Неточные совпадения
И ей показалось, что она всё поняла,
главное то, что он доволен ею; и, улыбнувшись ему, она быстрою походкой вышла из
двери.
Ужасно,
главное, то»… начала она, но не докончила своей мысли, потому что Матрена Филимоновна высунулась из
двери.
Теперь взгляните сюда, я вам покажу мои
главные документы: из моей спальни эта вот
дверь ведет в совершенно пустые две комнаты, которые отдаются внаем.
Ветер. Все
двери настежь, кроме в спальню к Софии. В перспективе раскрывается ряд освещенных комнат, слуги суетятся; один из них,
главный, говорит...
Самгин чувствовал себя в потоке мелких мыслей, они проносились, как пыльный ветер по комнате, в которой открыты окна и
двери. Он подумал, что лицо Марины мало подвижно, яркие губы ее улыбаются всегда снисходительно и насмешливо;
главное в этом лице — игра бровей, она поднимает и опускает их, то — обе сразу, то — одну правую, и тогда левый глаз ее блестит хитро. То, что говорит Марина, не так заразительно, как мотив: почему она так говорит?
— Nous vous rendons, — проговорил тот, спрятал рубль и, вдруг повернувшись к
дверям, с совершенно неподвижным и серьезным лицом, принялся колотить в них концом своего огромного грубого сапога и,
главное, без малейшего раздражения.
Катерина Николаевна стремительно встала с места, вся покраснела и — плюнула ему в лицо. Затем быстро направилась было к
двери. Вот тут-то дурак Ламберт и выхватил револьвер. Он слепо, как ограниченный дурак, верил в эффект документа, то есть —
главное — не разглядел, с кем имеет дело, именно потому, как я сказал уже, что считал всех с такими же подлыми чувствами, как и он сам. Он с первого слова раздражил ее грубостью, тогда как она, может быть, и не уклонилась бы войти в денежную сделку.
В
двери главного выхода отворилась калитка, и, переступив через порог калитки на двор, солдаты с арестанткой вышли из ограды и пошли городом посередине мощеных улиц.
— Послушай, да ты надолго ли к нам-то приехал? — спрашивал Бахарев, останавливаясь в
дверях. — Болтаю, болтаю, а о главном-то и не спрошу…
Зачем же я должен любить его, за то только, что он родил меня, а потом всю жизнь не любил меня?“ О, вам, может быть, представляются эти вопросы грубыми, жестокими, но не требуйте же от юного ума воздержания невозможного: „Гони природу в
дверь, она влетит в окно“, — а
главное,
главное, не будем бояться „металла“ и „жупела“ и решим вопрос так, как предписывает разум и человеколюбие, а не так, как предписывают мистические понятия.
Слушаю я вас, и мне мерещится… я, видите, вижу иногда во сне один сон… один такой сон, и он мне часто снится, повторяется, что кто-то за мной гонится, кто-то такой, которого я ужасно боюсь, гонится в темноте, ночью, ищет меня, а я прячусь куда-нибудь от него за
дверь или за шкап, прячусь унизительно, а
главное, что ему отлично известно, куда я от него спрятался, но что он будто бы нарочно притворяется, что не знает, где я сижу, чтобы дольше промучить меня, чтобы страхом моим насладиться…
Главный конторщик не отвечал ничего. В
дверях показалось лицо купца.
Главное занятие его, сверх езды за каретой, — занятие, добровольно возложенное им на себя, состояло в обучении мальчишек аристократическим манерам передней. Когда он был трезв, дело еще шло кой-как с рук, но когда у него в голове шумело, он становился педантом и тираном до невероятной степени. Я иногда вступался за моих приятелей, но мой авторитет мало действовал на римский характер Бакая; он отворял мне
дверь в залу и говорил...
Часов с десяти стол устилался планами генерального межевания, и начиналось настоящее дело. В совещаниях
главную роль играл Могильцев, но и Герасимушка почти всегда при них присутствовал.
Двери в спальню затворялись плотно, и в соседней комнате слышался только глухой гул… Меня матушка отсылала гулять.
Сидит он, скорчившись, на верстаке, а в голове у него словно молоты стучат. Опохмелиться бы надобно, да не на что. Вспоминает Сережка, что давеча у хозяина в комнате (через сени) на киоте он медную гривну видел, встает с верстака и, благо хозяина дома нет, исчезает из мастерской. Но
главный подмастерье пристально следит за ним, и в то мгновенье, как он притворяет
дверь в хозяйскую комнату, вцепляется ему в волоса.
В
главном здании, с колоннадой и красивым фронтоном, помещалась в центре нижнего этажа гауптвахта,
дверь в которую была среди колонн, а перед ней — плацдарм с загородкой казенной окраски, черными и белыми угольниками. Около полосатой, такой же окраски будки с подвешенным колоколом стоял часовой и нервно озирался во все стороны, как бы не пропустить идущего или едущего генерала, которому полагалось «вызванивать караул».
А
главное — под
дверью зияла глубокая рана из облупленной штукатурки, темных бревен и свай…
Сергей бывал,
главным образом, по вечерам, поэтому и не встречался с Таисьей, но раз он завернул утром и столкнулся в
дверях с ней носом к носу.
Толпа крестьян проводила нас до крыльца господского флигеля и потом разошлась, а мужик с страшными глазами взбежал на крыльцо, отпер
двери и пригласил нас войти, приговаривая: «Милости просим, батюшка Алексей Степаныч и матушка Софья Николавна!» Мы вошли во флигель; там было как будто все приготовлено для нашего приезда, но после я узнал, что тут всегда останавливался наезжавший иногда
главный управитель и поверенный бабушки Куролесовой, которого отец с матерью называли Михайлушкой, а все прочие с благоговением величали Михайлом Максимовичем, и вот причина, почему флигель всегда был прибран.
Герой мой оделся франтом и, сев в покойный возок, поехал в собрание. Устроено оно было в трактирном заведении города;
главная танцевальная зала была довольно большая и холодноватая; музыка стояла в передней и, когда Вихров приехал, играла галоп. У самых
дверей его встретил, в черном фраке, в белом жилете и во всех своих крестах и медалях, старик Захаревский. Он нарочно на этот раз взялся быть дежурным старшиной.
Направо от
двери, около кривого сального стола, на котором стояло два самовара с позеленелой кое-где медью, и разложен был сахар в разных бумагах, сидела
главная группа: молодой безусый офицер в новом стеганом архалуке, наверное сделанном из женского капота, доливал чайник; человека 4 таких же молоденьких офицеров находились в разных углах комнаты: один из них, подложив под голову какую-то шубу, спал на диване; другой, стоя у стола, резал жареную баранину безрукому офицеру, сидевшему у стола.
— Письмо? Бог с вами и с вашим письмом, мне что! — воскликнул гость, — но…
главное, — зашептал он опять, обертываясь к
двери, уже запертой, и кивая в ту сторону головой.
Для тех же, которые непременно всегда и везде ощущают голод и,
главное, жажду, — можно открыть в конце анфилады комнат особый буфет, которым и займется Прохорыч (
главный клубный повар), и — впрочем, под строжайшим надзором комитета — будет подавать, что угодно, но за особую плату, а для того нарочно объявить в
дверях залы надписью, что буфет — вне программы.
— Не чеши рук, — ползет ко мне его сухой шепот. — Ты служишь в первоклассном магазине на
главной улице города, это надо помнить! Мальчик должен стоять при
двери, как статуй…
— Элдар, — прошептал Хаджи-Мурат, и Элдар, услыхав свое имя и,
главное, голос своего мюршида, вскочил на сильные ноги, оправляя папаху. Хаджи-Мурат надел оружие на бурку. Элдар сделал то же. И оба молча вышли из сакли под навес. Черноглазый мальчик подвел лошадей. На стук копыт по убитой дороге улицы чья-то голова высунулась из
двери соседней сакли, и, стуча деревянными башмаками, пробежал какой-то человек в гору к мечети.
Оставшись один, Лорис-Меликов записал в своей книжечке самое
главное из того, что рассказывал ему Хаджи-Мурат, потом закурил папиросу и стал ходить взад и вперед по комнате. Подойдя к
двери, противоположной спальне, Лорис-Меликов услыхал оживленные голоса по-татарски быстро говоривших о чем-то людей. Он догадался, что это были мюриды Хаджи-Мурата, и, отворив
дверь, вошел к ним.
Прошло несколько минут ожидания, пока он, доложив обо мне, появился из кабинета Брауна; уже не угрюмо, а приветливо поклонясь, он открыл
дверь, и я, войдя в кабинет, увидел одного из
главных хозяев, с которым мне следовало теперь говорить.
Где-то послышался сдержанный смех, затем
дверь отворилась, и я увидел длинный коридор, в дальнем конце которого стояла средних лет некрасивая женщина, а в ближнем от меня Пепко. В коридор выходило несколько
дверей из других комнат, и в каждой торчало по любопытной голове — очевидно, глупый смех принадлежал именно этим головам. Мне лично не понравилась эта сцена, как и все поведение Пепки, разыгрывавшего шута. Последнее сказывалось
главным образом в тоне его голоса.
— Какие там билеты… Прямо на сцену проведу. Только уговор на берегу, а потом за реку: мы поднимемся в пятый ярус, к самой «коробке»… Там, значит, есть
дверь в стене, я в нее, а вы за мной. Чтобы,
главное дело, скапельдинеры не пымали… Уж вы надейтесь на дядю Петру. Будьте, значит, благонадежны. Прямо на сцену проведу и эту самую Патти покажу вам, как вот сейчас вы на меня смотрите.
Обыкновенно моя улица целый день оставалась пустынной — в этом заключалось ее
главное достоинство. Но в описываемое утро я был удивлен поднявшимся на ней движением. Под моим окном раздавался торопливый топот невидимых ног, громкий говор — вообще происходила какая-то суматоха. Дело разъяснилось, когда в
дверях моей комнаты показалась голова чухонской девицы Лизы, отвечавшей за горничную и кухарку, и проговорила...
Гордей Евстратыч отыскал квартиру
главного ревизора и со страхом позвонил у подъезда маленького каменного домика в пять окон. На
дверях блестела медная дощечка — «Ардалион Ефремыч Завиваев».
Рубленые сени, с грязным порогом и низкой
дверью, другой маленький срубец, еще древнее и еще ниже сеней, ворота и плетеная клеть лепились около
главной избы.
Дверь, очень скромная на вид, обитая железом, вела со двора в комнату с побуревшими от сырости, исписанными углем стенами и освещенную узким окном с железною решеткой, затем налево была другая комната, побольше и почище, с чугунною печью и двумя столами, но тоже с острожным окном: это — контора, и уж отсюда узкая каменная лестница вела во второй этаж, где находилось
главное помещение.
—
Главное, следи за репликами отца, не задержи Добчинского и Бобчинского. Когда он только скажет: «Вдруг открылась
дверь — и шасть», так в тот же миг выпускай их.
Стоять в продолжение четырех-пяти часов около
двери, следить за тем, чтобы не было пустых стаканов, переменять пепельницы, подбегать к столу, чтобы поднять оброненный мелок или карту, а
главное, стоять, ждать, быть внимательным и не сметь ни говорить, ни кашлять, ни улыбаться, это, уверяю вас, тяжелее самого тяжелого крестьянского труда.
В
дверях главной залы появился новый субъект, красивый, щегольски одетый мужчина средних лет, с ловко расчесанной на обе стороны бородкой. На руках его горели дорогие бриллиантовые перстни, а из-под темной визитки сбегала по жилету толстая, изящная золотая цепь, увешанная брелоками.
— Да, подслушивала. Не хотите ли вы стыдить меня, как этого дурака? Послушайте, клянусь вам, что если вы еще будете меня так мучить и назначать мне разные низкие роли в этой низкой комедии, то я брошу все и покончу все разом. Довольно уже того, что я решилась на
главную низость! Но… я не знала себя! Я задохнусь от этого смрада!.. — И она вышла, хлопнув
дверями.
Когда Камашев хотел на другой день войти ко мне в комнату, мать моя не пустила его и заперла
дверь и потом упросила директора, чтобы
главный надзиратель не входил ко мне при ней, говоря, что она не может равнодушно видеть этого человека и боится испугать больного таким же обмороком, какой случился в доме г. директора; он очень его помнил и согласился.
Когда выходил царь из дома Ливанского малыми южными
дверями, стал на его пути некто в желтой кожаной одежде, приземистый, широкоплечий человек с темно-красным сумрачным лицом, с черною густою бородою, с воловьей шеей и с суровым взглядом из-под косматых черных бровей. Это был
главный жрец капища Молоха. Он произнес только одно слово умоляющим голосом...
Главная улица городка, хорошо укатанная крестьянскими санями, улица, на которой, чаруя взор, висели — вывеска с сапогами, золотой крендель, красные флаги, изображение молодого человека со свиными и наглыми глазками и с абсолютно неестественной прической, означавшей, что за стеклянными
дверями помещается местный Базиль, за тридцать копеек бравшийся вас брить во всякое время, за исключением дней праздничных, коими изобилует отечество мое.
Он мгновенно откинет руки назад, струсит и лепечет: «Как прикажете-с!» Под
дверями послушать, посплетничать, а
главное «шпынять», дразнить — другой у него заботы не было — и «шпынял» он так, как будто имел на то право, как будто мстил за что-то.
Веретьев быстро удалился, но, поравнявшись с
дверьми одной из
главных кондитерских Невского проспекта, остановился, вошел в нее и, выпив у буфета рюмку померанцевой водки, отправился через биллиардную, всю туманную и тусклую от табачного дыма, в заднюю комнату.
Сквозь вой и грохот и колокола прорвался сигнал автомобиля, и тотчас Кальсонер возвратился через
главный вход, — Кальсонер бритый, мстительный и грозный. В зловещем синеватом сиянии он плавно стал подниматься по лестнице. Волосы зашевелились на Короткове, и, взвившись, он через боковые
двери по кривой лестнице за органом выбежал на усеянный щебнем двор, а затем на улицу. Как на угонке полетел он по улице, слушая, как вслед ему глухо рокотало здание «Альпийской розы...
Он поторопился выпить свой чай и ушёл, заявив, что ему нужно разобрать привезённые книги. Но в комнате у него, несмотря на открытые
двери, стоял запах керосина. Он поморщился и, взяв книгу, ушёл в парк. Там, в тесно сплочённой семье старых деревьев, утомлённых бурями и грозами, царила меланхолическая тишина, обессиливающая ум, и он шёл, не открывая книги, вдоль по
главной аллее, ни о чём не думая, ничего не желая.
Леонид Федорович. Во-первых, не продал, и
главное — оставь меня в покое. Ведь тебе сказали, что мне некогда. (Захлопывает
дверь.)
— Как, сударь, не быть этого заведенья: не те нынче времена и не такие здесь места, чтобы не быть… Дарья Михайловна! — крикнул он в
дверь, — поживее самовар, да приготовьте там чайник и чашки — все, как следствует, —
главная причина, перемойте почище.
Ад. На
главном мосте сидит старшой черт. Писарь чертов сидит внизу, за столом с письменными принадлежностями. Стражи стоят по сторонам. Направо — пять чертенят разных видов; налево у
дверей — привратник; один франтоватый чертенок стоит прямо перед старшим.
Судя по скромным домикам, улица эта была не из
главных, и жители, видимо, не стеснялись любопытными чужими взорами, предоставляя кому угодно смотреть сквозь раскрытые
двери на то, что делалось внутри.
И Кишенский улыбнулся, схватил Алину за подбородок и вдруг засерьезничал и молча стал помогать Алине укладывать шнурок по всему краю полок, набитых сочинениями Иосафа Платоновича. Через час все эти пиротехнические затеи были окончены, шнурок с конца припален; железная
дверь замкнута, и хозяин с хозяйкой уехали, строго-настрого наказав оставленной при квартире бедной немецкой женщине беречь все пуще глаза, а
главное быть осторожною с огнем.
Но о всем этом не время было думать. В Петербурге Горданова ждала ужасная весть: все блага жизни, для которых он жертвовал всем на свете, все эти блага, которых он уже касался руками, отпрыгнули и умчались в пространство, так что их не было и следа, и гнаться за ними было напрасно. Квартира № 8 сгорела. Пока отбивали железную
дверь кладовой, в ней нашли уже один пепел. Погибло все, и,
главное, залогов погибло вдесятеро более, чем на сумму, в которой они были заложены.