Неточные совпадения
— Приятно было слышать, что и вы отказались от иллюзий пятого года, — говорил он, щупая лицо Самгина пристальным взглядом наглых, но уже мутноватых
глаз. — Трезвеем. Спасибо
немцам — бьют. Учат. О классовой революции мечтали, а про врага-соседа и забыли, а он вот напомнил.
Сыроватый ветер разгонял людей по всем направлениям, цокали подковы огромных мохнатоногих лошадей, шли солдаты, трещал барабан, изредка скользил и трубил, как слон, автомобиль, —
немцы останавливались, почтительно уступая ему дорогу, провожали его ласковыми
глазами.
— Уж и дело! Труслив ты стал, кум! Затертый не первый раз запускает лапу в помещичьи деньги, умеет концы прятать. Расписки, что ли, он дает мужикам: чай, с
глазу на
глаз берет. Погорячится
немец, покричит, и будет с него. А то еще дело!
Тарантьев питал какое-то инстинктивное отвращение к иностранцам. В
глазах его француз,
немец, англичанин были синонимы мошенника, обманщика, хитреца или разбойника. Он даже не делал различия между нациями: они были все одинаковы в его
глазах.
Один из администраторов, толстый испанец, столько же похожий на испанца, сколько на
немца, на итальянца, на шведа, на кого хотите, встал с своего места, подняв очки на лоб, долго говорил с чиновником, не спуская с меня
глаз, потом поклонился и сел опять за бумаги.
Среди роскошной деловой обстановки половодовского кабинета толстенькая фигурка улыбавшегося
немца являлась неприятным диссонансом, который просто резал
глаз.
Вернуться домой было некогда, я не хотел бродить по улицам. За городской стеною находился маленький сад с навесом для кеглей и столами для любителей пива. Я вошел туда. Несколько уже пожилых
немцев играли в кегли; со стуком катились деревянные шары, изредка раздавались одобрительные восклицания. Хорошенькая служанка с заплаканными
глазами принесла мне кружку пива; я взглянул в ее лицо. Она быстро отворотилась и отошла прочь.
Первый
немец, приставленный за мною, был родом из Шлезии и назывался Иокиш; по-моему, этой фамилии было за
глаза довольно, чтоб его не брать.
Говоря, например, об одном человеке, который ему очень не нравился, он сжал в одном слове «
немец!» выражением, улыбкой и прищуриванием
глаз — целую биографию, целую физиологию, целый ряд мелких, грубых, неуклюжих недостатков, специально принадлежащих германскому племени.
А большой
немец как-то особенно глупо хлопал
глазами, вытягивал тонкую гусиную шею, сосал какие-то лепешки и спрашивал с удивлением...
Мне скажут: «У!
немец хитрит!» Я это в
глазах читаю, и мне делается обидно, хотя я и хладнокровный человек.
В разговоре
немец постоянно улыбался и немного подмигивал правым
глазом, точно этот
глаз у него тоже прихрамывал, как левая нога.
На верхней половине шеи лежит поперечная белая полоса, которая, однако, под горлом не соединяется, и
немцы не совсем верно называют витютина «кольцовый голубь» (Ringtaube); на плечном сгибе крыла также видно белое, несколько продолговатое пятно, которое вытягивается полосою, если распустить крыло; концы крайних длинных перьев в крыльях и хвосте — темного цвета; на нижней внутренней стороне хвостовых перьев лежит поперек опять белая полоса, состоящая из белых пятен на каждом пере, которых на другой, верхней стороне совсем незаметно; ножки красные, как у русского голубя; нос бледно-красноватый или розовый;
глаза ясные, не темные и не серые: какого-то неопределенного светло-пепельного цвета.
— Я вот хочу, Женни, веру переменить, чтобы не говеть никогда, — подмигнув
глазом, сказала Лиза. — Правда, что и ты это одобришь? Борис вон тоже согласен со мною: хотим в
немцы идти.
Немец то бежит полем, то присядет в рожь, так что его совсем там не видно, то над колосьями снова мелькнет его черная шляпа; и вдруг, заслышав веселый хохот совсем в другой стороне, он встанет, вздохнет и, никого не видя
глазами, водит во все стороны своим тевтонским клювом.
— Швернот! вас-фюр-эйне-гешихте [Вот беда! что за история! (нем.).]! — говорили
немцы, выпуча
глаза друг на друга.
Казалось, оба они, и
немец и его противник, хотели пересилить друг друга магнетическою силою своих взглядов и выжидали, кто раньше сконфузится и опустит
глаза.
И вам ничего не остается делать, как согласиться с этим воплем, потому что вы видите собственными
глазами и чуете сердцем, как всюду, и на земле и под землею, и на воде и под водою — всюду ползет
немец.
Другой вот,
немец или француз, над всякою вещью остановится, даже смотреть на него тошно, точно родить желает, а наш брат только подошел,
глазами вскинул, руками развел:"Этого-то не одолеть, говорит: да с нами крестная сила! да мы только
глазом мигнем!"И действительно, как почнет топором рубить — только щепки летят; генияльная, можно сказать, натура! без науки все науки прошел!
— Да всё, знаете, говорят, свой
глаз нужен… вот и навязали мне этого
немца.
Из прочих лиц явились только доктора: кривошейка-инспектор, с крестом на шее, и длинный, из
немцев, и с какими-то ожесточенными
глазами оператор.
Как только вспомню эти строки, так сейчас же приходит на ум солидный, чистенький-чистенький
немец с брюшком, в цветном жилете с золотой цепью, блондин, с вьющейся бородой, гладко причесанный, с большими серыми
глазами, которыми как-то особо убедительно он всегда смотрел в
глаза собеседника.
До этого он расхаживал по кабинету и толковал о чем-то
глаз на
глаз с чиновником своей канцелярии Блюмом, чрезвычайно неуклюжим и угрюмым
немцем, которого привез с собой из Петербурга, несмотря на сильнейшую оппозицию Юлии Михайловны.
Немец при этом широко раскрыл
глаза свои.
Смотрю в стекло: сидит
немец, часы делает, лет этак сорока пяти, нос горбатый,
глаза выпучены, во фраке и в стоячих воротничках, этаких длинных, важный такой.
А в это время какой-то огромный
немец, с выпученными
глазами и весь в поту, суетившийся всех больше на пристани, увидел Лозинскую, выхватил у нее билет, посмотрел, сунул ей в руку, и не успели лозищане оглянуться, как уже и женщина, и ее небольшой узел очутились на пароходике.
Измученный, голодный, оскорбленный, доведенный до исступления, лозищанин раскидал всех вцепившихся в него американцев, и только дюжий, как и он сам,
немец еще держал его сзади за локти, упираясь ногами… А он рвался вперед, с
глазами, налившимися кровью, и чувствуя, что он действительно начинает сходить с ума, что ему действительно хочется кинуться на этих людей, бить и, пожалуй, кусаться…
Напротив, в другом углу, громко кричало чиновничество: толстый воинский начальник Покивайко; помощник исправника
Немцев; распухший, с залитыми жиром
глазами отец Любы.
— Достойнейшая девица! — проговорил он с умилением. — А нос-то
немцу ведь подклеили! — шепнул он мне конфиденциально, радостно смотря мне в
глаза.
Ровно в шесть часов вечера приехал добродушный
немец в Голубиную Солободку, к знакомому домику; не встретив никого в передней, в зале и гостиной, он хотел войти в спальню, но дверь была заперта; он постучался, дверь отперла Катерина Алексевна; Андрей Михайлыч вошел и остановился от изумления: пол был устлан коврами; окна завешены зелеными шелковыми гардинами; над двуспальною кроватью висел парадный штофный занавес; в углу горела свечка, заставленная книгою; Софья Николавна лежала в постели, на подушках в парадных же наволочках, одетая в щегольской, утренний широкий капот; лицо ее было свежо,
глаза блистали удовольствием.
Прошла его досада; радостные слезы выступили на
глазах; схватил он новорожденного младенца своими опытными руками, начал его осматривать у свечки, вертеть и щупать, отчего ребенок громко закричал; сунул он ему палец в рот, и когда новорожденный крепко сжал его и засосал,
немец радостно вскрикнул: «А, варвар! какой славный и здоровенный».
И тот начал читать молитву перед учением.
Немец изумленно вытаращил белые
глаза и спросил...
— Какое лицо! — говорит Пепе товарищам, указывая всевидящими
глазами на
немца, надутого важностью до такой степени, что у него все волосы дыбом стоят. — Вот лицо, не меньше моего живота!
— Черт его возьми совсем! — подстригусь немножко. Немножко только — совсем немножко, этвас… бис-хен, — лепетал он заискивающим снисхождения голосом, идучи вслед за
немцем и уставляясь
глазами на Гретхен.
— Пастаки! — провозгласил за всех
немец, выкатывая
глаза. — Барка нэт умер.
Вино лилось рекой, управители сидели красные,
немец выкатил
глаза, а становой тяжело икал, напрасно стараясь подавить одолевавшую дремоту.
Хозяин-немец побледнел, начал пятиться назад и исчез за дверьми другой комнаты; но дочь его осталась на прежнем месте и с детским любопытством устремила свои простодушные голубые
глаза на обоих офицеров.
Учитель француз, дядька
немец, студенты и большая часть других гостей столпились вокруг Степана Кондратьевича, который, устремив
глаза в потолок, продолжал протирать очки и посвистывать весьма значительным образом.
Прошло с четверть часа. Зарецкой начинал уже терять терпение; наконец двери отворились, и толстый
немец, с прищуренными
глазами, вошел в комнату. Поклонясь вежливо Зарецкому, он повторил также на французском языке вопрос своей дочери...
— Пятьдесят и семь лет хожу я по земле, Лексей ты мой Максимыч, молодой ты мой шиш, новый челночок! — говорил он придушенным голосом, улыбаясь больными серыми
глазами в темных очках, самодельно связанных медной проволокой, от которой у него на переносице и за ушами являлись зеленые пятна окиси. Ткачи звали его
Немцем за то, что он брил бороду, оставляя тугие усы и густой клок седых волос под нижней губой. Среднего роста, широкогрудый, он был исполнен скорбной веселостью.
Инородец шевелил
глазами и простирал руки. Наконец перепись кончилась. Оказалось 666 соискателей; из них 400 (все-таки большинство!) русских, 200
немцев с русскими душами, тридцать три инородца без души, но с развитыми мускулами, и 33 поляка. Последних генерал тотчас же вычеркнул из списка. Но едва он успел отдать соответствующее приказание, как «безмозглые» обнаружили строптивость, свойственную этой легко воспламеняющейся нации.
— Самый лучший часовщик у нас
немец Керн почитается; у него на окнах арап с часами на голове во все стороны
глазами мигает. Но только к нему через Орлицкий мост надо в Волховскую ехать, а там в магазинах знакомые купцы из окон смотрят; я мимо их ни за что на живейном не поеду.
Одному Кистеру не становилось гадко, когда Лучков заливался хохотом;
глаза доброго
немца сверкали благородной радостью сочувствия, когда он читал Авдею любимые страницы из Шиллера, а бретёр сидел перед ним, понурив голову, как волк…
— Малина с молоком! — называет, восхищаясь, Лодку веселый доктор Ряхин и осторожно, со смущенной улыбкой на костлявом лице, отдаляется от нее. Он тяготеет к неугомонной певунье, гибкой и сухонькой Розке, похожей на бойкую черную собачку: кудрявая, капризная, с маленькими усиками на вздернутой губе и мелкими зубами, она обращается с Ряхиным дерзко, называя его в
глаза «зелененьким шкелетиком». Она всем дает прозвища: Жуков для нее — «Ушат Помоевич», уныло-злой помощник исправника
Немцев — «Уксус Умирайлыч».
Достигаев. Опровергнут? Не слыхали об этом. Ну, пускай он опровергнут, а привычка к нему всё-таки осталась, и
немцы отлично… приспособляются.
Немец социалиста не боится, он и социалисту кушать дает. И — что же мы видим? У нас в шестом году кадеты уговаривали народ: не плати царю налогов, не давай солдат! Народ и ухом не повёл… да! А вот, немецкие рабочие, социалисты, в четырнадцатом году,
глазом не моргнув, дали денег на войну.
— Ему, почитай, теперь годов семьдесят; один
глаз немцы-колонисты выкололи, а другим плохо видит.
Немец от удивления широко открывает
глаза и даже рот, отчего сигара падает на землю. Он, кряхтя, нагибается, подымает сигару, вставляет ее опять в рот и только тогда произносит...
— Как немец-с, — отвечал ей Ропшин, пожирая ее
глазами и, осторожно положив на стул ключ от своей комнаты, подошел к столу и завернул кран лампы.
Вдруг Милица насторожилась. Странная картина представилась ее
глазам. У самой траншеи, y первого окопа неприятеля она увидела нечто такое жуткое, что сразу привело ее в себя. Она увидела, как один из лежавших тут неприятельских солдат, которого она сочла мертвым в первую минуту, вдруг приподнялся и пополз по направлению лежащего неподалеку от него русского офицера. Держа в зубах саблю, медленно и осторожно полз
немец. Вот он почти достиг русского.
Тот, который отозвался на ее вопрос, — высокий и крепкий красавец с веселыми
глазами, — рассказывал: он — спартаковец, был арестован немецким командованием за антимилитаристскую пропаганду в войсках; несколько раз его подвешивали на столбе, били. Перед уходом
немцев из Крыма он бежал из-под караула.