Неточные совпадения
Она была удивительно сложена; ее коса золотого цвета и тяжелая, как золото, падала ниже колен, но красавицей ее никто бы не назвал; во всем ее лице только и было хорошего, что
глаза, и даже не самые
глаза — они были невелики и
серы, — но взгляд их, быстрый и
глубокий, беспечный до удали и задумчивый до уныния, — загадочный взгляд.
Начали спорить по поводу письма, дым папирос и слов тотчас стал гуще. На столе кипел самовар, струя
серого вара вырывалась из-под его крышки горячей пылью. Чай разливала курсистка Роза Грейман, смуглая, с огромными
глазами в
глубоких глазницах и ярким, точно накрашенным ртом.
Физиономия Васина не очень поразила меня, хоть я слышал о нем как о чрезмерно умном: белокурый, с светло-серыми большими
глазами, лицо очень открытое, но в то же время в нем что-то было как бы излишне твердое; предчувствовалось мало сообщительности, но взгляд решительно умный, умнее дергачевского,
глубже, — умнее всех в комнате; впрочем, может быть, я теперь все преувеличиваю.
По впалым и желтоватым щекам его проходили
глубокие морщины, и только взгляд
серых глаз сделался как-то еще устойчивее и тверже.
Раиса медленно отодвинулась в сторону, Евсей видел маленькое, сухое тело хозяина, его живот вздувался и опадал, ноги дёргались, на
сером лице судорожно кривились губы, он открывал и закрывал их, жадно хватая воздух, и облизывал тонким языком, обнажая чёрную яму рта. Лоб и щёки, влажные от пота, блестели, маленькие
глаза теперь казались большими,
глубокими и неотрывно следили за Раисой.
Лицо ее дрогнуло и побледнело. Она кинула быстрый взгляд снизу вверх, немного испуганный, спрашивающий, просящий. Он мелькнул, как темная зарница, и лицо ее при этом опять совершенно изменилось. В нем не было ни холодности, ни самоуверенности, и
глаза были не светло-серые, а
глубокие и темные.
Мочального цвета жиденькие волосы были заплетены в две тонкие косички и запрятаны за высокий воротник праздничного казинетового подрясника; такого же цвета усы и какая-то чахлая, точно заморенная бородка, русский нос картошкой, маленькие
серые глаза с крошечным зрачком, тонкая загорелая шея, точно разграфленная
глубокими морщинами, круглые очки в медной оправе, берестяная табакерка в кармане, легкое покашливанье и несоразмерно тяжелые шаги благодаря праздничным новым сапогам — все это составляло одно целое.
Лицо у него было тоже костяное, цвета воска; всюду на костях лица не хватало мяса; выцветшие
глаза не освещали его, взгляд их, казалось, был сосредоточен на кончике крупного, но дряблого носа, под носом беззвучно шевелились тёмные полоски иссохших губ, рот стал ещё больше, разделял лицо
глубокой впадиной, и особенно жутко неприятна была
серая плесень волос на верхней губе.
Артамонов старший жил в полусне, медленно погружаясь в сон, всё более
глубокий. Ночь и большую часть дня он лежал в постели, остальное время сидел в кресле против окна; за окном голубая пустота, иногда её замазывали облака; в зеркале отражался толстый старик с надутым лицом, заплывшими
глазами, клочковатой,
серой бородою. Артамонов смотрел на своё лицо и думал...
В
глубокой, темной каменной нише, среди банок с
серой аравийской амброй, пакетов с ливанским ладаном, пучков ароматических трав и склянок с маслами — сидел, поджав под себя ноги и щуря ленивые
глаза, неподвижный, сам весь благоухающий, старый, жирный, сморщенный скопец-египтянин.
Гляжу на своего начальника: широкоплеч, неуклюж, лоб и щёки в бородавках и угрях, из них кустики
серых волос растут, и всё лицо как бы овечьей шерстью закидано. Был бы он смешноват — но лоб его огромный
глубокими морщинами покрыт, губы сурово сжаты, маленькие
глаза угрюмы.
…Играл ветер-поземок, вздымая сухой
серый снег, по двору метались клочья сена, ленты мочала, среди двора стоял круглый, пухлый человек в длинной — до пят — холщовой татарской рубахе и в
глубоких резиновых галошах на босую ногу. Сложив руки на вздутом животе, он быстро вертел короткие большие пальцы, — один вокруг другого, — щупал меня маленькими разноцветными
глазами, — правый — зеленый, а левый —
серый, — и высоким голосом говорил...
Из окна виден был двор полицейского правления, убранный истоптанною желтою травою, среди двора стояли, подняв оглобли к небу, пожарные телеги с бочками и баграми. В открытых дверях конюшен покачивали головами лошади. Одна из них,
серая и костлявая, все время вздергивала губу вверх, точно усмехалась усталой усмешкой. Над
глазами у нее были
глубокие ямы, на левой передней ноге — черный бинт, было в ней что-то вдовье и лицемерное.
Половецкий потом видел мельком Палагею Семеновну. Это была красивая, рослая молодая женщина, — не красавица, но с одним из тех удивительных женских русских лиц, к которым так идет эпитет «ясноликая». У неё всякое движение было хорошо, а особенно взгляд больших,
серых,
глубоких глаз. И говорила она особенно — ровно и певуче, с какими-то особенно-нежными воркующими переливами в голосе.
Долины ночь еще объемлет,
Аул Джемат спокойно дремлет;
Один старик лишь в нем не спит.
Один, как памятник могильный,
Недвижим, близ дороги пыльной,
На
сером камне он сидит.
Его
глаза на путь далекой
Устремлены с тоской
глубокой.
Но уста были немы; молчали и
глаза. О. Игнатий положил руку на лоб: он был холодный и влажный, и Ольга Степановна ничем не выразила, что она ощутила прикосновение. И когда рука о. Игнатия была им снята, на него смотрели не мигая два
серые глубокие глаза, казавшиеся почти черными от расширившихся зрачков, и в них не было ни печали, ни гнева.
Очень
глубокий старик, всегда в
сером халате с голубыми отворотами, с открытою волосатою грудью; длинная рыжевато-седая борода, на выцветших
глазах большие очки с огромною силою преломления, так что
глаза за нами всегда казались смещенными. Быстрый, живой, умный, очень образованный. С давящимся хохотом, — как будто его душат, а он в это время хохочет.
Этот отрывистый разговор происходил в день самоубийства князя в одном из комфортабельных номеров «Hotel des Anglais» между вошедшим в номер мужчиной, среднего роста, лет тридцати пяти, с добродушным чисто русским лицом, невольно вызывавшим симпатию, с грустным выражением добрых
серых глаз, в которых светился недюжинный ум, и молодой женщиной, светлой шатенкой, лет двадцати пяти, сидевшей в
глубоком кресле с французской книжкой в руках.
— Долину, темную, как
глубокий осенний вечер,
серые камни, обрызганные кровью и обставленные вокруг косматого привидения, которое осветило его большими нечеловеческими
глазами и встретило визгом, стоном и скрежетом. В ушах у егеря затрещало,
глаза его помутились, рубашка на нем запрыгала, и он едва-едва не положил тут душонки своей. Только молитве да ногам обязан он своим спасением. С того времени всякий другу и недругу заказывает хоть полуглазом заглядывать в ущелье.