Неточные совпадения
Когда нянька мрачно повторяла слова медведя: «Скрипи, скрипи, нога липовая; я по селам шел, по деревне шел, все бабы
спят, одна баба не
спит, на моей
шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет» и т. д.; когда медведь входил, наконец,
в избу и готовился схватить похитителя своей ноги, ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался на руки к няне; у него брызжут слезы испуга, и вместе хохочет он от радости, что он не
в когтях у зверя, а на лежанке, подле няни.
Узнав,
в чем дело, он тотчас же уступил мне свое место и сам поместился рядом. Через несколько минут здесь, под яром, я находился
в большем тепле и
спал гораздо лучше, чем
в юрте на
шкуре медведя.
Наконец, мы
попали в коридор более чистый и светлый, с ковром, и вошли
в большой кабинет, ярко освещенный, с
шкурой белого медведя на полу.
— Ну тебя
в болото! — почти крикнула она. — Знаю я вас! Чулки тебе штопать? На керосинке стряпать? Ночей из-за тебя не
спать, когда ты со своими коротковолосыми будешь болты болтать? А как ты заделаешься доктором, или адвокатом, или чиновником, так меня же
в спину коленом: пошла, мол, на улицу, публичная
шкура, жизнь ты мою молодую заела. Хочу на порядочной жениться, на чистой, на невинной…
— Как же-с:
в двух переменах танцевать надо и кувыркаться, а кувыркнуться страсть неспособно, потому что весь обшит лохматой
шкурой седого козла вверх шерстью; и хвост долгий на проволоке, но он постоянно промеж ног путается, а рога на голове за что
попало цепляются, а годы уже стали не прежние, не молодые, и легкости нет; а потом еще во все продолжение представления расписано меня бить.
Костылев. Это я… я! А вы тут… одни? А-а… Вы — разговаривали? (Вдруг топает ногами — громко визжит.) Васка… поганая! Нищая…
шкура! (Пугается своего крика, встреченного молчанием и неподвижностью.) Прости господи… опять ты меня, Василиса, во грех ввела… Я тебя ищу везде… (Взвизгивая.)
Спать пора! Масла
в лампады забыла налить… у, ты! Нищая… свинья… (Дрожащими руками машет на нее. Василиса медленно идет к двери
в сени, оглядываясь на Пепла.)
Вспомнил, как целых четыре года копил
шкуры, закалывая овец, своих, доморощенных, перед Рождеством, и продавал мясо кабатчику; вспомнил он, как
в Кубинском ему выдубили
шкуры, как потом пришел бродячий портной Николка Косой и целых две недели кормился у него
в избе,
спал на столе с своими кривыми ногами, пока полушубок не был справлен, и как потом на сходе долго бедняки-соседи завидовали, любуясь шубой, а кабатчик Федот Митрич обещал два ведра за шубу…
Если бы теперь
в ходу были пытки, то можно бы подумать, что этого человека душили, жгли, резали и пилили на части, заставляя его оговаривать людей на все стороны, и что он под тяжкими муками говорил что
попало, и правду и неправду, — таковы его необъятнейшие воспоминания, вписанные им
в свое уголовное дело, где человеческих имен кишит, как блох
в собачьей
шкуре.
Сказавши это, поставили рогатину на то самое место, где Топтыгину
упасть надлежало, и уважили. Затем содрали с него
шкуру, а стерво вывезли
в болото, где к утру его расклевали хищные птицы.
Это изменило ход его мыслей. Он запел, что
в ловушку его
попала лисица. Он продаст завтра
шкуру, и старуха не станет его колотить.
Через полчаса мы были
в юрте. Там все уже
спали, только удэхеец сидел у огня и ожидал нас. Мы с Крыловым согрели воду, поели мороженой рыбы, напились чаю, затем легли на медвежью
шкуру и тотчас заснули как убитые.
Когда я вернулся
в юрту,
в ней уже все
спали. Мне была постлана медвежья
шкура. Я снял обувь, положил под голову тужурку и, прикрывшись одеялом, заснул.
— Да, как я! Вы тогда, я думаю, сели на пароход да дорогой меня честили: «хотел, мол, под уголовщину подвести, жулик, волк
в овечьей
шкуре…» Что ж!.. Оно на то смахивало. Человеку вы уж не верили, тому прежнему Усатину, которому все Поволжье верило. И вот, видите, я на скамью подсудимых не
попал. Если кто и поплатился, то я же.
Круглый большой обломок стены, упавший на другой большой отрывок, образовал площадку и лестницу о двух ступенях. Тут на разостланной медвежьей
шкуре лежал, обхватив правою рукою барабан, Семен Иванович Кропотов. Голова его
упала почти на грудь, так что за шляпой с тремя острыми углами ее и густым, черным париком едва заметен был римский облик его. Можно было подумать, что он дремлет; но, когда приподнимал голову, заметна была
в глазах скорбь, его преодолевавшая.
Толпы людей низкорослых, лохматых,
в шкурах звериных, глядят на него с товарищами, осыпают тучами стрел, он приказывает
палить из пищалей и идет вперед, а кругом него все трупы валяются.