Неточные совпадения
Когда все уселись и всем разнесли по чашке чаю,
генерал изложил весьма ясно и пространно, в чем состояло дело: «Теперь, господа, — продолжал он, — надлежит
решить, как нам действовать противу мятежников: наступательно или оборонительно?
Несмотря на то, что
генерал не разрешил ему посещения острога утром, Нехлюдов, зная по опыту, что часто то, чего никак нельзя достигнуть у высших начальников, очень легко достигается у низших,
решил всё-таки попытаться проникнуть в острог теперь с тем, чтобы объявить Катюше радостную новость и, может быть, освободить ее и вместе с тем узнать о здоровье Крыльцова и передать ему и Марье Павловне то, что сказал
генерал.
Встреча с Колей побудила князя сопровождать
генерала и к Марфе Борисовне, но только на одну минуту. Князю нужен был Коля;
генерала же он во всяком случае
решил бросить и простить себе не мог, что вздумал давеча на него понадеяться. Взбирались долго, в четвертый этаж, и по черной лестнице.
— Нет, не штопор, ибо я пред тобой
генерал, а не бутылка. Я знаки имею, знаки отличия… а ты шиш имеешь. Или он, или я!
Решайте, сударь, сейчас же, сей же час! — крикнул он опять в исступлении Птицыну. Тут Коля подставил ему стул, и он опустился на него почти в изнеможении.
«Ну, с француженкой пропадет», —
решил генерал.
В продолжение зимы мало-помалу наконец
решили отправиться на лето за границу, то есть Лизавета Прокофьевна с дочерьми;
генералу, разумеется, нельзя было тратить время на «пустое развлечение».
Генерал опять воззрился в глаза доктора. Тому очень трудно было сохранить спокойствие, но он сохранил его, тоже как человек, который
решил, что он будет делать.
Генерал пригласил его, чтобы посоветоваться с ним: необходимо ли жене ехать за границу или нет, а Мари в это время сама окончательно уже
решила, что непременно поедет.
Взглянул
генерал на Архипушку, подумал: в самом деле, неужели Архипушку освободят? — и
решил: нет, это было бы даже не великодушно!
— А мы вас сегодня
решили сменить, — с улыбкой заметил Прейн. — Только еще не
решили, кого выбрать на место Платона Васильича.
Генерал уважает его как честного человека, но что-то имеет против него…
Лаптев схватился за брошенную ему приманку и сейчас же
решил ехать на Урал с
генералом сам.
Воронцов неопределенно обещал сделать, что может, но откладывал, говоря, что он
решит дело, когда приедет в Тифлис
генерал Аргутинский и он переговорит с ним.
— Да ты обдумай хорошенько. Говорят тебе гражданские власти: пусть, мол, рассудит генерал-губернатор твое дело. Ведь он имеет право
решать дела, так ли?
Император Николай Павлович весьма сочувственно отнесся к проекту; и я
решил напечатать его, но ни одна типография не согласилась взять мою рукопись для набора…»
Генералу «удалось напечатать свой проект только благодаря покровительству принца Петра Георгиевича Ольденбургского».
— Енарал!.. Енарал приехал! — пробежало из уст в уста по кучкам толпы — и головы ближайших к возку мужиков почтительно обнажились. Но это длилось не более полуминуты…. разглядели слишком молодое лицо приезжего, его баранью шубу и
решили, что
генералу таковым быть не подобает. Обнаженные головы снова накрылись, хотя возок и продолжал еще возбуждать любопытство толпы.
Ребротесов бережно подал ей платье и, поправив свою прическу, пошел к гостям. Гости стояли перед изображением
генерала, глядели на его удивленные глаза и
решали вопрос: кто старше —
генерал или писатель Лажечников? Двоеточиев держал сторону Лажечникова, напирая на бессмертие, Пружинский же говорил...
Александра Ивановна давно
решила оставить свою городскую квартиру в доме Висленева, как потому, что натянутые отношения с Ларисой делали жизнь на одном с нею дворе крайне неприятною, так и потому, что, за получением
генералом отставки, квартира в городе, при их ограниченном состоянии, делалась совершенный излишеством. Они
решили совсем поселиться у себя на хуторе, где к двум небольшим знакомым нам комнаткам была пригорожена третья, имевшая назначение быть кабинетом
генерала.
Так прошло десять лет. Город привык видеть и не видать скромных представительниц генеральского семейства, и праздным людям оставалось одно удовольствие
решать: в каких отношениях находятся при
генерале мать и дочь, и нет ли между ними соперничества? Соперничества между ними, очевидно, не было, и они были очень дружны. К концу десятого года замужества Флоре, или по нынешнему Анне Ивановне, бог дал глухонемую дочку, которую назвали Верой.
Майор и генеральша
решили не посылать депеши, чтобы не смущать Подозерова, а написали простое извещение Форовой, предоставляя ее усмотрению сказать или не сказать мужу Лары о ее возвращении, и затем уехали. Филетер Иванович ночевал в кабинете у
генерала и рано утром отправился к Бодростиным для переговоров с Висленевым, а к вечеру возвратился с известием, что он ездил не по что и привез ничего.
«Черт возьми, не может же быть, чтобы старик Синтянин так ошибался! А между тем, если она его любит и за него невестится, то с какой стати ей его выдавать и даже путать? Нет; тут что-то не чисто, и я их на этом барине накрою», —
решил генерал и подавил электрическую пуговку в своем столе.
Решили так: сегодня я к
генералу не пойду, а завтра, в воскресенье, днем пойду на дом к Горбатову и все ему объясню. Так и сделал. Горбатов рассмеялся, сказал, что рекомендательные письма всегда так пишутся, что
генерал — форменный бурбон и немецкого языка не знает. И еще раз посоветовал, чтобы за урок я потребовал тридцать рублей.
Долго я думал и
решил, — когда меня
генерал спросит об условиях, начну так...
Палтусов, одеваясь, распределял обыкновенно свой день. Он вспомнил про Долгушина, про разговор с
генералом, рассмеялся и
решил, что заедет к этому старику, Куломзову.
Но revenons б nos moutons: [Вернемся к нашим баранам (франц.).] как блуждали другие товарищи
генерала по этому несчастному случаю, неизвестно, но сам Копцевич открыл верный путь спасения: он «
решил пренебречь грубоватостью семинаристов», лишь бы получить то, что в них укоренилось хорошего под руководством умных архипастырей.
Видно, сюда ему был указан путь, и я ему уже
решил не мешать: мне вздумалось велеть напоить его чаем и потом отослать его спать на кухню; но прежде чем я успел сказать об этом моему человеку, тот начал мне сообщать, что ко мне заходил и мне оставил записку Андрей Иванович Друкарт, один из весьма почтенных и деловых людей генерал-губернаторского управления.
Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому,
решил сам с собою, что
генерал его, которого он до сих пор очень уважал, — дрянь, немец, что Денисов герой и эсаул герой, и Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
То, чтò говорил дежурный
генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум, и знал что-то другое, что должно было
решить дело, — что-то другое, независимое от ума и знания.
Отпустив
генералов, Кутузов долго сидел облокотившись на стол и думал всё о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что̀
решило вопрос и кто виноват в этом?»
При моей тогдашней усталости и недосуге это было просто напасть, и я, с негодованием отбросив письмо моего доброго приятеля,
решил в уме «стать завтра как можно пораньше и прежде присутствия заехать в канцелярию генерал-губернатора к Друкарту, с тем чтобы урезонить его освободить меня от затевавшегося спектакля.