Неточные совпадения
— Все об воскресении Лазаря, — отрывисто и сурово прошептала она и стала неподвижно, отвернувшись в сторону, не смея и как бы стыдясь поднять на него
глаза. Лихорадочная дрожь ее еще продолжалась. Огарок уже давно
погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги. Прошло минут пять или более.
Она была очень набожна и чувствительна, верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны; верила в юродивых, в домовых, в леших, в дурные встречи, в порчу, в народные лекарства, в четверговую соль, в скорый конец света; верила, что если в светлое воскресение на всенощной не
погаснут свечи, то гречиха хорошо уродится, и что гриб больше не растет, если его человеческий
глаз увидит; верила, что черт любит быть там, где вода, и что у каждого жида на груди кровавое пятнышко; боялась мышей, ужей, лягушек, воробьев, пиявок, грома, холодной воды, сквозного ветра, лошадей, козлов, рыжих людей и черных кошек и почитала сверчков и собак нечистыми животными; не ела ни телятины, ни голубей, ни раков, ни сыру, ни спаржи, ни земляных груш, ни зайца, ни арбузов, потому что взрезанный арбуз напоминает голову Иоанна Предтечи; [Иоанн Предтеча — по преданию, предшественник и провозвестник Иисуса Христа.
— Прощайте, — проговорил он с внезапной силой, и
глаза его блеснули последним блеском. — Прощайте… Послушайте… ведь я вас не поцеловал тогда… Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она
погаснет…
Глаза ее
погасли, она снова взяла книгу и наклонила над нею скучное лицо свое. Самгин, барабаня пальцами, подумал...
Подняв рюмку к носу, он понюхал ее, и лицо его сморщилось в смешной, почти бесформенный мягкий комок, в косые складки жирноватой кожи, кругленькие
глаза спрятались,
погасли. Самгин второй раз видел эту гримасу на рыхлом, бабьем лице Бердникова, она заставила его подумать...
Он сильно облысел, у него прибавилось лба, лоб давил на
глаза, они стали более выпуклыми и скучно выцвели,
погасла их голубоватая теплота.
У повара Томилин поселился тоже в мезонине, только более светлом и чистом. Но он в несколько дней загрязнил комнату кучами книг; казалось, что он переместился со всем своим прежним жилищем, с его пылью, духотой, тихим скрипом половиц, высушенных летней жарой. Под
глазами учителя набухли синеватые опухоли, золотистые искры в зрачках
погасли, и весь он как-то жалобно растрепался. Теперь, все время уроков, он не вставал со своей неопрятной постели.
Тамара поглядела на нее пристально, глубоко и спокойно.
Глаза Женьки были печальны и точно пусты. Живой огонь
погас в них, и они казались мутными, точно выцветшими, с белками, как лунный камень.
Мать смотрела, как подписывают протокол, ее возбуждение
погасло, сердце упало, на
глаза навернулись слезы обиды, бессилия. Этими слезами она плакала двадцать лет своего замужества, но последние годы почти забыла их разъедающий вкус; офицер посмотрел на нее и, брезгливо сморщив лицо, заметил...
Когда я перевертывал страницу огромного тома, красный язычок светильни трепетно колебался, грозя
погаснуть, светильня ежеминутно тонула в растопленной пахучей жидкости, дым ел
глаза, но все эти неудобства исчезали в наслаждении, с которым я рассматривал иллюстрации и читал объяснения к ним.
Кожемякин, шагая тихонько, видел через плечо Вани Хряпова пёстрый венчик на лбу усопшего, жёлтые прядки волос, тёмные руки, сложенные на бугре чёрного сюртука. В гробу Хряпов стал благообразнее — красные, мокрые
глаза крепко закрылись, ехидная улыбка
погасла, клыки спрятались под усами, а провалившийся рот как будто даже улыбался другой улыбкой, добродушной и виноватой, точно говоря...
Толпе показалось это смешным — вспыхнул рев, свист, хохот, но тотчас —
погас, и люди молча, с вытянутыми, посеревшими лицами, изумленно вытаращив
глаза, начали тяжко отступать от вагонов, всей массой подвигаясь к первому.
Все потемнело… В сознании остался еще на время глубокий, милый печальный взгляд… Рядом засветились прекрасные наивные
глаза Изборского. Потом лицо Тита… И все
погасло среди оглушающего грохота… Я упал, потеряв сознание.
И опять что-то чудесное померещилось в весенней ночи, и
глаза потянуло к звездам, как давеча у Линочки; но вспомнился Колесников, и радость тихо
погасла, а шаги стали медленнее и тяжелее.
Муся же, когда небо
погасло, спокойно, не опуская
глаз на землю, перевела их в угол, где тихо колыхалась паутинка под незаметным напором духового отопления; и так оставалась до объявления приговора.
— Надо уметь, — сказал Носков, и
глаза его
погасли. — Для неумеющего — всё опасно.
Человек скосил
глаза и глянул. Иронический огонек не
погасал в
глазах.
— Замечательный доктор был! — восторженно молвила Пелагея Иванна, блестящими
глазами всматриваясь в благостный огонь. Праздничный гребень с фальшивыми камушками вспыхивал и
погасал у нее в черных волосах.
— Как это так, не горят? — испугался Коротков и бросился к себе в комнату. Там, не теряя ни минуты, он схватил коробку, с треском распечатал ее и чиркнул спичкой. Она с шипеньем вспыхнула зеленоватым огнем, переломилась и
погасла. Коротков, задохнувшись от едкого серного запаха, болезненно закашлялся и зажег вторую. Та выстрелила, и два огня брызнули от нее. Первый попал в оконное стекло, а второй — в левый
глаз товарища Короткова.
Испортилось лицо у него, стало неподвижно-синеватое, словно изо льда иссечено; полуприкрыл он
глаза, и
погасли они. Тихо говорит...
Погасла милая душа его, и сразу стало для меня темно и холодно. Когда его хоронили, хворый я лежал и не мог проводить на погост дорогого человека, а встал на ноги — первым делом пошёл на могилу к нему, сел там — и даже плакать не мог в тоске. Звенит в памяти голос его, оживают речи, а человека, который бы ласковую руку на голову мне положил, больше нет на земле. Всё стало чужое, далёкое… Закрыл
глаза, сижу. Вдруг — поднимает меня кто-то: взял за руку и поднимает. Гляжу — Титов.
Теперь, к сороковым годам, ясность и доброта почти
погасли в этих
глазах, уже окружившихся легкими морщинками; в них появились, напротив, цинизм не совсем нравственного и уставшего человека, хитрость, всего чаще насмешка и еще новый оттенок, которого не было прежде: оттенок грусти и боли, — какой-то рассеянной грусти, как бы беспредметной, но сильной.
Он допился уже до того, что не может говорить и только рычит,
глаза его выкатились,
погасли и, должно быть, ничего не видят — ходит он прямо, как слепой.
Было ясно — он не хотел говорить. Полагая, что такое настроение не продлится у него долго, я не стал надоедать ему вопросами. Он весь день молчал, только по необходимости бросая мне краткие слова, относящиеся к работе, расхаживал по пекарне с понуренной головой и всё с теми же туманными
глазами, с какими пришел. В нем точно
погасло что-то; он работал медленно и вяло, связанный своими думами. Ночью, когда мы уже посадили последние хлебы в печь и, из боязни передержать их, не ложились спать, он попросил меня...
Но в общем говоре, веселом и дружном, эти слова остались незамеченными, как незаметен был среди людей и сам человек, сказавший их: уже пьяненький, он сидел в полудремоте,
глаза его
погасли, больное, угловатое лицо напоминало увядший лист клена.
Семенов все время стоял в стороне, наблюдая эту сцену холодным взглядом. На его загорелых щеках появился румянец негодования, главным образом против товарищей, поддавшихся гаерству Чубарова. Когда Чубаров повернулся к нему, смеясь и с горящими весельем
глазами, взгляды молодых людей встретились. Веселье Чубарова сразу
погасло.
Под влиянием упорного взгляда мальчика Бузыга невольно повернул к нему голову.
Глаза его сразу
погасли, и лицо сделалось равнодушным.
В
глазах её вспыхнули и тотчас
погасли зелёные искорки, она обняла его за шею и, поцеловав, шепнула на ухо...
На моих
глазах, у меня на руках начинал
погасать свет сознания…
— Ну, — я уж заплачу! — тихо сказала она, и разгоревшиеся
глаза ее
погасли.
Широко открыв
глаза, горящий и нервный, он посмотрел на смеющиеся физиономии, съёжился, побледнел и как-то сразу
погас, превратился в того худого, жёлтого паренька, каким он вошёл сюда.
И долго юноша над ним
Стоял раскаяньем томим,
Невольно мысля о былом,
Прощая — не прощен ни в чем!
И на груди его потом
Он тихо распахнул кафтан:
Старинных и последних ран
На ней кровавые следы
Вились, чернели как бразды.
Он руку к сердцу приложил,
И трепет замиравших жил
Ему неясно возвестил,
Что в буйном сердце мертвеца
Кипели страсти до конца,
Что блеск печальный этих
глазГораздо прежде их
погас!..
*
На заре, заре
В дождевой крутень
Свистом ядерным
Мы встречали день.
Подымая вверх,
Как тоску,
глаза,
В куртке кожаной
Коммунар сказал:
«Братья, если здесь
Одолеют нас,
То октябрьский свет
Навсегда
погас.
Будет крыть нас кнут,
Будет крыть нас плеть,
Всем весь век тогда
В нищете корпеть».
С горьким гневом рук,
Утерев слезу,
Ротный наш с тех слов
Сапоги разул.
Громко кашлянув,
«На, — сказал он мне, —
Дома нет сапог,
Передай жене».
Мария высвободила руку и отошла в сторону, далеко от меня. Все еще не понимая, я смотрел, как она отходила, уже стоял один, а все еще ничего не понимал. На одно коротенькое мгновение мне стало даже смешно, напоминало какую-то сцену из комедии, где влюбленные и сердитый отец, но тотчас же этот нелепый смех
погас, и я с покорным ожиданием устремил
глаза на Магнуса.
Не сводя с Меня
глаз, словно боясь, что Я убегу, Магнус прошелся по комнате и сел против Меня. Лицо его
погасло и голос казался утомленным, когда он сказал...
Но Топпи молчал. И тем же путем, как пришла, медленно исчезла усмешка: сперва потух и потемнел свисший нос, потом сразу
погасли живые огоньки в
глазах — и снова то же обезьянье уныние, кислота и запах церковного притвора погребли на мгновение воскресшего. Было бесполезно тревожить этот прах дальнейшими вопросами.
Кто сказал: Мария? Но бежал Сатана,
погасли тихие светы над тихими водами, исчезла испуганная Истина, — и вот снова сижу Я на земле, вочеловечившийся, тупо смотрю нарисованными
глазами на нарисованный мир, а на коленях Моих лежат Мои скованные руки.
Я открываю
глаза, в комнате полумрак. Ноябрьский день уже
погас. Около меня кто-то плачет, судорожно, тихо.
Я в душе ахнул, и в первый раз мне захотелось приглядеться к Любе попристальней. Но так задушевно звучал ее голос, и с такою ласкою смотрели на меня синие
глаза, что очень скоро
погасло неприятное ощущение.
Воля Петра была выполнена: развязали пленника и покрыли его царскою епанчою. Слезы благодарности и вместе горького раскаяния полились из
глаз несчастного; слова монарха удерживали в нем последнюю искру жизни, готовую
погаснуть…
–…За всех слепых от рождения. Зрячие! Выколем себе
глаза, ибо стыдно, — он стукнул кулаком по столику. — Ибо стыдно зрячим смотреть на слепых от рождения. Если нашими фонариками не можем осветить всю тьму, так погасим же огни и все полезем в тьму. Если нет рая для всех, то и для меня его не надо, — это уже не рай, девицы, а просто-напросто свинство. Выпьем за то, девицы, чтобы все огни
погасли. Пей, темнота!