил аттестат зрелости.

За успехи в учёбе и службе мне присвоили воинское звание старшего матроса.

Вечером после ужина меня вызвал к себе в кабинет замполит и сказал:

— Из Вас, Хитров, может получиться хороший офицер.

Он посмотрел на меня сквозь толстые стёкла своих очков и добавил:

— Рекомендую подать документы в военное училище. Хотите в Киев? — уточнил он.

Я промолчал.

— Подумайте, но с решением надо поторопиться — подача документов ограничена по времени.

На этом разговор был окончен. Но уже на второй день вопрос о моём поступлении в училище был решён окончательно, причём всё произошло спонтанно.

Во второй половине дня в комнату, где мы работали, вошёл улыбающийся полковник Боровиков и протянул жене письмо.

— Из Ленинграда, от Наиля — сказал он.

В конверте кроме письма была фотография сына. Галина Павловна с гордостью показала нам снимок: на нём был запечатлён вихрастый улыбающийся парень в тельняшке.

Увидев меня, полковник Боровиков сказал:

— В Ленинграде открывается новое военно-морское училище, в которое по комсомольскому набору собирается поступать наш сын. Хотите стать военным инженером?

— Хочу! — с радостью ответил я.

Так решилась моя дальнейшая судьба. В Ленинград мои документы были отправлены секретной почтой вместе с личным делом майора Капкова Михаила Александровича (офицера нашего управления), который был назначен в новое училище на должность начальника лаборатории порохов артиллерийского факультета.

Через неделю после его отъезда в Ленинград меня вызвал к себе Гурий Павлович Боровиков и передал два документа — предписание в училище и билет до Ленинграда.

— Поедете в одном поезде с Галиной Павловной, — сказал он. — Она познакомит Вас с нашим сыном. В училище найдёте майора Капкова, он Вам поможет.

Полковник крепко пожал мне руку и улыбнулся.

— Желаю успехов!

2

Вечером я сходил к брату. Юра поздравил меня с окончанием школы и пожелал успехов при поступлении в училище. Мы с ним тепло, по-братски, попрощались, распив при этом бутылку красного вина.

— Прятал в сейфе для секретных документов, — признался Юра. — Пригодилась. Заранее купил, чтобы обмыть твой аттестат зрелости.

От Советской Гавани до Москвы пассажирский поезд шёл около семи суток. Галина Павловна и её подруга (обе с дочками) ехали в купе, а я — в соседнем плацкартном вагоне на верхней полке. Они часто приглашали меня в гости на чай. В свою очередь я помогал им покупать продукты в станционных буфетах, так как женщины боялись отстать от поезда.

Преодолев Сихотэ-Алинский хребет и Амур, мы медленно, но верно приближались к Байкалу. Подъезжая к озеру, я вспомнил свои прошлогодние приключения, связанные с желанием посмотреть на «священное море». Конечно, настоящее море с Байкалом не сравнить, хотя тогда это озеро произвело на меня неизгладимое впечатление. На одной из станций я купил знаменитого байкальского омуля «с душком» и угостил своих знакомых из купейного вагона. Признаться, ни им, ни мне такая рыба не понравилась.

В Москву мы приехали утром, и, несмотря на ранний час, она показалась мне слишком шумной. На площади трёх вокзалов было много приезжих, все куда-то спешили, словно муравьи, сновали машины, оглашая утренний рассвет своими гудками.

Галина Павловна приняла предложение своей московской подруги погостить у неё несколько дней, побродить по Первопрестольной, побывать в театрах и музеях столицы. Она дала мне адрес их квартиры в Ленинграде и сказала, что о моём приезде предупредит сына по телефону. Я поблагодарил её за заботу обо мне, попрощался и, помахав девчонкам рукой, направился в сторону Ленинградского вокзала.

В тот же день вечером я уже ехал в поезде, смотрел в окно на мелькавшие дачные дома Подмосковья и думал, чем закончится мой длинный путь через всю страну от Тихого океана до Балтики.

В школьные годы я много читал о Петре Первом и восхищался им. Великий царь ради своей любви к морю и кораблям не гнушался работать на корабельных верфях Голландии и Англии простым плотником, рискуя жизнью; вести прицельный огонь из корабельных пушек по врагу во время морских сражений; в течение многих лет воевать со шведами за выход к Балтийскому морю.

Подъезжая к Ленинграду, я, конечно, волновался: в этом городе, как в зеркале, отражается наша история на протяжении трёх веков… Увидеть памятник Петру Первому «Медный всадник», взглянуть с набережной Невы на Зимний дворец, побывать в Эрмитаже, погулять по Летнему саду, полюбоваться Михайловским замком, посмотреть на шпиль Петропавловской крепости, не спеша пройтись по Невскому проспекту до самой арки Главного штаба, выйти на Дворцовую площадь и там, подняв голову вверх, увидеть на вершине Александровской колонны ангела-хранителя. А в летнюю белую ночь с восторгом смотреть, как разводят невские мосты. Да мало ли чего ещё сказочно-красивого можно увидеть в этом славном городе, построенном Петром Великим!

Проезжая станцию Бологое, я подумал: «Теперь уж я точно всё это увижу».

Московский вокзал в Ленинграде показался мне более опрятным, чем Ленинградский в Москве, и менее шумным. До дома на Мойке, где жили Боровиковы, я добрался без особых хлопот. Наиль и его бабушка встретили меня радушно, накормили обедом и напоили чаем с пирожками. С Наликом мы сразу подружились. Он подробно рассказал мне об училище и порядке сдачи экзаменов. Конкурс ожидался большой — до трёх человек на одно место!

— Хочешь посмотреть город? — спросил меня мой новый друг.

— Конечно, — обрадовался я. — Мечтал об этом ещё с седьмого класса…

Поблагодарив бабушку за вкусные пирожки с яблочным вареньем, мы отправились в город. Обход начали с Казанского собора. Налик оказался хорошим гидом, и в тот день и вечер я многое увидел и услышал о городе на Неве. Ужинать пришлось в кафе. Проходя мимо кинотеатра на Невском проспекте, я показал на большую красочную афишу.

— Наверное, хороший фильм, приглашаю… Посмотрим, а заодно и отдохнём от ходьбы!

— Ты лучше посмотри на часы — нам уже спать пора!

Я взглянул на часы. Часовая стрелка приближалась к цифре 12, а на улице было светло, почти как днём.

— Белые ночи, — пояснил Наиль. — Правда, здорово?

Вот так я впервые в Ленинграде встретил белые ночи и ощутил их прелесть. Потом на Новой Земле я встречал и провожал их, погружаясь в длинную полярную ночь, семь лет подряд. Но первое впечатление и ощущение сродни первой любви…

3

На следующий день утром мы отправились в училище. Помню, долго ехали до проспекта Сталина с трамвайными пересадками. Проехали парк Победы, Дом культуры им. Капранова, в который потом мы ходили на танцы, авиационный институт, студентки которого бегали к нам на танцевальные вечера. Здесь была конечная остановка трамвая, и до училища нам пришлось идти пешком.

Издали здание училища выглядело очень солидно: мощный центральный семиэтажный блок заканчивался круглым стеклянным куполом. Справа и слева, как крылья птицы, к центральному блоку примыкали пятиэтажные блоки. Вертикальные колонны фасада здания были выполнены в сталинском стиле — из огромных серых обтёсанных камней. Территория вокруг здания напоминала заброшенную строительную площадку, заросшую травой.

— Говорят, стройку затеял ещё Киров, — пояснил Налик. — Строили Ленинградский дворец Советов. Но помешали его достроить сначала убийство Кирова, а потом война с фашистами.

Подходя ближе к училищу, я заметил, что герб СССР на фасаде здания был частично разбит.

— Результат выстрела из пушки немецкого танка, прорвавшегося в город со стороны Пулковских высот, — сказал Наиль. — В годы блокады Ленинграда недалеко отсюда проходила линия обороны города.

В училище через дежурного офицера мы нашли майора Капкова, который устроил меня временно в комендантскую роту. Наиль уехал домой до начала сдачи вступительных экзаменов.

Утром следующего дня меня вызвал к себе заместитель начальника училища по строевой части капитан 1 ранга К. В. Казачинский. Оказалось, что он служил на Тихоокеанском флоте, во время войны с Японией был командиром бригады торпедных катеров, принимал активное участие в высадке морских десантов в Курильской и Южно-Сахалинской операциях 1945 года, потопил немало японских кораблей, за что был удостоен звания Героя Советского Союза. Об этом я узнал позже от майора Капкова.

Казачинский подробно расспросил меня о службе на флоте, кто возглавляет сейчас штаб флота и бригаду торпедных катеров. Моими ответами он остался доволен и в заключение беседы сказал:

— Для сдачи экзаменов создано девять групп. Поезжайте домой, порадуйте родителей. Сдавать экзамены будете в последней группе.

— Есть! — радостно выпалил я.

— Не ожидал? — улыбнулся заместитель начальника училища.

— Не ожидал, — искренне признался я. — Думал побывать дома на обратном пути, если не удастся поступить, хотя очень хочется!

— Службу знаете — поступите! — успокоил он меня, улыбнулся и, пожелав хорошего отдыха, крепко пожал мне руку.

«Вот что значит боевой командир, — подумал я. — Любит и ценит матросов». Я ещё раз с трепетом взглянул на золотую звезду Героя Советского Союза, которую впервые видел так близко и, воодушевлённый заботой обо мне, вышел из кабинета.

В тот же день у меня состоялась беседа с начальником политотдела училища капитаном 1 ранга М. Т. Мельником, который тоже, как и Казачинский, служил на Тихоокеанском флоте. Он похвалил меня за стремление стать офицером ВМФ.

— Вам повезло, — сказал он. — Наше Высшее военно-морское училище инженеров оружия, пожалуй, первое и пока единственное училище, которое будет готовить специалистов высокого класса — оружейников ВМФ. Оно создано по решению ЦК КПСС и одобрено высшим руководством страны.

Потом он расспросил о политработниках Тихоокеанского флота и тоже остался доволен моими ответами (пригодились знания, полученные во время службы в артиллерийском управлении).

От начальника политотдела я узнал, что поступаю в училище вне конкурса, как прослуживший больше года на флоте. Это известие меня очень обрадовало.

— Но имейте в виду, что с полученными на экзамене двойками мы не принимаем! В отпуске не забывайте об учебниках.

С помощью майора Капкова мне удалось быстро оформить отпускные документы, и на следующий день я был уже свободен. По пути на вокзал я заехал к Наилю и поделился с ним своей радостью. Он пообещал узнать, когда последняя группа будет сдавать экзамены, и дать мне телеграмму.

И вот я снова в родном Тамбове, у родителей, в окружении родственников и друзей. Как радостно встретиться после долгой разлуки! Дни летели быстро, и я их толком не прочувствовал: встречи с друзьями по учёбе в техникуме, загорание и игра в волейбол на пляже реки Цны, лодочные прогулки до острова Эльдорадо, где собиралась элитная молодёжь города, танцы в клубе «Авангард» и знакомство с девушками…

Прошла неделя. Я собрался поехать в село Татаное к своему рыжему другу Петьке Панкову, чтобы похвастаться морской формой, но неожиданно из Ленинграда пришла телеграмма: «Срочно выезжай на экзамены. Наиль».

Конечно, учебники в руках я так и не подержал…

4

Наиля я встретил в училище и от него узнал последние новости: ребята, прошедшие медкомиссию и успешно сдавшие вступительные экзамены, жили в училище и ждали экзаменационных результатов нашей, девятой группы.

Медкомиссию пришлось проходить и нам. Помню, некоторые ребята очень волновались и перед тем, как идти к врачу, жевали лимон или апельсин для успокоения нервной системы. А те, кто имел слабое зрение, договаривались с друзьями пройти за них медкомиссию у врача-окулиста.

Меня назначили старшиной роты, в которой насчитывалось до ста человек. Если и в других ротах училища было такое же количество абитуриентов, то их общая численность по нынешним меркам была огромна! Конечно, был и большой отсев — отбирали лучших и самых достойных. В основном это были ребята — комсомольцы из московских и ленинградских школ (до 90 %).

Вернувшись из отпуска, я узнал, что из трёх поступавших в училище матросов с Балтийского флота вступительные экзамены сдал, если не ошибаюсь, только один. После того, как я узнал об этом, сразу же вспомнились слова начальника политотдела: «С двойками мы не принимаем». Пришлось срочно садиться за учебники. Больше всего я боялся за устный экзамен по математике. Для оказания помощи ребята прикрепили меня к Станиславу Васильеву — отличному парню и классному математику, который решал задачи, словно щёлкал семечки. Это меня и спасло…

С первым экзаменом (это было сочинение) я справился довольно успешно — получил оценку «хорошо» и был на седьмом небе от счастья. «Если так пойдёт и дальше», — размечтался я… Но чудес не бывает, если знания слабоваты. По математике письменно я получил оценку «удовлетворительно», и то благодаря помощи Стаса Васильева. Немного пожурив себя, успокоился: «Это тоже неплохо».

На устном экзамене по математике, помню, сражался до конца как утопающий, хватаясь за любую соломинку, и с большим трудом выцарапал удовлетворительную оценку. После этого вздохнул с облегчением — остался один экзамен по химии. Этот предмет я знал неплохо и рассчитывал на положительную оценку.

Экзамен по химии принимала женщина. Увидев меня среди гражданских ребят в морской форме, она была несколько удивлена. Когда я сказал, что прибыл с Тихоокеанского флота для поступления в училище, она долго расспрашивала меня о службе на флоте: как там кормят, не обижают ли молодых матросов, где безопаснее служить — на кораблях или в береговых частях. Я, по возможности, старался отвечать на её вопросы довольно полно.

— Моего сына, — пояснила она, — призвали служить на флот, поэтому я Вас так подробно расспрашиваю.

Ответив на первый вопрос билета, я приступил к ответу на второй, но был остановлен.

— Достаточно, — сказала преподаватель и улыбнулась. — Что Вам поставить?

Я тоже улыбнулся.

— Какую оценку заслужил, такую и…

Я не успел договорить. Оказалось, что я заслужил оценку «хорошо».

Так достаточно благополучно закончились для меня вступительные экзамены. Впереди была ещё аттестационная комиссия и окончательное распределение по факультетам и учебным классам. С Наилем Боровиковым мы договорились просить комиссию зачислить нас на артиллерийский факультет. Каждый из нас с волнением ждал вызова для беседы с членами аттестационной комиссии.

Однажды неожиданно и без всякого сопровождения должностными лицами (как это обычно делается) в ротное помещение вошёл начальник училища контр-адмирал В. А. Егоров. Я не растерялся, чётко подал команду «Смирно!» и доложил, что в роте проводятся занятия по расписанию. Команда «Смирно» прозвучала так, как её обычно подают на боевых кораблях, протяжно и с особым ударением на «о», как нас учил во флотском экипаже наш главный корабельный старшина. Адмиралу, который много лет прослужил на кораблях, эта команда, видимо, понравилась. Он взглянул на мою бескозырку, на мои флотские погоны и с явным удовлетворением сказал:

— Молодец, старший матрос Тихоокеанского флота!

Но когда посмотрел вниз и увидел мои брюки клёш, побагровел.

— Безобразие! — буркнул он, но не стал при всех отчитывать меня.

В это время в помещение, запыхавшись, вбежал наш ротный командир. Проходя мимо него, адмирал заметил:

— Ваш старший матрос прибыл с флота в брюках клёш. Форму одежды привести в порядок!

Пришлось срочно идти в комендантскую роту, где ребята при мне распороли брюки и привели их в порядок на швейной машинке.

На заседании аттестационной комиссии Наиля Боровикова и меня зачислили, как мы и просили, на артиллерийский факультет по специализации «Приборы управления стрельбой и оптика».

— Это то, что надо! — обрадовались мы.

Меня назначили старшиной класса и присвоили воинское звание старшего курсанта. Моя мечта о море и мореходке переросла в реальность: с 1 сентября 1952 года я стал курсантом Высшего военно-морского училища инженеров оружия. Впереди — интересные курсантские годы на целых пять с половиной лет!

Курсантские годы

Крейсер «Аврора»

1

Свои курсантские годы я всегда вспоминаю с большой теплотой: молодость, возмужание и первая настоящая любовь… Разве об этом можно забыть?

Первый курс обучения в училище пролетел быстро, словно миг, и был, пожалуй, самым насыщенным и интересным.

Перед началом учебного года училище лихорадило… Оно напоминало растревоженный муравейник: все куда-то спешили, что-то несли, разговаривая на ходу. Время поджимало! Командование и политотдел училища принимали срочные меры по выполнению задач, поставленных Военно-морским министром адмиралом Н. Г. Кузнецовым. Училище было новое, с новыми задачами, и решать их приходилось, как говорят, с чистого листа. Кроме того, размещалось оно в недостроенном здании Дома Советов, что создавало дополнительные трудности. Все понимали, что без высокого профессионализма и чёткой организации труда здесь не обойтись.

Особая ответственность за порученное дело была возложена на профессорско-преподавательский состав факультетов, которых в училище было четыре: артиллерийский, минно-торпедный, реактивный и химический. Несмотря на свои высокие воинские и учёные звания, преподаватели наравне с младшим персоналом усердно трудились над обустройством учебных классов и лабораторий, подготовкой конспектов лекций, наглядных пособий и действующих макетов. Большинство из них имели воинское звание капитана 1 ранга или полковника, учёную степень доктора или кандидата наук, учёное звание профессора или доцента. И это не случайно: они должны были готовить для флота грамотных офицеров, способных быстро осваивать и умело эксплуатировать новые образцы вооружения и военной техники.

В напряжённом ритме работали отдел кадров, строевой и финансовый отделы, санчасть. Но больше всего доставалось начальнику тыла, в подчинении которого находились вещевой и продовольственный отделы, гараж и комендантская рота. Обуть, одеть, накормить и помыть в бане такую ораву молодых ребят было не так просто! Но этот невысокий подполковник, круглый, как шар, поспевал везде, и его служба тыла работала слаженно и чётко, словно часовой механизм. Огромная столовая с кухней и подсобными помещениями, размещённая в центральном блоке здания, занимала весь второй этаж и была его любимым детищем. Он был всегда весел и хмурился лишь тогда, когда надевал галоши (в дождливом Ленинграде они в то время были в большой моде!): подполковник, не видя галошу из-за своего круглого живота, обычно мучительно долго шарил ногой, чтобы попасть в неё своим ботинком. Нагнуться при этом для него было смерти подобно.

В августе 1952 года аттестационная комиссия окончательно утвердила списки будущих курсантов и их распределение по факультетам и учебным классам. Наконец всё было готово к началу учебного года, и начальник училища контр-адмирал В. А. Егоров с лёгким сердцем подписал приказ о зачислении нас курсантами Высшего военно-морского училища инженеров оружия с постановкой на все виды довольствия. Осталось лишь пройти ускоренный курс молодого матроса и принять военную присягу.

Нам повезло: курсанты нашей роты обучение проходили на легендарном Краснознамённом крейсере «Аврора». Я был на «Авроре» вместе со всеми, хотя присягу принял ещё на Тихоокеанском флоте. Накануне отправки на крейсер всех первокурсников, кроме меня, остригли наголо.

— Вам, Хитров, тоже не мешало бы остричься под Котовского, — намекнул мне командир роты. — Военный порядок славится своим единообразием.

Я промолчал, но про себя решил: «Ни за что! С чего это я, старший матрос, буду портить свою причёску?»

Крейсер «Аврора» мы увидели ещё издали: он стоял на бочках красного цвета прямо против Нахимовского военно-морского училища и, казалось, навечно сроднился с этим местом и Невой. Мощные и элегантные обводы его корпуса были обшиты медью, предохраняющей от обрастания ракушками (как потом нам объяснили). На фоне безоблачного голубого неба чётко вырисовывались три огромные трубы и две высокие мачты, что придавало бронепалубному красавцу сказочный вид и радовало глаз моряков. На флагштоке развевался кормовой флаг Военно-Морских Сил. Возле трапа с автоматом на груди стоял матрос в форменке, тельняшке и бескозырке, нахлобученной на лоб почти до самых бровей. На её ленточке было крупно написано «АВРОРА».

Получив добро от вахтенного офицера, наш командир роты капитан-лейтенант Ю. М. Королёв скомандовал:

— На крейсер по трапу бегом марш!

Не успели мы отдышаться, сгрудившись в кучу на корме, и толком рассмотреть сияющую на солнце корабельную рынду, как услышали очередную команду:

— За мной шагом марш!

По правому борту корабля командир роты привёл нас на бак и там, возле носового орудия, построил в две шеренги. Его первый инструктаж был краток. В двух словах он рассказал о планах нашего пребывания на крейсере, обратив особое внимание на необходимость глубокого освоения учебного материала и строгого соблюдения воинской дисциплины.

— За малейшую провинность буду наказывать, — предупредил командир роты. — И ещё…

Он посмотрел на нас внимательным взглядом и добавил:

— В связи с проведением на «Авроре» экскурсий вот уже около четырёх лет здесь существует особый порядок, поэтому надо вести себя не только дисциплинированно, но и культурно. Понятно?

Курсанты молча стояли в строю, не зная, как отвечать в таких случаях.

— Молчание — знак согласия! — улыбнувшись, сказал Королёв и, к нашей общей радости, распустил строй.

Мы, довольные, полукольцом обступили историческое орудие, рассматривая прикреплённую к башне и до блеска начищенную медную памятную доску. На ней были выгравированы слова о том, что в октябре 1917 года холостым выстрелом из этого орудия «Аврора» подала сигнал к штурму Зимнего дворца. Как нам потом рассказали в музее крейсера, выстрел из бакового шестидюймового орудия произвёл расчёт комендора Евдокима Огнева по команде комиссара А. В. Белышева.

Во время нашего пребывания на «Авроре» мне посчастливилось увидеть Александра Белышева, когда он на палубе крейсера беседовал с группой комсомольцев. Я подошёл к экскурсантам вплотную, чтобы лучше рассмотреть легендарного комиссара «Авроры» и расслышать его голос. Он был среднего роста, одет в лёгкий плащ тёмного цвета, серый костюм и белую рубашку с галстуком. На глазах — очки в толстой коричневой оправе, на голове — короткополая шляпа, типичная для руководящих партийных работников пятидесятых годов.

Говорил он медленно и спокойно, иногда озаряя слушателей приятной улыбкой. В обращении со всеми вёл себя просто, на вопросы отвечал обстоятельно, не скрывая при этом малоизвестные широкой публике подробности тех исторических событий. В частности, я впервые узнал, что выстрел «Авроры» прозвучал почти на час позже намеченного срока, что в свою очередь при определённом стечении обстоятельств могло привести к срыву операции, связанной с арестом Временного правительства в Зимнем дворце.

По плану «Аврора» должна была произвести выстрел после того, как на Петропавловской крепости будет зажжён красный фонарь. Начало операции (или время «Ч», как говорят в штабах) было назначено на 21 час. Но прошло 15 минут, потом еще 25 минут, а сигнала с Петропавловской крепости всё не было. Стало быстро темнеть, и крепость с её высоким шпилем растворилась в черноте наступающей ночи. Уже более получаса матросы «Авроры» находились на своих постах по боевой тревоге. Кругом тишина и непроглядная темень… Что случилось? «Мне пришлось изрядно поволноваться, — признался Александр Викторович, — ни сигнала, никаких известий… Могли бы отправить посыльного!»

Оказалось, что в Петропавловской крепости не нашлось красного сигнального фонаря. С большим трудом его где-то отыскали, но, как ни старались, долго не могли водрузить на шпиль, чтобы он хорошо был виден с «Авроры». И только в 21 час 40 минут сигнальщики с набережной Невы увидели красный сигнал и продублировали его на корабли. На крейсере «Аврора» и двух миноносцах («Амур» и «Забияка») были включены прожектора, которые осветили Зимний дворец. Белышев властным голосом крикнул:

— Слушай мою команду! Носовое, огонь!

Вечернюю темноту озарила яркая вспышка, раздался громовой раскат, который, постепенно удаляясь, достиг Дворцовой площади. Для двадцатичетырёхлетнего матроса, первого комиссара «Авроры», этот выстрел оказался историческим: с него начался отсчёт новой, почти вековой эры в истории России, связанной с Великой Октябрьской социалистической революцией.

2

За свои заслуги перед советским народом в 1948 году крейсер «Аврора» получил статус исторического музея Военно-Морских Сил и одновременно стал учебной базой для воспитанников Нахимовского училища, поэтому трёхнедельное пребывание на нём оказалось для нас не только полезным, но и весьма интересным.

Разместили нас в просторных кубриках и без всякой проволочки стали обучать азам морского дела. Обучение носило в основном ознакомительный характер. Часть кают корабля ещё раньше была переоборудована под учебные классы, в которых разместили наглядные пособия и макеты.

На первом же занятии мы узнали, что крейсер «Аврора» имеет мощную палубную броню, обеспечивающую защиту от артиллерии противника жизненно важных частей корабля — центрального командного поста, артиллерийских башен и погребов для боеприпасов.

Крейсер имел большую для того времени скорость хода (до двадцати узлов) и вооружение, вполне достаточное для успешного ведения боя в составе соединения кораблей: восемь орудий башенного типа крупного калибра (152 мм), двадцать четыре орудия среднего калибра (75 мм) и восемь пушек малого калибра (37 мм).

Эти высокие технические характеристики корабля, помноженные на отличную выучку и мужество экипажа, позволили «Авроре» выстоять в Цусимском сражении, когда два наших крейсера («Аврора» и «Олег») вели неравный бой с десятью японскими крейсерами. Бой 14 мая 1905 года длился весь день. С наступлением вечерних сумерек часть японских крейсеров, в том числе такие мощные, как «Кассуга», «Мацусима» и «Нанива», получившие тяжёлые повреждения, вышли из боя и ушли к своим берегам.

К сожалению, в тот день, несмотря на героизм офицеров и матросов, 2-я Тихоокеанская эскадра вице-адмирала З. П. Рожественского практически перестала существовать: Цусимское сражение было проиграно, японский адмирал флота Хейхатиро Того ликовал…

Русские корабли, оставшиеся на плаву, под покровом ночи покинули Цусимский пролив. По воле судьбы три крейсера («Аврора», «Олег» и «Жемчуг») оказались в Южно-Китайском море и через неделю, 21 мая 1905 года, бросили якоря в филиппинском порту Манила, который в то время находился под протекторатом американцев. Там удалось залатать пробоины и устранить повреждения, полученные кораблями в Цусимском сражении. Домой, в Россию, путь оказался трудным и долгим…

Практические занятия на «Авроре» с нами проводили старшины и матросы, свободные от вахты. Показывая основные узлы и механизмы орудий, они подробно объясняли их назначение, принцип действия и устройство. Мы облазили все боевые посты, ознакомились с инструкциями орудийных расчётов по боевой тревоге, осмотрели пороховые погреба, где хранились боеприпасы. В центральном посту нам рассказали, как вырабатывается целеуказание для наведения орудия на цель. В процессе обучения мы побывали на командирском мостике, в штурманской рубке и в машинном отделении корабля.

Напряжение постепенно нарастало, многие ребята стали уставать и по вечерам, слушая на палубе бой склянок корабельной рынды, с удовольствием спускались в кубрик, когда наступало время отхода ко сну.

За прошедшие две недели мы уже кое-что узнали о Корабельном уставе Военно-Морских Сил, об устройстве орудий различного калибра и систем их наведения на цели, научились вязать простые морские узлы, драить палубу во время большой приборки и даже ходить на шлюпке, хотя это было, если мне не изменяет память, всего лишь один или два раза.

Тесное общение с бывалыми матросами «Авроры» для некоторых наших юных курсантов не прошло даром: во время разговоров в курилке на полубаке они нахватались флотских словечек типа салага, полундра. Конечно, в дружеских беседах эти слова произносились ими случайно и были лишь исключением из правил.

В целом же матросы-авроровцы по своему уровню развития, поведению и культуре были далеки от матросов-анархистов времён батьки Махно. Например, старший матрос Владимир Алёхин за годы своей службы на «Авроре» провёл более двухсот экскурсий, рассказывая об историческом прошлом боевого крейсера. На одной из таких экскурсий я узнал, что крейсер «Аврора» был заложен в мае 1897 года и уже через три года сошёл со стапелей Новоадмиралтейского завода Санкт-Петербурга. На церемонии спуска корабля на воду присутствовал государь-император Николай Второй. Никто тогда, в том числе и он сам, не мог даже и предположить, что через семнадцать лет этот крейсер станет оплотом революционных моряков Балтики и от его выстрела закачается трон последнего императора России.

3

Однажды после ужина в каюту крейсера «Аврора», переоборудованную под учебный класс, вошёл наш командир роты капитан-лейтенант Королёв. Я как старшина класса быстро поднялся и скомандовал:

— Встать, смирно!

Потом строевым шагом подошёл к ротному и доложил:

— Товарищ капитан-лейтенант! В классе проводится самостоятельная подготовка курсантов второго взвода!

— Садитесь! — скомандовал ротный.

Подойдя к преподавательскому столу, он неожиданно для нас с улыбкой сказал:

— Для продолжения учёбы к нам переведена группа курсантов второго курса инженерного факультета училища им. М. В. Фрунзе. Трое из них будут назначены в нашу роту командирами взводов.

Надо заметить, что Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе имеет славную трёхвековую историю. В разные годы это старейшее военно-учебное заведение окончили сотни выдающихся деятелей России. Среди них были знаменитые флотоводцы Ф. Ф. Ушаков и П. С. Нахимов, известный мореплаватель С. И. Челюскин, первооткрыватели Антарктиды Ф. Ф. Беллинсгаузен и М. П. Лазарев, выдающийся композитор Н. А. Римский-Корсаков, писатель-маринист К. М. Станюкович, крупнейший специалист в области радиоэлектроники академик адмирал-инженер А. И. Берг. Выпускниками училища были видные деятели флота времён Великой Отечественной войны адмиралы Н. Г. Кузнецов, В. А. Алафузов, А. Г. Головко и другие.

Конечно, курсанты-фрунзенцы очень гордились историей своего училища и как командиры и помощники командиров взводов много сделали для нашего воспитания в духе боевых традиций Военно-Морского Флота. Наши наставники часто являли собой примеры крепкой флотской дружбы, особого состояния души, мужества и отваги. Об одном случае, связанном с курсантом по фамилии Варавва, в курсантской среде ходили разные байки. Варавва был незаурядной личностью и прославился своей решимостью постоять за себя и своих друзей.

Раньше, до 1950 года, курсанты военно-морских училищ, находясь в увольнении, носили при себе палаши (в качестве предметов форменного обмундирования). Морской палаш, как известно, любил носить сам Великий император Пётр, а его ближайший сподвижник светлейший князь Александр Меншиков ловко орудовал им при абордаже шведских кораблей.

Молва гласила, что во время потасовки курсантов на Невском проспекте Варавва выхватил палаш из ножен и, отбиваясь от нападавших, случайно задел им одного из юношей. Разразился скандал, и флотское начальство под давлением общественности вынуждено было запретить ношение палашей курсантами в увольнении, оставив такое право лишь за ассистентами при Боевом Знамени. Очень жаль, что нам не пришлось пощеголять ими перед публикой в дни увольнений. А как хотелось пройтись по Невскому проспекту с любимой девушкой, придерживая левой рукой палаш, висящий на поясном ремне!

Наше пребывание на крейсере «Аврора» приближалось к концу. Командир роты остался доволен успехами курсантов в учёбе и поведением на корабле. Всё шло как по маслу и ничто не предвещало беды. Но жизнь, как известно, состоит не только из праздников. Случилась и у нас серьёзная неприятность. Во время осмотра машинного отделения любознательность нашего товарища Гены Витушко чуть не стоила ему жизни. Оступившись, он провалился в люк, ведущий в угольную яму. К счастью, всё обошлось.

«Мне просто повезло, — рассказывал нам потом Гена. — Во время падения я схватился рукой за какую-то железяку и в таком положении продержался до прихода помощи. Страшно было смотреть вниз: время тянулось медленно, в глазах стали появляться чёртики, и в какой-то момент мне даже показалось, что там, на дне глубокого трюма, стоит и ждёт меня белая смерть с косой в руках».

Не прошло и двух дней, как вдруг… Недаром на Руси говорят: «Беда не приходит одна!» Был воскресный день. Вечерело. Наступило бабье лето и пора перелёта птиц на юг. Мы стояли по левому борту крейсера у туго натянутого леера и любовались вечерним закатом.

— Смотрите, гуси! — крикнул кто-то из ребят и показал рукой в сторону моста через Большую Невку.

Над рекой, высоко в небе, широким красивым клином летела стая гусей. Слабая волна, идущая вдоль гранитного берега, тихо плескалась о борт корабля. От середины реки по направлению к «Авроре» быстрым ходом шла прогулочная лодка. В ней сидели два парня и девушка. Они о чём-то весело болтали. Мы всё своё внимание сосредоточили на лодке, пытаясь лучше рассмотреть девушку с рыжей косой.

— Рыжая и вся в веснушках, — с усмешкой сказал стоявший рядом со мной Феликс Степанов. — Рыжая бестия.

— Рыжая, но симпатичная, — возразил я ему.

Лодка всё ближе подходила к нам. Когда она оказалась на расстоянии броска гранаты, Феликс неожиданно, с криком «Лови!», бросил в её сторону пустую бутылку, которая, описав в воздухе дугу, упала не в воду, а по закону подлости ударилась о весло и разбилась. Осколком стекла поранило девушку. Она вскрикнула и закрыла левую щёку рукой. Когда девушка отняла руку, то на её щеке мы увидели кровавое пятно.

Феликс побледнел и крепко вцепился руками в леер. Мы тоже опешили, не зная, что в таких случаях надо делать. Нас выручил матрос, стоявший рядом. Он быстро поднялся на ходовой мостик и доложил о случившемся вахтенному офицеру, который приказал дежурному фельдшеру оказать девушке медицинскую помощь.

Тем временем лодка, обогнув корму крейсера, причалила к трапу.

Рана, как потом мы узнали, оказалась неглубокой. «Так себе, небольшая царапина, — успокоил фельдшер командира роты, — до свадьбы заживёт». Однако Феликсу этот дурацкий поступок чуть не стоил отчисления из училища. Слух о происшествии с курсантами на «Авроре» дошёл до нашего руководства. Начальник политотдела капитан 1 ранга Мельник распорядился тщательно разобраться и строго наказать хулигана, вплоть до отчисления. «Чтобы другим неповадно было!» — заметил он.

Феликса спас командир роты. Благодаря его решительным действиям дело удалось замять. Королёв позвонил девушке, поговорил с её родителями и извинился за необдуманный поступок своего подчинённого. Когда тучи над Феликсом окончательно рассеялись, кто-то из ребят пошутил:

— Теперь у тебя, Феликс, одна дорога — брать в жёны пострадавшую. Кстати, она хоть и рыжая, но ничего…

Конечно, Феликс сильно переживал, но все были уверены, что он не собирался бросать бутылку именно в лодку с людьми. Сработал его Величество случай!

Как у Феликса в руке оказалась пустая бутылка, для всех нас так и осталось тайной…

На сон грядущий

1

Поначалу курсантская жизнь, однообразная от подъёма до отбоя, показалась мне скучной, а для ребят, только что сменивших свою гражданскую одежду на военную форму, к тому же и трудной.

— Тебе хорошо, к подъёму привыкать не надо, — рассматривая на моей форменке новые погоны старшего курсанта, сказал как-то Наиль Боровиков. — А каково нам, салагам?

— Ничего, привыкнешь и ты, — успокоил я своего друга. — Говорят, человек ко всему привыкает.

И действительно, не прошло и трёх месяцев, как все курсанты нашей роты окончательно свыклись с мыслью о необходимости жить по распорядку дня, строго выполнять приказы и требования воинских уставов, соблюдать флотские традиции.

Подъём в шесть утра и ежедневная физзарядка для них уже не казалась пыткой на дыбе, а спортивные занятия и соревнования воспринимались, как праздник души и тела. «В здоровом теле — здоровый дух!» — любил повторять наш физрук майор Самохвалов. Он был среднего роста, крепыш, словно гриб-боровик. Основное внимание Самохвалов обращал на плавание. «Тонуть как топор, брошенный в воду, — позор для моряка!» — убеждал нас майор. И добился своего — к началу морской практики все курсанты первого курса успешно сдали нормативы по плаванию.

Несение внутренней, караульной и гарнизонной службы стало для нас нормой жизни. Даже большие (еженедельные) приборки, которые на первых порах для многих курсантов были в тягость, постепенно превратились в своего рода отдых. Этому способствовала и музыка, гремевшая во время приборок повсюду, даже в комнатах для чистки обуви и гальюнах.

Благодаря нашим замечательным преподавателям напряжённая учёба с её теорией, практикой и самостоятельной подготовкой быстро переросла в потребность — хотелось больше знать и уметь! Настроение с каждым днём менялось к лучшему, а курсантская жизнь становилась интересной и даже красивой, наполненной каким-то особым смыслом и романтикой…

Впервые эту романтику мы прочувствовали с посещения исторического крейсера «Аврора» и первых увольнений в город. Мы, молодые и задиристые ребята, только что одетые в новенькую, с иголочки, красивую курсантскую форму, стайками, словно воробьи по весне, заполняли близлежащие клубы и институты, где по воскресеньям проходили танцы и вечера отдыха.

Нас всегда было много, и гражданские ребята, зная о мощи начищенных до блеска флотских блях, побаивались вступать с нами в конфликт из-за девчонок. А они были от нас без ума! Так уж повелось в городе на Неве с Петровских времён: военные, особенно моряки, считались для барышень на выданье самыми престижными женихами.

На танцы мы ходили чаще всего в клуб имени Капранова, который размещался недалеко от нас на проспекте им. Сталина, позже переименованном в Московский проспект. С появлением в этом районе военно-морского училища клуб быстро приобрёл широкую известность, и его стали посещать самые красивые и смелые девушки, живущие в разных концах города. Некоторые из них раньше были знакомы с курсантами второго курса инженерного факультета училища имени М. В. Фрунзе. Эти курсанты в 1952 году были переведены в наше Высшее Военно-морское училище инженеров оружия (ВВМУИО) и стали его первыми выпускниками.

Многие из приходивших на танцы девушек имели цель познакомиться с курсантами старших курсов, чтобы сразу под венец! Поэтому на нас, салажат, они не обращали никакого внимания. Курсанты-фрунзенцы были вне конкурса!

Знакомясь с девушками на танцах, я обычно старался обходить тонкие вопросы, связанные с быстрым развитием событий. Я считал, что женитьба — дело серьёзное и к этому надо относиться разумно. «Пока не окончу училище — не женюсь!» — твёрдо решил я.

Однажды во время танцев с одной девушкой из «лётного» (лётный институт) между нами произошёл такой диалог:

— У Козерогов есть один недостаток, — заметила она, узнав, кто я по гороскопу. — Они слишком упрямы и от своего решения никогда не отступят.

— Разве это плохо?

— Смотря в каких случаях. Знала я одного такого упрямого, как…

Не договорив, она усмехнулась, показав свои ровные зубки. Потом как-то странно повела своими красивыми бровями и, помахав мне рукой, быстро пошла к подруге, которая, как мне показалось, подавала ей знаки взмахом головы. Подойти к ним я не решился. Увидев Наиля Боровикова, я подошёл к нему и рассказал о случившемся.

— Надменная попалась мне девушка, — с обидой произнёс я.

— Не расстраивайся, — успокоил меня друг. — Наверно, это была одна из тех, которые мечтают поскорей выйти замуж. А у тебя на шевроне всего лишь одна «галочка».

Я промолчал.

— Таких немало, которым срочно надо выйти замуж, — философски заметил он и потянул меня за рукав к выходу. — Поедем лучше ко мне на чай с бабушкиными пирожками.

— Поедем, — с радостью согласился я. — Какой дурак откажется от такого лакомства.

Надо заметить, что нас, иногородних, ребята, жившие в Ленинграде, часто приглашали к себе домой, а их родители угощали гостей чем-нибудь вкусненьким. Это было старой доброй традицией ленинградцев, переживших блокаду во время Великой Отечественной войны. Я чаще всего был у Саши Алипова, иногда вместе с Женей Кутовым. Саша жил на Невском проспекте недалеко от Московского вокзала. В его дворе, кстати, жил Михаил Козаков, который потом стал известным артистом кино. С ним Саша учился в одной школе. В доме на Невском нас встречали как родных. Мама нашего однокашника Саши Алипова, Татьяна Александровна, всегда угощала нас не только чаем с булочками, но и плотным ужином. Её доброте не было предела!

Походы на танцы и дружеские вечеринки для первокурсников, вырвавшихся из-под опеки родителей на свободу, оказались дьявольским испытанием: некоторые, не справившись со своими чувствами, влюблялись в девушек по уши и даже подумывали о женитьбе. На одном из факультетов (кажется, минно-торпедном) был случай, когда «непорочная дева» вдруг оказалась в интересном положении, и её мамаша, обливаясь горькими слезами, пришла к начальнику политотдела, чтобы посетовать на судьбу своей слишком доверчивой дочери. После этого в училище срочно была проведена активная профилактическая работа, направленная на воспитание у курсантов чувства ответственности и недопущения впредь подобных ситуаций.

2

Наш командир роты воспитательную работу с курсантами обычно проводил на сон грядущий, во время вечерней поверки. В тот вечер он был мрачнее тучи и долго ходил вдоль строя, не проронив ни слова. Мы, конечно, догадывались, о чём пойдёт речь, и чувствовали, что разговор на эту тему для него неприятен. Наконец пристально посмотрев на одного из курсантов, он с нескрываемым раздражением произнёс:

— Не пристало первокурснику, будущему морскому офицеру, свою служебную карьеру начинать со стирки пелёнок. Всему своё время!

Сам Юрий Михайлович был убеждённым холостяком и считал, что в молодые годы семья и море несовместимы. Ходили слухи, что во время службы на кораблях он никогда не стирал свои носки и после бани просто выбрасывал их за борт. Поэтому, сойдя на берег, первым делом покупал дюжину пар новых носков.

— Вместо того чтобы усердно грызть гранит науки и нести службу не жалея живота своего, — Королёв сделал паузу и строго посмотрел на курсанта, стоящего перед ним по стойке «смирно», — Вы устроили в голове юной блондинки переполох и тем самым причинили беспокойство не только ей, но и её родителям.

Курсант покраснел как рак и опустил голову вниз. Решив, что цель воспитательной беседы достигнута, командир роты улыбнулся и уже спокойным голосом, обращаясь ко всем, сказал:

— Берите пример с великого флотоводца адмирала Фёдора Ушакова, который умел не только покорять женщин, но и выигрывать морские сражения.

Повысив на полтона голос, он спросил того же курсанта:

— Правильно я говорю?

— Так точно! — ответил курсант, да так громко, точно бабахнул снарядом из трёхдюймовой пушки.

Под общий дружный смех командир роты дал команду «Разойдись», и мы разбежались врассыпную. К курсантам Юрий Михайлович относился весьма благосклонно и даже с некоторым юмором, напоминающим юмор офицеров по отношению к гардемаринам, описанный в романе Леонида Соболева «Капитальный ремонт». Своим правом наказывать нерадивых курсантов он пользовался редко, предпочитая проведение воспитательной работы, базирующейся на понятиях долга и чести.

В повседневной жизни Королёв был всегда спокоен, в меру требователен и справедлив. Все курсанты нашей роты были от него без ума, относились к нему с большим уважением, но слегка побаивались…

Однажды я, будучи в его кабинете как старшина класса, оказался свидетелем очередной «порки» курсанта.

— Ну и как это надо понимать? — строго спросил Королёв очередного «жениха», медленно раскуривая свою знаменитую трубку. — Вы в училище поступали для чего?

— Учиться, чтобы стать морским офицером, защитником Отечества! — пулемётной очередью прозвучал ответ курсанта.

Королёв вынул изо рта трубку и удивлённо посмотрел на своего бойкого подчинённого.

— Он всегда такой шустрый? — как бы сомневаясь, спросил у меня командир роты.

— Всегда, — подтвердил я.

— Ну-ну, — Королёв снова впился глазами в курсанта Л… — Ваш ответ прозвучал славно. Только имейте в виду, что я привык оценивать поступки людей не по красивым словам, а по их делам.

Он постучал трубкой о край пепельницы и улыбнулся уголками рта.

— На первый раз прощаю. Но зарубите себе на носу: жена для первокурсника, что хомут для молодого жеребца…

— Вас понял, товарищ капитан-лейтенант.

Наступило гробовое молчание. Курсант стоял не шелохнувшись и, как мне показалось, с нетерпением ждал команды «Идите». Как только она прозвучала, он радостно крикнул «Есть!» и пулей вылетел из кабинета командира роты.

Коварство штормтрапа

1

Благополучно перешагнув через все трудности и радости первого учебного года, мы с нетерпением ждали начала морской практики. Где она будет, на каких кораблях? Эти вопросы волновали многих первокурсников даже больше, чем предстоящий отпуск. Морская душа каждого из нас рвалась из стен училища на простор, навстречу штормам и чайкам — вечным спутникам моряков.

— Корабельная практика будет у вас на Краснознамённом Балтийском Флоте, — наконец на утреннем построении объявил нам заместитель начальника факультета капитан 1 ранга В. А. Кащеев. — Руководить ею будет сам начальник факультета контр-адмирал Фёдоров.

— Ура! — не выдержав всплеска эмоций, негромко крикнул один из курсантов.

Мы поддержали своего товарища гулом одобрения, потому что знали: если руководство морской практикой возьмёт на себя адмирал Фёдоров, то она непременно будет на знаменитом линейном корабле «Октябрьская революция», где он прослужил много лет.

Раньше, до 1925 года, этот один из крупнейших боевых кораблей Балтийского флота назывался «Гангут» (назван так в честь первой в истории русского флота крупной морской победы, одержанной Петром Первым во время Северной войны со шведами). Вот уже три года, как линкор был переведён в группу учебных кораблей КБФ и за пределы Финского залива не выходил.

— Вам очень повезло с руководителем практики, — заверил нас помощник командира взвода старшина 2-й статьи Анатолий Серавин. — Будут не только учебные артиллерийские стрельбы, морские прогулки на шлюпках, но и купание в море — морские заплывы адмирал Фёдоров очень любит. В море он прыгает с семиметровой высоты, разбегаясь по стволу орудия главного калибра. Это надо видеть!

Мы слушали старшину, раскрыв рты, хотя в отличной физической форме своего начальника факультета сами убеждались не раз. В свои 55 лет адмирал Фёдоров выглядел прекрасно! Во время посещения спортзала, где с нами проводили занятия по физической подготовке, он лихо перепрыгивал через коня, легко подтягивался на перекладине с неоднократным переворотом. Мы, конечно, с глубоким уважением и белой завистью наблюдали за элегантной работой на спортивных снарядах нашего любимого начальника.

К курсантам адмирал Фёдоров относился по-отечески, любил учебную практику, поскольку вновь оказывался на «Октябрине» (так ласково называли свой корабль матросы линкора). Во время практики почти месяц он жил в бывшей своей уютной каюте командира БЧ-2, наслаждаясь боем склянок корабельной рынды, вспоминая свою молодость и порой драматические события прошлых лет: восстание революционных матросов в октябре 1915 года, жестоко подавленное царскими войсками; митинги большевиков и пламенные речи комиссаров на кораблях в Гражданскую войну; ожесточённые бои с фашистами во время Великой Отечественной войны, когда огнём орудий главного калибра линкор поддерживал сухопутные войска при обороне Ленинграда. А иногда после обеда, перед так называемым «адмиральским часом», когда весь экипаж корабля, кроме вахтенных, погружается в глубокий сон, адмирал вспоминал своих друзей и сослуживцев. Среди них, проходивших каждый в своё время службу на линкоре «Октябрьская революция», были талантливый поэт Н. Г. Флёров, известный драматург А. П. Штейн, пьесы которого «Флаг адмирала» и «Океан» с успехом шли в театрах страны.

Здесь мне хотелось бы сделать небольшое отступление и перекинуть мостик моего повествования в лето 1966 года. Тогда, будучи уже в звании капитана 3 ранга, я случайно встретился со знаменитым писателем-маринистом Леонидом Соболевым и беседовал с ним. Встреча произошла в Картино, в музее известного русского писателя В. А. Гиляровского, который размещался в небольшом деревянном домике дачного типа в сосновом бору на крутом берегу Москвы-реки, близ поселка Тучково Московской области. В то время я служил на Новоземельском ядерном полигоне и свой очередной отпуск проводил с семьёй на даче родителей моей жены.

Узнав, что я служу за Полярным кругом, Леонид Сергеевич стал расспрашивать меня о погодных условиях в Заполярье, особенностях службы вдали от материка и попросил подробно описать мои впечатления о полярном сиянии. «Я сейчас пишу книгу о подводниках Северного флота, — сказал он, — и мне очень важно узнать мнение человека, не раз видевшего это уникальное природное явление». Я с большим удовольствием поделился своими впечатлениями. Мой рассказ выглядел примерно так:

«Полярная ночь была в самом разгаре. Мороз крепчал. Иссиня-чёрное небо было сплошь усыпано яркими звёздами. Неожиданно оно озарилось вспышками голубоватого цвета — вертикальные сполохи быстро перемещались от края неба к центру. Они то появлялись, то исчезали, словно играли друг с другом в прятки. Иногда сполохи меняли свою форму, расползаясь по всему небу, становились серебристого цвета, напоминая пряди седых волос, растаскиваемых ветром в разные стороны. Так продолжалось около минуты. Игра света закончилась так же неожиданно, как и началась. Тёмное небо снова погрузилось в глубокий сон. Через некоторое время всё повторилось снова. Но на этот раз картина резко изменилась: с севера подул сильный ветер, поднялась пурга. Земля и небо слились воедино, и казалось, что голубой снег тундры стал продолжением седых прядей северного сияния. Это была завораживающая картина!»

Моим рассказом и ответами на вопросы, как мне показалось, Леонид Соболев остался доволен, и в память о нашей встрече я получил от него книгу с автографом. На книге он написал: «Офицеру-североморцу А. Н. Хитрову с добрыми пожеланиями по службе». Далее — подпись и дата. Но, когда он передавал мне книгу, то заметил, что ошибся в написании даты, исправил число и ниже дописал: «Исправленному верить!»

Встреча со знаменитым писателем произвела на меня тогда неизгладимое впечатление.

Линейный корабль «Октябрьская революция» мы увидели с набережной Кронштадта, куда нас привезли на пригородном поезде из Ленинграда. Линкор стоял на внутреннем рейде Кронштадтской военно-морской базы. С пирса, где нас построили по взводам с заплечными вещмешками, было хорошо видно, как от корабля отвалил катер. Примерно через час мы были уже на линкоре. Пока шли на катере, впервые почувствовали морскую качку — со стороны Финского залива дул свежий ветер.

Так началась наша первая морская практика.

На линкоре всех курсантов расписали по кубрикам и боевым постам. У нас на робах появились боевые номера, которые начинались с нуля, что означало — дублёр. Ребята из нашего класса были расписаны в основном в центральном посту, в соответствии с нашей будущей специальностью «Приборы управления стрельбой».

Первое корабельное неудобство, которое оказалось нам не по душе, — парусиновые подвесные койки! Залезть на такую койку было очень трудно, а спать — боязно: так и кажется, что во время сна вот-вот свалишься… Поэтому многие ребята (в том числе и я) спали на верхней палубе, положив под себя бушлаты.

С корабельным распорядком мы быстро освоились — занятия на крейсере «Аврора» не прошли даром!

Находясь по вечерам (перед отбоем) на палубе линкора и вдыхая солёный запах моря, многие из нас мечтали о выходе в Финский залив на артиллерийские стрельбы. Интересно было увидеть и услышать залп башенных орудий главного калибра. С нетерпением ждали мы и начала шлюпочных учений, чтобы показать отцам-командирам, на что способны.

— Шлюпки на воду! — наконец однажды прозвучала команда боцмана.

Через несколько минут шлюпка с курсантами нашего класса благополучно отвалила от левого борта линкора. Это был первый наш самостоятельный выход в море, и мы радовались, словно малые дети.

С погодой нам повезло: был полный штиль, море дышало прохладой, над горизонтом неподвижно висел золотистый диск солнца…

Я как старшина класса по распоряжению командира роты занял место загребного. Сам он, как и положено командиру, сел на кормовую банку у руля шлюпки. По его команде «И…раз!» мы гребли вёслами довольно ритмично. Признаться, в скором времени руки и ноги задеревенели от сильной нагрузки, а на лицах появились капельки пота. Но все старались, не обращая внимания на усталость, и шлюпка, словно бригантина при попутном ветре, легко и быстро скользила по изумрудно-голубой глади воды.

Морская прогулка, а точней тренировка, продолжалась около получаса. Возвращаясь к линкору, при подходе к его борту, командир роты скомандовал:

— Суши вёсла!

Мы, уставшие, но счастливые, поставили вёсла вертикально и с удовольствием разогнули спины. Шлюпка замедлила ход и остановилась прямо у штормтрапа, спущенного с борта корабля.

Тот, кто хоть раз поднимался по штормтрапу, знает его коварный нрав: надо обладать хорошей сноровкой, чтобы удержаться при подъёме по нему на борт корабля, особенно в штормовую погоду.

Наш новый командир роты техник-лейтенант Аркадий Кайнов (он сменил на этой должности Ю. М. Королёва) лихо шагнул на штормтрап, держась за него правой рукой (в левой у него была папка с документами). Как и положено по Корабельному уставу ВМФ, я подал команду «Смирно». В ответ командир роты крикнул «Вольно» и машинально приложил правую руку к козырьку фуражки. И тут произошло невероятное: на глазах своих подчинённых, не удержавшись на штормтрапе, он рухнул вниз. В наступившем гробовом молчании кто-то из курсантов не выдержал и предательски хихикнул…

Надо отдать должное нашему молодому ротному — он как ни в чём не бывало поправил фуражку и с улыбкой произнёс:

— Учитесь, как не надо делать. На ошибках тоже учатся!

Что было, то было…

2

Артиллерийские стрельбы, к которым мы особенно усердно готовились, были заключительным этапом нашей первой боевой корабельной практики. Конечно, курсанты-дублёры хоть и тренировались на боевых постах, но непосредственные стрельбы проводил экипаж корабля. Задача офицеров, старшин и матросов линкора заключалась в том, чтобы мы смогли познать все процессы, связанные с определением целеуказания, наведения орудия на цель, подготовкой и производством выстрела (как при одиночном, так и при залповом огне).

К концу третьей недели пребывания на корабле пришла пора зачётных стрельб. На линкоре всё было готово к выходу на полигон. Наконец прозвучала команда вахтенного офицера:

— По местам стоять, с бочек сниматься!

Мы разбежались по своим боевым постам. Линкор, вздрогнув от резких ударов винтов о воду, легко и плавно устремился вперёд, развивая волну и оставляя за кормой красивый бурун.

При подходе к внешнему рейду килевая качка постепенно усиливалась. В Центральном посту было душно, и вскоре я почувствовал неприятное ощущение: головокружение и тошноту — первые признаки морской болезни. «Этого нам ещё не хватало!» — подумал я и посмотрел на ребят. На лицах некоторых из них появилась бледность. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — пронеслось в моей голове. — А как хотелось быстрей выйти в море, подставить свою грудь в тельняшке под штормовой ветер». Говорят, знаменитый английский адмирал Нельсон, одержавший ряд крупных побед над французским флотом, с трудом переносил морскую качку. «А где уж тут нам, салажатам, до него!» — снова подумал я и решил крепиться: как-никак, а старшина класса, бывший старший матрос… Тем временем в Центральный пост вошёл командир артиллерийских установок главного калибра капитан-лейтенант Макаров.

— Артиллерийский щит на подходе, скоро будем стрелять, — сказал он и обвёл нас, юнцов, уверенным взглядом морского волка. — Желающим глотнуть свежего воздуха разрешаю подняться на верхнюю палубу.

Для нас глоток свежего воздуха был равносилен глотку воды для рыбы, оказавшейся на берегу. «Есть же на свете заботливые начальники!» — подумал я, с благодарностью посмотрел на офицера и первым шагнул к трапу. За мной потянулись другие ребята. Выйдя на палубу и отдышавшись, мы немного пришли в себя и успокоились. На горизонте показался артиллерийский щит (несамоходная плавучая мишень для практической стрельбы на море). Для того чтобы лучше её рассмотреть, мы с Наилем Боровиковым поднялись на башню главного калибра (305 мм). Вскоре к нам присоединились Володя Заборский, Руслан Сагоянц и Гена Драгунов. Было интересно смотреть, как небольшой корабль на длинном тросе медленно тащит парусиновый щит.

Линкор сбавил ход, по трансляции объявили готовность номер один. Наступила тишина и тревожное ожидание: что будет? Мы смотрели на щит, который остался на плаву в одиночестве. Вдруг башня артиллерийской установки, на которой мы стояли, слегка развернулась, и тут же прогремел выстрел. По нашим ногам ударил горячий воздух, смешанный с пороховыми газами, вырвавшимися из дула орудия. Этого никто из нас не ожидал. Не успели мы спрыгнуть на палубу, как раздался выстрел из соседней башни. Однако вместо громового раската мы услышали странный хлопок, шипение и всплеск воды где-то за бортом линкора. Неожиданно стрельба прекратилась, и всё стихло. В наступившей тишине резко прозвучала команда:

— Отбой!

Как потом выяснилось, во время стрельбы произошла нештатная ситуация, о причине которой нам так ничего и не сказали. В тот же день мы вернулись на внутренний рейд Кронштадтской ВМБ и встали на бочки.

Первая наша морская практика заканчивалась. После сдачи зачетов контр-адмирал Фёдоров дал добро на увольнение в город. И это после трёх недель пребывания в море! Помню, когда я оказался на пирсе, то под ногами «закачалась земля». Было такое странное ощущение, которое трудно передать словами!

Мы долго бродили по городу, с удовольствием рассматривая его исторические достопримечательности: величественный памятник Петру Первому — основателю Кронштадта как крепости для защиты Петербурга с моря; здание Морского собора, который строился в течение десяти лет (1903–1913 гг.) на средства военных моряков Балтики; памятник известному флотоводцу и ученому адмиралу С. О. Макарову, построившему первый в России ледокол «Ермак»; памятник русскому мореплавателю П. К. Пахтусову, о котором никто из нас, к нашему стыду, ничего не знал. Мне тогда и в голову не могло придти, что через двенадцать лет я окажусь на Новой Земле и буду ходить по тем местам, где когда-то проводил свои исследования этот знаменитый полярник (в его честь назван главный остров у восточного берега Новой Земли в Карском море).

По инициативе одного из наших курсантов (это был, как мне кажется, Юра Ястребов) мы втроём оказались в гостях у его друга. Гостеприимство было столь велико, что едва не окончилось для нас строгим взысканием за опоздание из увольнения: когда мы, запыхавшись, прибежали на пирс, то увидели огни уходящего катера. Отдаляющийся шум винтов бросал в дрожь…

Конец ознакомительного фрагмента.