Неточные совпадения
Сие
глубокое творенье
Завез кочующий купец
Однажды к ним в уединенье
И для Татьяны наконец
Его с разрозненной Мальвиной
Он уступил за три с полтиной,
В придачу взяв еще за них
Собранье басен площадных,
Грамматику, две Петриады,
Да Мармонтеля третий том.
Мартын Задека стал потом
Любимец Тани… Он отрады
Во всех
печалях ей дарит
И безотлучно с нею спит.
Стоны и шумы, завывающая пальба огромных взлетов воды и, казалось, видимая струя ветра, полосующего окрестность, — так силен был его ровный пробег, — давали измученной душе Лонгрена ту притупленность, оглушенность, которая, низводя горе к смутной
печали, равна действием
глубокому сну.
Томная
печаль,
глубокая усталость смотрела теперь из ее глаз. Горячие, живые тоны в лице заменились призрачной бледностью. В улыбке не было гордости, нетерпеливых, едва сдерживаемых молодых сил. Кротость и грусть тихо покоились на ее лице, и вся стройная фигура ее была полна задумчивой, нежной грации и унылого покоя.
Более естественно было бы, при более
глубоком взгляде на жизнь, говорить о трагизме любви и
печали любви.
Но в Яжелбицах определено мне было быть зрителем позорища, которое
глубокий корень
печали оставило в душе моей, и нет надежды на его истребление.
На нем выражалась
глубокая, неутешная скорбь, и я тут же подумал, что он более любил свою мать, чем отца; хотя он очень плакал при смерти дедушки, но такой
печали у него на лице я не замечал.
Она до того была бледна, такая горькая
печаль, такая
глубокая усталость сказывалась в каждой ее черте, что сердце у меня сжалось, и я невольно пробормотал...
Под ним как будто струилась
глубокая неустанная
печаль.
Любовь Александровна смотрела на него с
глубоким участием; в его глазах, на его лице действительно выражалась тягостная
печаль; грусть его особенно поражала, потому что она не была в его характере, как, например, в характере Круциферского; внимательный человек понимал, что внешнее, что обстоятельства, долго сгнетая эту светлую натуру, насильственно втеснили ей мрачные элементы и что они разъедают ее по несродности.
Старику стало тяжело среди этих людей, они слишком внимательно смотрели за кусками хлеба, которые он совал кривою, темной лапой в свой беззубый рот; вскоре он понял, что лишний среди них; потемнела у него душа, сердце сжалось
печалью, еще
глубже легли морщины на коже, высушенной солнцем, и заныли кости незнакомою болью; целые дни, с утра до вечера, он сидел на камнях у двери хижины, старыми глазами глядя на светлое море, где растаяла его жизнь, на это синее, в блеске солнца, море, прекрасное, как сон.
«Бог вам судья, что вы не исполнили обещания. Боюсь отыскивать тому причины и заставляю себя думать, что вы не могли поступить иначе. Безнадежность увидеться с вами заставляет меня рисковать: письмо это посылаю с С… Н… Он добрый и благородный человек, в
глубоком значении этого слова. Чтобы не умереть от грусти, я должен с вами видеться. Если пройдет несколько дней и я не увижусь с вами, не ручаюсь, что со мной будет… Я не застрелюсь — нет! Я просто умру с
печали… Прощайте, до свиданья».
Возле дилетантов доживают свой век романтики, запоздалые представители прошедшего, глубоко скорбящие об умершем мире, который им казался вечным; они не хотят с новым иметь дела иначе как с копьем в руке: верные преданию средних веков, они похожи на Дон-Кихота и скорбят о
глубоком падении людей, завернувшись в одежды
печали и сетования.
Но первые два несчастья помогут ему перенести последнее с твердостию; несколько
печалей не так опасны, как одна
глубокая, к которой прикованы все думы, которая отравляет все чувства одинаковым ядом.
У меня сжалось сердце каким-то предчувствием. Я вспомнил его бледное лицо во время переговоров. Вначале на нем было обычное мизантропическое выражение с примесью злого презрения к себе и другим. Но в последнюю минуту мне запомнилось только выражение
глубокой, безнадежной
печали. Это было в то время, когда я предложил деньги и среди ямщиков начались споры…
Зрелище было полно такой
глубокой и такой красивой
печали, что я невольно остановил лошадь. Микеша тоже остановился и с удивлением посмотрел на меня.
И на меня веет от этих воспоминаний
глубокою, неизобразимою словами
печалью.
Мы молчим с минуту. Потом я прощаюсь и ухожу. Мне идти далеко, через все местечко, версты три.
Глубокая тишина, калоши мои скрипят по свежему снегу громко, на всю вселенную. На небе ни облачка, и страшные звезды необычайно ярко шевелятся и дрожат в своей бездонной высоте. Я гляжу вверх, думаю о горбатом телеграфисте. Тонкая, нежная
печаль обволакивает мое сердце, и мне кажется, что звезды вдруг начинают расплываться в большие серебряные пятна.
Но уста были немы; молчали и глаза. О. Игнатий положил руку на лоб: он был холодный и влажный, и Ольга Степановна ничем не выразила, что она ощутила прикосновение. И когда рука о. Игнатия была им снята, на него смотрели не мигая два серые
глубокие глаза, казавшиеся почти черными от расширившихся зрачков, и в них не было ни
печали, ни гнева.
Прислушайтесь к тому
глубокому недовольству теперешней формой христианства, которое распространяется в обществе, выражается ропотом, иногда озлоблением,
печалью. Все жаждут пришествия царства бога. И оно приближается.
Во дни
глубокой старины
(Гласят народные скрижали),
Во дни неволи и
печали,
Сюда Израиля сыны
От ига чуждого бежали,
И град возник на высях гор.
Это было что-то монотонное, необыкновенно грустное и хватающее за душу. Они пели превосходно; голоса были молодые и свежие. В этой заунывной песне лились тихие жалобы, и слышалась
глубокая, полная покорности
печаль…
— У нас нет средств! — послышался короткий ответ Наруковой, и
глубокий вздох, полный затаенной
печали, всколыхнул грудь этой старой женщины.
Монахи тоже заплакали и с участием стали расспрашивать, зачем он плачет, отчего лицо его так угрюмо, но он не сказал ни слова и заперся в своей келье. Семь дней сидел он у себя, ничего не ел, не пил, не играл на органе и плакал. На стук в его дверь и на просьбы монахов выйти и поделиться с ними своею
печалью он отвечал
глубоким молчанием.
Ах, как нежен голос этой женщины и как ясно ее лицо с затаенной
печалью в
глубоких темных глазах…
«Я нашел царя в
глубоком унынии. Сей двор пышный казался тогда смиренной обителью иноков, черным цветом одежды изъявляя мрачность души Иоанновой. Но судьбы Всевышнего неисповедимы — сама
печаль царя, некогда столь необузданного, расположила его к умеренности и терпению слушать мои убеждения».
На одном конце стола, покрытого длинной полостью сукна, стоял ночник: огонь трепетно разливал тусклый свет свой по обширной гриднице; на другом конце его сидела Марфа в
глубокой задумчивости, облокотясь на стол. Ее грудь высоко вздымалась.
Печаль, ненависть, злоба, сомнение о сыновьях сверкали в ее глазах.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными
глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающею с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний, от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни
печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
Но что-то сильнейшее, чем рассудок с его скучным и вялым голосом, приковывало меня к месту, направляло волю и все
глубже вводило в круг таинственных и мрачных переживаний: у
печали и страха есть свое очарование, и власть темных сил велика над душой одинокою, не знавшей радости.
Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное — эта
глубокая и нежная
печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия.