Неточные совпадения
Капитан и так называемый «дед», хорошо знакомый читателям «Паллады», старший штурманский офицер (ныне генерал), — оба были наверху и о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал
в каюту, к карте, и возвращался. Затем оба зорко смотрели на оба берега, на море,
в напрасном ожидании лоцмана. Я все любовался на картину, особенно на целую стаю купеческих судов, которые, как утки, плыли кучей и все жались к шведскому берегу, а мы шли
почти посредине, несколько ближе к датскому.
Доктор выходил из избы опять уже закутанный
в шубу и с фуражкой на голове. Лицо его было
почти сердитое и брезгливое, как будто он все боялся обо что-то запачкаться. Мельком окинул он глазами сени и при этом строго глянул на Алешу и Колю. Алеша махнул из дверей кучеру, и карета, привезшая доктора, подъехала к выходным дверям. Штабс-капитан стремительно выскочил вслед за доктором и, согнувшись,
почти извиваясь пред ним, остановил его для последнего слова. Лицо бедняка было убитое, взгляд испуганный...
— Не от меня теперь за-ви-сит, — нетерпеливо проговорил доктор, — и, однако же, гм, — приостановился он вдруг, — если б вы, например, могли… на-пра-вить… вашего пациента… сейчас и нимало не медля (слова «сейчас и нимало не медля» доктор произнес не то что строго, а
почти гневно, так что штабс-капитан даже вздрогнул)
в Си-ра-ку-зы, то… вследствие новых бла-го-приятных кли-ма-ти-ческих условий… могло бы, может быть, произойти…
— Это он отца, отца! Что же с прочими? Господа, представьте себе: есть здесь бедный, но почтенный человек, отставной
капитан, был
в несчастье, отставлен от службы, но не гласно, не по суду, сохранив всю свою
честь, многочисленным семейством обременен. А три недели тому наш Дмитрий Федорович
в трактире схватил его за бороду, вытащил за эту самую бороду на улицу и на улице всенародно избил, и все за то, что тот состоит негласным поверенным по одному моему делишку.
—
В таком случае вот и стул-с, извольте взять место-с. Это
в древних комедиях говорили: «Извольте взять место»… — и штабс-капитан быстрым жестом схватил порожний стул (простой мужицкий, весь деревянный и ничем не обитый) и поставил его чуть не посредине комнаты; затем, схватив другой такой же стул для себя, сел напротив Алеши, по-прежнему к нему
в упор и так, что колени их
почти соприкасались вместе.
Отец мой
почти совсем не служил; воспитанный французским гувернером
в доме набожной и благочестивой тетки, он лет шестнадцати поступил
в Измайловский полк сержантом, послужил до павловского воцарения и вышел
в отставку гвардии
капитаном;
в 1801 он уехал за границу и прожил, скитаясь из страны
в страну, до конца 1811 года.
Пущенная по рукам жалоба читалась и перечитывалась. Газет
в деревне не было. Книги
почти отсутствовали, и с красотами писанного слова деревенские обыватели знакомились
почти исключительно по таким произведениям. Все признавали, что ябеда написана пером острым и красноречивым, и
капитану придется «разгрызть твердый орех»… Банькевич упивался литературным успехом.
Через минуту мы уже были на вышке,
в маленькой комнате, которой стены были разрисованы деревьями на манер сада. Солнце
в упор палило сюда своими лучами, но
капитан и его товарищ, по-видимому, не замечали нестерпимого жара и порядком-таки урезали, о чем красноречиво свидетельствовал графин с водкой, опорожненный
почти до самого дна.
— Вот хоть бы тот же
капитан Полосухин, об котором я уж имел
честь вам докладывать: застал его однажды какой-то ревнивый старец… а старец, знаете, как не надеялся на свою силу, идет и на всякий случай по пистолету
в руках держит.
Возвратясь домой, Калинович,
в первой же своей комнате, увидел
капитана. Он
почти предчувствовал это и потому, совладев с собой, довольно спокойно произнес...
В настоящем случае трудно даже сказать, какого рода ответ дал бы герой мой на вызов
капитана, если бы сама судьба не помогла ему совершенно помимо его воли. Настенька, возвратившись с кладбища, провела
почти насильно Калиновича
в свою комнату. Он было тотчас взял первую попавшуюся ему на глаза книгу и начал читать ее с большим вниманием. Несколько времени продолжалось молчание.
Убедившись
в том, что товарищ его был убит, Михайлов так же пыхтя, присядая и придерживая рукой сбившуюся повязку и голову, которая сильно начинала болеть у него, потащился назад. Батальон уже был под горой на месте и
почти вне выстрелов, когда Михайлов догнал его. — Я говорю:
почти вне выстрелов, потому что изредка залетали и сюда шальные бомбы (осколком одной
в эту ночь убит один
капитан, который сидел во время дела
в матросской землянке).
В числе таких квартальных, переодевшихся
в почти гвардейский мундир, был
капитан Змеев — щеголь и козырь вовсю.
Николай Всеволодович любопытно слушал и пристально вглядывался. Очевидно,
капитан Лебядкин хоть и перестал пьянствовать, но все-таки находился далеко не
в гармоническом состоянии.
В подобных многолетних пьяницах утверждается под конец навсегда нечто нескладное, чадное, что-то как бы поврежденное и безумное, хотя, впрочем, они надувают, хитрят и плутуют
почти не хуже других, если надо.
Адмиральша и обе ее дочери невольно заинтересовались рассказом
капитана, да и Егор Егорыч очутился
в странном положении: рассказ этот он давно знал и
почти верил
в фактическую возможность его; но
капитан рассказал это так невежественно, что Егор Егорыч не выдержал и решился разъяснить этот случай посерьезнее.
Сусанна, столь склонная подпадать впечатлению религиозных служб, вся погрузилась
в благоговение и молитву и ничего не видела, что около нее происходит; но Егор Егорыч, проходя от старосты церковного на мужскую половину, сейчас заметил, что там, превышая всех на целую
почти голову, рисовался
капитан Зверев
в полной парадной форме и с бакенбардами, необыкновенно плотно прилегшими к его щекам: ради этой цели
капитан обыкновенно каждую ночь завязывал свои щеки косынкой, которая и прижимала его бакенбарды, что, впрочем, тогда делали
почти все франтоватые пехотинцы.
Она до дрожи отвращения ненавидела такие восточные красивые лица, как у этого помощника
капитана, очевидно, грека, с толстыми,
почти не закрывающимися, какими-то оголенными губами, с подбородком, синим от бритья и сильной растительности, с тоненькими усами колечком, с глазами черно-коричневыми, как пережженные кофейные зерна, и притом всегда томными, точно
в любовном экстазе, и многозначительно бессмысленными.
Полковник Бибиков, отряженный из Казани с четырьмя гренадерскими ротами и одним эскадроном гусар на подкрепление генерал-майора Фреймана, стоявшего
в Бугульме безо всякого действия, пошел на Заинск, коего семидесятилетний комендант,
капитан Мертвецов, принял с
честью шайку разбойников, сдав им начальство над городом.
Его выгнали, больного, измученного, из биллиардной и отобрали у него последние деньги. На улице бедняка подняли дворники и отправили
в приемный покой. Прошло несколько месяцев; о
капитане никто ничего не слыхал, и его
почти забыли. Прошло еще около года. До биллиардной стали достигать слухи о
капитане, будто он живет где-то
в ночлежном доме и питается милостыней.
Почти у каждого грека, славного капитана-листригона, есть хоть крошечный кусочек виноградника, — там, наверху,
в горах,
в окрестностях итальянского кладбища, где скромным белым памятником увенчаны могилы нескольких сотен безвестных иноземных храбрецов.
Туда Аксинья подавала им есть и пить, там они спали, невидимые никому, кроме меня и кухарки, по-собачьи преданной Ромасю,
почти молившейся на него. По ночам Изот и Панков отвозили этих гостей
в лодке на мимо идущий пароход или на пристань
в Лобышки. Я смотрел с горы, как на черной — или посеребренной луною — реке мелькает чечевица лодки, летает над нею огонек фонаря, привлекая внимание
капитана парохода, — смотрел и чувствовал себя участником великого, тайного дела.
— Что же,
капитан, простимся на минутку, — сказал Щавинский, поднимаясь и потягиваясь. — Поздно. Вернее, надо бы сказать, рано. Приезжайте ко мне
в час завтракать,
капитан. Мамаша, вы вино запишите на Карюкова. Если он любит святое искусство, то пусть и платит за
честь ужинать с его служителями. Мои комплименты.
—
Капитан,
капитан, что это с вами? — воскликнул Щавинский
почти в испуге.
— Очень приятно… поверьте… такая
честь…
В конце концов я не уверен, кто из нас сделал лучше: я или
капитан.
В келье «некнижных» отцов, кроме их самих, не жил никто, кроме желто-бурого кота, прозванного «
Капитаном» и замечательного только тем, что, нося мужское имя и будучи очень долгое время
почитаем настоящим мужчиною, он вдруг, к величайшему скандалу, окотился и с тех пор не переставал размножать свое потомство как кошка.
Несмотря на то, что король и королева обещали приехать запросто и просили не делать официальной встречи и, действительно, приехали
в летних простых костюмах, так же, как и дядя-губернатор и мистер Вейль, тем не менее, их встретили салютом из орудий, поднятием на грот-мачте гавайского флага и вообще с подобающими
почестями: все офицеры
в мундирах были выстроены на шканцах, вызван караул, и команда стояла во фронте. Его величество, видимо, был доволен приемом и благодарил
капитана.
Володя ушел от
капитана,
почти влюбленный
в него, — эту влюбленность он сохранил потом навсегда — и пошел разыскивать старшего офицера. Но найти его было не так-то легко. Долго ходил он по корвету, пока, наконец, не увидал на кубрике [Кубрик — матросское помещение
в палубе, передней части судна.] маленького, широкоплечего и плотного брюнета с несоразмерно большим туловищем на маленьких ногах, напоминавшего Володе фигурку Черномора
в «Руслане», с заросшим волосами лицом и длинными усами.
В маленькой каюте,
в которой помещалось восемь человек, и где стол занимал
почти все свободное пространство, было тесно, но зато весело. Юные моряки шумно болтали о «Коршуне», о
капитане, о Париже и Лондоне, куда все собирались съездить, о разных прелестных местах роскошных тропических стран, которые придется посетить, и пили чай стакан за стаканом, уничтожая булки с маслом.
— А мне, вы думаете, было весело? — улыбнулся
капитан. — Могу вас уверить, господа, что не менее жутко, а, скорее, более, чем каждому из вас… Так вот, доктор,
в такую-то погоду мы, как образно выражается почтенный Степан Ильич, жарили самым полным ходом, какой только мог дать влюбленный
в свою машину Игнатий Николаевич… А он, вы знаете, постоит за
честь своей машины.
Красные обрывистые берега уже открылись, и Володя жадно, с лихорадочным любопытством всматривался
в берега этой
почти сказочной страны, заселившейся с необыкновенной скоростью. Он еще недавно много слышал о ней от одного из первых золотоискателей, шведа,
капитана небольшого купеческого брига, который стоял рядом с «Коршуном»
в Печелийском заливе.
А там их ждали важные новости. Утром пришел пароход из С.-Франциско и привез из России
почту.
В числе бумаг, полученных
капитаном, был приказ об отмене телесных наказаний и приказ о назначении контр-адмирала Корнева начальником эскадры Тихого океана. Он уже
в Гонконге на корвете «Витязь», и от него получено предписание: идти «Коршуну»
в Хакодате и там дожидаться адмирала.
— Об этом спросите сами у адмирала, Василий Васильевич, — усмехнулся
капитан, — я не знаю. Знаю только, что
в скором времени соберется эскадра, и все гардемарины будут держать практический экзамен для производства
в мичмана. Эта новость больше к вам относится, Ашанин. Недавние гардемарины наши теперь мичмана. Теперь за вами очередь. Скоро и вы будете мичманом, Ашанин…
Почти два года вашего гардемаринства скоро прошли… Не правда ли?
Капитан то и дело выходил наверх и поднимался на мостик и вместе с старшим штурманом зорко посматривал
в бинокль на рассеянные по пути знаки разных отмелей и банок, которыми так богат Финский залив. И он и старший штурман
почти всю ночь простояли наверху и только на рассвете легли спать.
Проходили мимо гористых берегов, покрытых лесом
почти вровень с водою. Теркин сел у кормы, как раз
в том месте, где русло сузилось и от лесистых краев нагорного берега пошли тени. — Василию Ивановичу! — окликнул его сверху жирным, добродушным звуком
капитан Кузьмичев. Как почивали?
Третье лицо,
капитан Тросенко, был старый кавказец
в полном значении этого слова, то есть человек, для которого рота, которою он командовал, сделалась семейством, крепость, где был штаб, — родиной, а песенники — единственными удовольствиями жизни, — человек, для которого все, что не было Кавказ, было достойно презрения, да и
почти недостойно вероятия; все же, что было Кавказ, разделялось на две половины: нашу и не нашу; первую он любил, вторую ненавидел всеми силами своей души, и главное — он был человек закаленной, спокойной храбрости, редкой доброты
в отношении к своим товарищам и подчиненным и отчаянной прямоты и даже дерзости
в отношении к ненавистным для него почему-то адъютантам и бонжурам.
От Каинска мы всю ночь бешено мчались
почти без остановок. К утру были уже
в Омске. Наш
капитан гордо потирал руки.
Офицер, привезший Последнего Новика, вошел
в эту лодку и объяснил говорившему с ним
капитану (ибо он его так называл), что нашел какого-то подозрительного человека, который, сколько мог различить
в темноте, должен быть раскольник, и что он, для всякой предосторожности,
почел нужным связать его и привезти с собою.
—
Честь имею представиться… — заговорил он заплетающимся языком, — отставной
капитан и георгиевский кавалер Эразм Эразмович Строев, законный супруг живущей
в этой квартире Маргариты Николаевны Строевой… Хорош-с?.. — вопросительно насмешливым тоном добавил он. — С кем имею
честь?
Но когда свет
в плошке, ослабевая, трепетал, как крылья приколотой бабочки, тогда все фигуры погружались
в какую-то смешанную, уродливую группу, которая представляла скачущую сатурналию [Сатурналии — ежегодные праздники
в Древнем Риме
в честь бога Сатурна.] и над нею господствующую широкую тень исполина-капитана.
Встал штабс-капитан. Расписки не давал, ан
честь в трубу не сунешь… С арбуза печати сбил, глину обломал, на стол поставил. Сам отвернулся.