Неточные совпадения
— К
генералу! — с ужасом повторило все присутствие. — Зачем? Что такое? Не
требует ли дела какого-нибудь? Какое именно? Скорей, скорей! Подшивать дела, делать описи! Что такое?
На другой день, только что он пришел в присутствие, явился курьер от
генерала, который немедленно
требовал его к себе.
— Но вы сами, cousin, сейчас сказали, что не надеетесь быть
генералом и что всякий, просто за внимание мое, готов бы… поползти куда-то… Я не
требую этого, но если вы мне дадите немного…
В воображении его восстали эти запертые в зараженном воздухе сотни и тысячи опозоренных людей, запираемые равнодушными
генералами, прокурорами, смотрителями, вспоминался странный, обличающий начальство свободный старик, признаваемый сумасшедшим, и среди трупов прекрасное мертвое восковое лицо в озлоблении умершего Крыльцова. И прежний вопрос о том, он ли, Нехлюдов, сумасшедший или сумасшедшие люди, считающие себя разумными и делающие всё это, с новой силой восстал перед ним и
требовал ответа.
Их отец был схвачен при Павле вследствие какого-то политического доноса, брошен в Шлиссельбург и потом сослан в Сибирь на поселенье. Александр возвратил тысячи сосланных безумным отцом его, но Пассек был забыт. Он был племянник того Пассека, который участвовал в убийстве Петра III, потом был генерал-губернатором в польских провинциях и мог
требовать долю наследства, уже перешедшую в другие руки, эти-то другие руки и задержали его в Сибири.
Дом
генерала Хитрова приобрел Воспитательный дом для квартир своих чиновников и перепродал его уже во второй половине прошлого столетия инженеру Ромейко, а пустырь, все еще населенный бродягами, был куплен городом для рынка. Дом
требовал дорогого ремонта. Его окружение не вызывало охотников снимать квартиры в таком опасном месте, и Ромейко пустил его под ночлежки: и выгодно, и без всяких расходов.
Но великодушная борьба с беспорядком обыкновенно продолжалась недолго;
генерал был тоже человек слишком «порывчатый», хотя и в своем роде; он обыкновенно не выносил покаянного и праздного житья в своем семействе и кончал бунтом; впадал в азарт, в котором сам, может быть, в те же самые минуты и упрекал себя, но выдержать не мог: ссорился, начинал говорить пышно и красноречиво,
требовал безмерного и невозможного к себе почтения и в конце концов исчезал из дому, иногда даже на долгое время.
Лизавета Прокофьевна вспыхнула. Что-то давно накопившееся в ее душе вдруг
потребовало исхода. Она терпеть не могла
генерала Иволгина, с которым когда-то была знакома, только очень давно.
Генерал взглянул на него и
потребовал себе другую чашку чаю.
— Нет, и никогда не возвращу! — произнесла Клеопатра Петровна с ударением. — А то, что он будет писать к генерал-губернатору — это решительный вздор! Он и тогда, как в Петербург я от него уехала, писал тоже к генерал-губернатору; но Постен очень покойно свез меня в канцелярию генерал-губернатора; я рассказала там, что приехала в Петербург лечиться и что муж мой
требует меня, потому что домогается отнять у меня вексель. Мне сейчас же выдали какой-то билет и написали что-то такое к предводителю.
— Он пишет, — продолжала Фатеева, и ее голос при этом даже дрожал от гнева, — чтобы я или возвратила ему вексель, или он будет писать и
требовать меня через генерал-губернатора.
Вчера вечером урвал минуту, чтобы взглянуть"La fille de m-me Angot", [«Дочь мадам Анго» (франц.)] но не успел и одного акта досидеть, как
потребовали к
генералу…
Генерал попробовал не расчесться с Антоном, но расчелся; затем он попробовал
потребовать от него отчета по лесной операции; но так как Антон действовал без доверенности, в качестве простого рабочего, то и в требовании отчета получен был отказ. В довершение всего, девица Евпраксея сбежала, и на вопрос"куда?"
генералу было ответствовано, что к Антону Валерьянычу, у которого она живет"вроде как в наложницах".
На вопрос
генерала:"Что сей сон значит?" — губернатор несколько нахмурился, ибо просторечия даже в разговоре не любил, а как сам говорил слогом докладных записок, так и от других того
требовал.
Но что всего важнее,
генерал сейчас же почувствовал непосредственный результат стреловского управления: от него перестали
требовать денег на расходы по ведению полевого хозяйства.
Дело в том, что Петеньке до зарезу нужно было иметь пятнадцать тысяч рублей, которые он и предположил занять или у Стрелова лично, или через его посредство, под документ. Стрелов и с своей стороны не прочь был дать деньги, но
требовал, чтобы долговой документ был подписан самим стариком-генералом.
Так проходили дни за днями, и каждый день
генерал становился серьезнее. Но он не хотел начать прямо с крутых мер. Сначала он
потребовал Анпетова к себе — Анпетов не пришел. Потом, под видом прогулки верхом, он отправился на анпетовское поле и там самолично убедился, что «негодяй» действительно пробивает борозду за бороздой.
Игра втемную началась. Каждая сторона старалась сохранить за собой все выгодные стороны своей позиции, и
генерал скоро почувствовал, что имеет дело с очень опытным и сильным противником, тем более что за ним стояла Раиса Павловна и отчасти Прейн. Из объяснений Родиона Антоныча он вынес на первый раз очень немного, потому что дело
требовало рассмотрения массы документов, статистического материала и разных специальных сведений.
Начать с того, что, не справляясь ни у кого об утверждении, он сразу произвел себя в
генералы и
требовал от обывателей соответствующих этому званию почестей.
— Ведь вы сами рассудите, господин смотритель, — говорил с запинками другой, молоденький офицерик, — нам не для своего удовольствия нужно ехать. Ведь мы тоже стало быть нужны, коли нас
требовали. А то я право
генералу Крамперу непременно это скажу. А то ведь это что ж… вы, значит, не уважаете офицерского звания.
Ему отвечали отказом, и министр
потребовал от московского генерал-губернатора высылки из Москвы редактора В.М. Соболевского; но самолюбивый «хозяин столицы» В.А. Долгоруков, не любивший, чтобы в его дела вмешивался Петербург, заступился за В.М. Соболевского и спас его.
В 1859 году он был сослан на Кавказ рядовым, но потом возвращен за отличия в делах с горцами. Выслан он был за стихи, которые прочел на какой-то студенческой тайной вечеринке, а потом принес их в «Развлечение»; редактор, не посмотрев, сдал их в набор и в гранках послал к цензору. Последний переслал их в цензурный комитет, а тот к жандармскому
генералу, и в результате перед последним предстал редактор «Развлечения» Ф.Б. Миллер.
Потребовали и автора к жандарму. На столе лежала гранка со следующими стихами...
M-me Углакова уехала уже к сыну, чтобы быть при нем сиделкой; но, тем не менее, когда Егор Егорыч и Сверстов рассказали Углакову дело Тулузова, он объявил им, что сейчас же поедет к генерал-губернатору, причем уверял, что князь все сделает, чего
требует справедливость.
Юлия Матвеевна, подписав эти бумаги, успокоилась и затем начала тревожиться, чтобы свадьба была отпразднована как следует, то есть чтобы у жениха и невесты были посаженые отцы и матери, а также и шафера; но где ж было взять их в деревенской глуши, тем более, что жених, оставшийся весьма недовольным, что его невесту награждают приданым и что затевают торжественность, просил об одном, чтобы свадьба скорее была совершена, потому что московский генерал-губернатор, у которого он последнее время зачислился чиновником особых поручений,
требовал будто бы непременно его приезда в Москву.
— А я вас не прощаю и не извиняю, — ответила та ему, — и скажу прямо: если вам не угодно будет дать сегодня же бумагу, которую я
требую от вас, то я еду к генерал-губернатору и расскажу ему всю мою жизнь с вами, — как вы развращали первого моего мужа и подставляли ему любовниц, как потом женились на мне и прибрали к себе в руки весь капитал покойного отца, и, наконец, передам ему те подозрения, которые имеет на вас Марфин и по которым подан на вас донос.
Адъютант передал князю, что
генерал, узнав об выходе Хаджи-Мурата, очень недоволен тем, что ему не было доложено об этом, и что он
требует, чтобы Хаджи-Мурат сейчас же был доставлен к нему. Воронцов сказал, что приказание
генерала будет исполнено, и, через переводчика передав Хаджи-Мурату требование
генерала, попросил его идти вместе с ним к Меллеру.
Брант писал в Москву к генерал-аншефу князю Волконскому,
требуя от него войска.
Он донес обо всем оренбургскому губернатору, генерал-поручику Рейнсдорпу,
требуя от него легкого войска для преследования Пугачева.
Офицер, действительно, узнал, где живет этот господин, однако идти к нему раздумал; он решился написать ему письмо и начал было довольно удачно; но ему, как нарочно, помешали: его
потребовал генерал, велел за что-то арестовать; потом его перевели в гарнизон Орской крепости.
Едва я успел застрелить Панаева, как все мои товарищи-актеры окружили меня и решительно
требовали, чтобы я передал роль
генерала именно Балясникову.
— Позвольте, позвольте,
генерал, так это он сам непременно
потребовал, чтоб я не принадлежал к вашему дому, как вы изволите выражаться?
Не успел я войти в отель, как швейцар и вышедший из своей комнаты обер-кельнер сообщили мне, что меня
требуют, ищут, три раза посылали наведываться: где я? — просят как можно скорее в номер к
генералу.
— Но барону я спустить не намерен, — продолжал я с полным хладнокровием, нимало не смущаясь смехом m-r Де-Грие, — и так как вы,
генерал, согласившись сегодня выслушать жалобы барона и войдя в его интерес, поставили сами себя как бы участником во всем этом деле, то я честь имею вам доложить, что не позже как завтра поутру
потребую у барона, от своего имени, формального объяснения причин, по которым он, имея дело со мною, обратился мимо меня к другому лицу, — точно я не мог или был недостоин отвечать ему сам за себя.
— Закон
требует порядка? — спрашивал
генерал.
Може, ваше привосходительство, изволите знать по Буйскому уезду
генерала Семенова: господин, осмелюсь так, по своей глупости, сказать, строжающий, в настоящем виде, значит… когда у него эта стройка дома была, пятеро подрядчиков, с позволенья доложить вашему привосходительству, бегом сбежали от него; и таперича, когда он стал
требовать меня: «Что ж, думаю, буди воля царя небесного!
Ночью, перед заутреней, приехал в Л—скую пустынь какой-то
генерал и
требовал себе лучшего номера в гостинице.
Кучер соскочил подвертывать гайку, а до слуха
генерала и его жены достигли из группы заиндевевших деревьев очень странные слова: кто-то настойчиво повторял: «вы должны, вы должны ему этого не позволять и
требовать!
Как ни замкнут был для всех дом Синтянина, но все-таки из него дошли слухи, что
генерал, узнав, по чьему-то доносу, что у одного из писарей его канцелярии, мараковавшего живописью, есть поясной портрет Флоры, сделанный с большим сходством и искусством,
потребовал этот портрет к себе, долго на него смотрел, а потом тихо и спокойно выколол на нем письменными ножницами глаза и поставил его на камине в комнате своей жены.
Это повеление препровождено было фельдмаршалу генерал-прокурором князем Александром Алексеевичем Вяземским. Императрица писала: «Удостоверьтесь в том, действительно ли арестантка опасно больна. В случае видимой опасности, узнайте, к какому исповеданию она принадлежит, и убедите ее в необходимости причаститься перед смертию. Если она
потребует священника, пошлите к ней духовника, которому дать наказ, чтоб он довел ее увещаниями до раскрытия истины; о последующем же немедленно донести с курьером».
Из дома мы выходили чрезвычайно редко — и то только разве к
генералу Льву Яковлевичу, который, имея некоторые фамусовские черты,
требовал, чтобы я у него по праздникам обедал, что мне, впрочем, всегда было сущим наказанием.
Сначала он страшно обрадовался, что его командируют к
генералу. Юноша помнил прекрасно, что сарай, в котором он оставил раненую девушку, находился всего в какой-нибудь полуверсте от горы. Стало быть он, служа проводником командируемой туда батарее и доведя артиллеристов до холма, найдет возможность завернуть по дороге за дорогой раненой. И вот новое разочарование! Капитан Любавин
требовал его обратно сюда. И впервые недоброе чувство шевельнулось на миг в сердце Игоря.
Старичка-генерала, который по воскресеньям приезжал к ней играть в пикет, она шёпотом уверяла, что мы, доктора, магистры, частью бароны, художники, писатели, погибли бы без ее ума-разума…Мы и не старались разубеждать ее…Пусть, думали, тешится…Княгиня была бы сносна, если бы не
требовала от нас, чтоб мы вставали не позже восьми часов и ложились не позже 12.
Решили так: сегодня я к
генералу не пойду, а завтра, в воскресенье, днем пойду на дом к Горбатову и все ему объясню. Так и сделал. Горбатов рассмеялся, сказал, что рекомендательные письма всегда так пишутся, что
генерал — форменный бурбон и немецкого языка не знает. И еще раз посоветовал, чтобы за урок я
потребовал тридцать рублей.
Генерал шел напролом и составил план, чтобы из его разбалованного шалопая, который
требовал «лозы учительной», хитро-мудро и невеликим коштом образовать человека государственного, и именно «дипломата в русском духе». Он открыл этот план Исмайлову и сделал ему заказ приготовить дипломата в русском вкусе в «три года».
Служебный перерыв между генерал-губернаторством и командирством был вызван особым семейным обстоятельством, которое свидетельствует о крайней серьезности отношений
генерала к своим отеческим обязанностям. Копцевич был не только превосходный сын отечества, но и чадолюбивейший отец семьи, и когда выгоды последней
требовали какой-нибудь жертвы, он не дорожил ничем, — ни местом, ни карьерою. Исмайлов говорит...
Я узнал, что в присутствии
генерала я не имею права курить, без его разрешения не имею права сесть. Я узнал, что мой главный врач имеет право посадить меня на неделю под арест. И это без всякого права апелляции, даже без права
потребовать объяснения по поводу ареста. Сам я имел подобную же власть над подчиненными мне нижними чинами. Создавалась какая-то особая атмосфера, видно было, как люди пьянели от власти над людьми, как их души настраивались на необычный, вызывавший улыбку лад.
Генерал пожимал всем руки, просил извинения и улыбался, но по лицу его видно было, что он был далеко не так рад гостям, как прошлогодний граф, и что пригласил он офицеров только потому, что этого, по его мнению,
требовало приличие.
На другой день рядового Суворова
потребовали к генерал-майору лейб-гвардии Семеновского полка майору Шубину.
Войдя в траурную залу, он остановился и
потребовал пить. Подкрепившись питьем, подошел к гробу, но здесь упал в обморок. Когда он был вынесен и приведен в чувство, то подняли тело и поставили в открытой карете. За гробом тянулся длинный ряд карет, и, так как покойница была жена
генерала, то гроб провожала гвардия. Поезд отправился в Невский монастырь.
На другой же день рядового Александра Суворова
потребовали к
генералу.