Неточные совпадения
Самгин замолчал. Стратонов опрокинул себя в его
глазах этим глупым жестом и огорчением по поводу брюк. Выходя из вагона, он простился со Стратоновым пренебрежительно, а сидя в пролетке извозчика, думал с презрением: «
Бык. Идиот. На что же ты годишься в борьбе против людей, которые, стремясь к своим целям, способны жертвовать свободой, жизнью?»
Это было вечером, когда Ганна, наконец, открыла свое горе мужу. Коваль в первую минуту не мог вымолвить ни слова, а только хлопал
глазами, как оглушенный
бык. Когда Ганна тихо заплакала, он понял все.
Изредка, время от времени, в полку наступали дни какого-то общего, повального, безобразного кутежа. Может быть, это случалось в те странные моменты, когда люди, случайно между собой связанные, но все вместе осужденные на скучную бездеятельность и бессмысленную жестокость, вдруг прозревали в
глазах друг у друга, там, далеко, в запутанном и угнетенном сознании, какую-то таинственную искру ужаса, тоски и безумия. И тогда спокойная, сытая, как у племенных
быков, жизнь точно выбрасывалась из своего русла.
А глаза-то у него, как у
быка, кровью налились — красные-раскрасные.
Матвей вспомнил, что раз уже Дыма заговаривал об этом; вспомнил также и серьезное лицо Борка, и презрительное выражение его печальных
глаз, когда он говорил о занятиях Падди. Из всего этого в душе Матвея сложилось решение, а в своих решениях он был упрям, как
бык. Поэтому он отказался наотрез.
С этого и началось. Когда он вышел за ворота, на улице, против них, стоял человек в чуйке и картузе, нахлобученном на нос. Наклоня голову, как
бык, он глядел из-под козырька, выпучив рачьи
глаза, а тулья картуза и чуйка были осыпаны мелким серебром изморози.
Обвязанные до
глаз платками мамуки вели
быков, запряженных в высоко наложенные виноградом арбы.
Марьяна, пообедав, подложила
быкам травы, свернула свой бешмет под головы и легла под арбой на примятую сочную траву. На ней была одна красная сорочка, то есть шелковый платок на голове, и голубая полинялая ситцевая рубаха; но ей было невыносимо жарко. Лицо ее горело, ноги не находили места,
глаза были подернуты влагой сна и усталости; губы невольно открывались, и грудь дышала тяжело и высоко.
В воротах они наткнулись на запряженную арбу. Обвязанная до
глаз белым платком, в бешмете сверх рубахи, в сапогах и с длинною хворостиной в руках, Марьяна тащила
быков за привязанную к их рогам веревку.
— Были леса по дороге, да, это — было! Встречались вепри, медведи, рыси и страшные
быки, с головой, опущенной к земле, и дважды смотрели на меня барсы,
глазами, как твои. Но ведь каждый зверь имеет сердце, я говорила с ними, как с тобой, они верили, что я — Мать, и уходили, вздыхая, — им было жалко меня! Разве ты не знаешь, что звери тоже любят детей и умеют бороться за жизнь и свободу их не хуже, чем люди?
И вот попомните мое слово: до поры до времени Пафнутьев еще смирен, но как только возьмет он палку в руки, так немедленно
глаза у него, как у
быка, кровью нальются.
— Как вскочит Пашка с полу, выхватил ножище да как бросится на барина — страшный такой, как
бык бешеный, который сорвется, коли его худо оглушат обухом, глаза-то кровью налились.
Вместо ответа урод вытаращил на нас свои заспанные
глаза и промычал, как годовалый
бык.
Широкое лицо Крестовоздвиженского внезапно покраснело, а небольшие
глаза сверкнули гневом… «Как у
быка, которого, подразнили красной суконкой», — мелькнуло у меня в голове. Я смотрел на него, и он смотрел на меня, а кругом стояло несколько товарищей, которые не могли дать себе отчета, о чем мы собственно спорим. Крестовоздвиженский, несколько озадаченный моим ответом, сначала повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился и сказал с натиском и с большой выразительностью...
Дюрок, осмотревшись, направился к одноэтажному флигелю в глубине двора. Мы вошли под тень навеса, к трем окнам с белыми занавесками. Огромная рука приподняла занавеску, и я увидел толстый, как у
быка,
глаз, расширивший сонные веки свои при виде двух чужих.
Он швырнул, кота к моим ногам и, сжав кулаки,
быком пошел на меня, его правый
глаз разгорался, а левый, покраснев, полно налился слезою.
Он встал во весь рост, еле удерживаясь на ногах. Все чаще сверкала молния; это был уже почти беспрерывный, дрожащий, режущий
глаза свет раскаленных, меняющих извивы трещин, неуловимых и резких. Впереди, прямо на шлюпку смотрел камень. Он несколько склонялся над водой, подобно
быку, опустившему голову для яростного удара; Аян ждал.
«Иду я, говорит, по двору, и вдруг прямо на меня летит
бык… огромный бешеный
бык…
глаза в крови, морда вся в пене…
Быки, давно уже не пившие, мучимые жаждою, лижут иней на стенах и, когда подходит к ним Малахин, начинают лизать его холодный полушубок. По их светлым слезящимся
глазам видно, что они изнеможены жаждой и вагонной качкой, голодны и тоскуют.
Бык, на
глазах которого убивают подобных ему
быков, чувствует, вероятно, что-нибудь похожее…
Так, вероятно, в далекие, глухие времена, когда были пророки, когда меньше было мыслей и слов и молод был сам грозный закон, за смерть платящий смертью, и звери дружили с человеком, и молния протягивала ему руку — так в те далекие и странные времена становился доступен смертям преступивший: его жалила пчела, и бодал остророгий
бык, и камень ждал часа падения своего, чтобы раздробить непокрытую голову; и болезнь терзала его на виду у людей, как шакал терзает падаль; и все стрелы, ломая свой полет, искали черного сердца и опущенных
глаз; и реки меняли свое течение, подмывая песок у ног его, и сам владыка-океан бросал на землю свои косматые валы и ревом своим гнал его в пустыню.
Увидав этого хронически преследовавшего врага, Егор Кожиён сейчас же от него бежал куда
глаза глядят, но
бык вдруг неожиданно опять появлялся перед ним впереди, и тогда Кожиён останавливался в ужасе, трясяся, махал руками и кричал: «Тпружъ! тпружъ!» Если ему удавалось увернуться, то он бросался в противоположную сторону, а как и там тоже появлялся тот же самый призрак его больного воображения, то шорник метался по полям из стороны в сторону до тех пор, пока где-нибудь
бык его настигал, и тогда Кожиён старался уж только о том, чтобы пасть ему между рогами и обхватить руками его за шею.
В самом деле, чистота везде была образцовая. Даже эта оскорбляющая морской
глаз старшего офицера «деревня» — как называл он бак, где находились
быки, бараны, свиньи и различная птица в клетках, — была доведена до возможной степени чистоты. Везде лежали чистые подстилки, и стараниями матросов четыре уцелевших еще
быка (один уже был убит и съеден командой и офицерами), бараны и даже свиньи имели вполне приличный вид, достойный пассажиров такого образцового военного судна, как «Коршун».
Он погрозил мне пальцем и задумался, низко и тяжело опустив голову и сверкая красными
глазами, как
бык, готовый кинуться. Смущенно молчали сотрудники и обиженный кардинал. Магнус еще раз многозначительно погрозил мне пальцем и сказал...
Дачка на шоссе. Муж и жена. И по-прежнему очумелые
глаза, полные отчаяния. И по-прежнему бешеная, неумелая работа по хозяйству с зари до поздней ночи. Он — с ввалившимися щеками, с
глазами, как у
быка, которого ударили обухом меж рогов. У нее, вместо золотистого ореола волос, слежавшаяся собачья шерсть, бегающие
глаза исподлобья, как у затырканной кухарки. И ненавидящие, злобные друг к другу лица.
Для всякого заезжего иностранца бой
быков — неизбежное зрелище, где мадридская праздная толпа всего ярче мечется вам в
глаза, где так называемая"couleur locale"(местная окраска, колорит) считается самой что ни на есть испанистой.
И когда, нагнувшись, как
бык, он добирается до площадки,
глаза его бессмысленны, как у
быка, и темный ужас животного, которое преследуют, и оно ничего не понимает, охватывает его черным заколдованным кругом.
А этот ваш юродивый Семен Алексеич, который сам пашет и не верует в медицину, потому что здоров и сыт, как
бык, громогласно и в
глаза обзывает нас дармоедами и попрекает куском хлеба!
На берегу реки, под откосом, лежал, понурив голову, отставший от гурта вол. У главного врача разгорелись
глаза. Он остановил обоз, спустился к реке, велел прирезать
быка и взять с собой его мясо. Новый барыш ему рублей в сотню. Солдаты ворчали и говорили...
По сторонам двора уставлены были двумя длинными глаголями [Глаголи — буквы.] столы, нагруженные разными съестными припасами; оба края стола обнизали крестьяне, не смевшие пошевелиться и не сводившие
глаз с лакомых кусков, которые уже мысленно пожирали; в середине возвышался изжаренный
бык с золотыми рогами; на двух столбах, гладко отесанных, развевались, одни выше других, цветные кушаки и платки, а на самой вершине синий кафтан и круглая шляпа с разноцветными лентами; по разным местам, в красивой симметрии, расставлены были кадки с вином и пивом.
— Что вы, и сегодня хотите затевать такую же кутерьму? Что вам сделал наш командир? Ведь
глаза у вас, как у
быков, налились кровью.
Убив или выпустив кишки двум-трем лошадям,
бык, весь в крови, разъяренный до высшей степени этими совершенными им убийствами, с налитыми кровью
глазами, мечется по арене, ища новых жертв.