Неточные совпадения
Володя ушел от
капитана,
почти влюбленный
в него, — эту влюбленность он сохранил потом навсегда — и пошел разыскивать старшего офицера. Но найти его было не так-то легко. Долго ходил он по корвету, пока, наконец, не увидал на кубрике [Кубрик — матросское помещение
в палубе, передней части судна.] маленького, широкоплечего и плотного брюнета с несоразмерно большим туловищем на маленьких ногах, напоминавшего Володе фигурку Черномора
в «Руслане», с заросшим волосами лицом и длинными усами.
В маленькой каюте,
в которой помещалось восемь человек, и где стол занимал
почти все свободное пространство, было тесно, но зато весело. Юные моряки шумно болтали о «Коршуне», о
капитане, о Париже и Лондоне, куда все собирались съездить, о разных прелестных местах роскошных тропических стран, которые придется посетить, и пили чай стакан за стаканом, уничтожая булки с маслом.
Капитан то и дело выходил наверх и поднимался на мостик и вместе с старшим штурманом зорко посматривал
в бинокль на рассеянные по пути знаки разных отмелей и банок, которыми так богат Финский залив. И он и старший штурман
почти всю ночь простояли наверху и только на рассвете легли спать.
Красные обрывистые берега уже открылись, и Володя жадно, с лихорадочным любопытством всматривался
в берега этой
почти сказочной страны, заселившейся с необыкновенной скоростью. Он еще недавно много слышал о ней от одного из первых золотоискателей, шведа,
капитана небольшого купеческого брига, который стоял рядом с «Коршуном»
в Печелийском заливе.
А там их ждали важные новости. Утром пришел пароход из С.-Франциско и привез из России
почту.
В числе бумаг, полученных
капитаном, был приказ об отмене телесных наказаний и приказ о назначении контр-адмирала Корнева начальником эскадры Тихого океана. Он уже
в Гонконге на корвете «Витязь», и от него получено предписание: идти «Коршуну»
в Хакодате и там дожидаться адмирала.
Несмотря на то, что король и королева обещали приехать запросто и просили не делать официальной встречи и, действительно, приехали
в летних простых костюмах, так же, как и дядя-губернатор и мистер Вейль, тем не менее, их встретили салютом из орудий, поднятием на грот-мачте гавайского флага и вообще с подобающими
почестями: все офицеры
в мундирах были выстроены на шканцах, вызван караул, и команда стояла во фронте. Его величество, видимо, был доволен приемом и благодарил
капитана.
— А мне, вы думаете, было весело? — улыбнулся
капитан. — Могу вас уверить, господа, что не менее жутко, а, скорее, более, чем каждому из вас… Так вот, доктор,
в такую-то погоду мы, как образно выражается почтенный Степан Ильич, жарили самым полным ходом, какой только мог дать влюбленный
в свою машину Игнатий Николаевич… А он, вы знаете, постоит за
честь своей машины.
— Об этом спросите сами у адмирала, Василий Васильевич, — усмехнулся
капитан, — я не знаю. Знаю только, что
в скором времени соберется эскадра, и все гардемарины будут держать практический экзамен для производства
в мичмана. Эта новость больше к вам относится, Ашанин. Недавние гардемарины наши теперь мичмана. Теперь за вами очередь. Скоро и вы будете мичманом, Ашанин…
Почти два года вашего гардемаринства скоро прошли… Не правда ли?
Неточные совпадения
Капитан и так называемый «дед», хорошо знакомый читателям «Паллады», старший штурманский офицер (ныне генерал), — оба были наверху и о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал
в каюту, к карте, и возвращался. Затем оба зорко смотрели на оба берега, на море,
в напрасном ожидании лоцмана. Я все любовался на картину, особенно на целую стаю купеческих судов, которые, как утки, плыли кучей и все жались к шведскому берегу, а мы шли
почти посредине, несколько ближе к датскому.
Доктор выходил из избы опять уже закутанный
в шубу и с фуражкой на голове. Лицо его было
почти сердитое и брезгливое, как будто он все боялся обо что-то запачкаться. Мельком окинул он глазами сени и при этом строго глянул на Алешу и Колю. Алеша махнул из дверей кучеру, и карета, привезшая доктора, подъехала к выходным дверям. Штабс-капитан стремительно выскочил вслед за доктором и, согнувшись,
почти извиваясь пред ним, остановил его для последнего слова. Лицо бедняка было убитое, взгляд испуганный:
— Не от меня теперь за-ви-сит, — нетерпеливо проговорил доктор, — и, однако же, гм, — приостановился он вдруг, — если б вы, например, могли… на-пра-вить… вашего пациента… сейчас и нимало не медля (слова «сейчас и нимало не медля» доктор произнес не то что строго, а
почти гневно, так что штабс-капитан даже вздрогнул)
в Си-ра-ку-зы, то… вследствие новых бла-го-приятных кли-ма-ти-ческих условий… могло бы, может быть, произойти…
— Это он отца, отца! Что же с прочими? Господа, представьте себе: есть здесь бедный, но почтенный человек, отставной
капитан, был
в несчастье, отставлен от службы, но не гласно, не по суду, сохранив всю свою
честь, многочисленным семейством обременен. А три недели тому наш Дмитрий Федорович
в трактире схватил его за бороду, вытащил за эту самую бороду на улицу и на улице всенародно избил, и все за то, что тот состоит негласным поверенным по одному моему делишку.
—
В таком случае вот и стул-с, извольте взять место-с. Это
в древних комедиях говорили: «Извольте взять место»… — и штабс-капитан быстрым жестом схватил порожний стул (простой мужицкий, весь деревянный и ничем не обитый) и поставил его чуть не посредине комнаты; затем, схватив другой такой же стул для себя, сел напротив Алеши, по-прежнему к нему
в упор и так, что колени их
почти соприкасались вместе.