Неточные совпадения
Доктор и
доктора говорили, что это была родильная горячка,
в которой из ста было 99 шансов, что кончится смертью. Весь день был жар, бред и беспамятство. К полночи больная лежала без чувств и
почти без пульса.
Повинуясь странному любопытству и точно не веря
доктору, Самгин вышел
в сад, заглянул
в окно флигеля, — маленький пианист лежал на постели у окна,
почти упираясь подбородком
в грудь; казалось, что он, прищурив глаза, утонувшие
в темных ямах, непонятливо смотрит на ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно показывала совершенное одиночество музыканта. Мухи ползали по лицу его.
Пред весною исчез Миша, как раз
в те дни, когда для него накопилось много работы, и после того, как Самгин
почти примирился с его существованием. Разозлясь, Самгин решил, что у него есть достаточно веский повод отказаться от услуг юноши. Но утром на четвертый день позвонил
доктор городской больницы и сообщил, что больной Михаил Локтев просит Самгина посетить его. Самгин не успел спросить, чем болен Миша, —
доктор повесил трубку; но приехав
в больницу, Клим сначала пошел к
доктору.
«Да, темная душа», — повторил Самгин, глядя на голую
почти до плеча руку женщины. Неутомимая
в работе, она очень завидовала успехам эсеров среди ремесленников, приказчиков, мелких служащих, и
в этой ее зависти Самгин видел что-то детское. Вот она говорит
доктору, который, следя за карандашом ее, окружил себя густейшим облаком дыма...
Улавливая отдельные слова и фразы, Клим понял, что знакомство с русским всегда доставляло
доктору большое удовольствие; что
в 903 году
доктор был
в Одессе, — прекрасный,
почти европейский город, и очень печально, что революция уничтожила его.
А его резали ножом, голова у него горела. Он вскочил и ходил с своей картиной
в голове по комнате, бросаясь
почти в исступлении во все углы, не помня себя, не зная, что он делает. Он вышел к хозяйке, спросил, ходил ли
доктор, которому он поручил ее.
Она легла
в постель,
почти машинально, как будто не понимая, что делает. Василиса раздела ее, обложила теплыми салфетками, вытерла ей руки и ноги спиртом и, наконец, заставила проглотить рюмку теплого вина.
Доктор велел ее не беспокоить, оставить спать и потом дать лекарство, которое прописал.
И не напрасно приснился отрок. Только что Максим Иванович о сем изрек,
почти, так сказать,
в самую ту минуту приключилось с новорожденным нечто: вдруг захворал. И болело дитя восемь дней, молились неустанно, и
докторов призывали, и выписали из Москвы самого первого
доктора по чугунке. Прибыл
доктор, рассердился. «Я, говорит, самый первый
доктор, меня вся Москва ожидает». Прописал капель и уехал поспешно. Восемьсот рублей увез. А ребеночек к вечеру помер.
Немногие встречные и, между прочим, один
доктор или бонз, с бритой головой,
в халате из травяного холста, торопливо шли мимо, а если мы пристально вглядывались
в них, они, с выражением величайшей покорности, а больше, кажется, страха, кланялись
почти до земли и спешили дальше.
Доктор выходил из избы опять уже закутанный
в шубу и с фуражкой на голове. Лицо его было
почти сердитое и брезгливое, как будто он все боялся обо что-то запачкаться. Мельком окинул он глазами сени и при этом строго глянул на Алешу и Колю. Алеша махнул из дверей кучеру, и карета, привезшая
доктора, подъехала к выходным дверям. Штабс-капитан стремительно выскочил вслед за
доктором и, согнувшись,
почти извиваясь пред ним, остановил его для последнего слова. Лицо бедняка было убитое, взгляд испуганный...
Кстати, уже всем
почти было известно
в городе, что приезжий знаменитый врач
в какие-нибудь два-три дня своего у нас пребывания позволил себе несколько чрезвычайно обидных отзывов насчет дарований
доктора Герценштубе.
— Не от меня теперь за-ви-сит, — нетерпеливо проговорил
доктор, — и, однако же, гм, — приостановился он вдруг, — если б вы, например, могли… на-пра-вить… вашего пациента… сейчас и нимало не медля (слова «сейчас и нимало не медля»
доктор произнес не то что строго, а
почти гневно, так что штабс-капитан даже вздрогнул)
в Си-ра-ку-зы, то… вследствие новых бла-го-приятных кли-ма-ти-ческих условий… могло бы, может быть, произойти…
— Вам это ни копейки не стоит, — отвечал
доктор, — за кого я вас принимаю, а дело
в том, что я шестой год веду книжку, и ни один человек еще не заплатил
в срок, да никто
почти и после срока не платил.
Призвали наконец и
доктора, который своим появлением только напугал больную. Это был один из тех неумелых и неразвитых захолустных врачей, которые из всех затруднений выходили с
честью при помощи формулы:
в известных случаях наша наука бессильна. Эту формулу высказал он и теперь: высказал самоуверенно, безапелляционно и, приняв из рук Степаниды Михайловны (на этот раз трезвой) красную ассигнацию, уехал обратно
в город.
Были два дня, когда уверенность
доктора пошатнулась, но кризис миновал благополучно, и девушка начала быстро поправляться. Отец радовался, как ребенок, и со слезами на глазах целовал
доктора. Устенька тоже смотрела на него благодарными глазами. Одним словом, Кочетов чувствовал себя
в классной больше дома, чем
в собственном кабинете, и его охватывала какая-то еще не испытанная теплота. Теперь Устенька казалась
почти родной, и он смотрел на нее с чувством собственности, как на отвоеванную у болезни жертву.
В самый разгар этих матримониальных соображений вернулся из суда
доктор с известием об осуждении Полуянова. Харитина отнеслась к этой новости
почти равнодушно, что удивило даже Прасковью Ивановну.
По всей вероятности, пан Казимир уехал бы
в Сибирь со своими широкими планами, если б его не выручила маленькая случайность. Еще после пожара, когда было уничтожено
почти все Заполье, Стабровский начал испытывать какое-то смутное недомоганье. Какая-то тяжесть
в голове, бродячая боль
в конечностях, ревматизм
в левой руке. Все это перед рождеством разрешилось первым ударом паралича, даже не ударом, а ударцем, как вежливо выразился
доктор Кацман.
— Никто, никто над тобой здесь не смеется, успокойся! —
почти мучилась Лизавета Прокофьевна. — Завтра
доктор новый приедет; тот ошибся; да садись, на ногах не стоишь! Бредишь… Ах, что теперь с ним делать! — хлопотала она, усаживая его
в кресла. Слезинка блеснула на ее щеке.
— О, как вы
в моем случае ошибаетесь, — подхватил швейцарский пациент, тихим и примиряющим голосом, — конечно, я спорить не могу, потому что всего не знаю, но мой
доктор мне из своих последних еще на дорогу сюда дал, да два
почти года там на свой счет содержал.
…До вас, верно, дошла весть, что
в сентябре месяце я почувствовал облегчение, которого уже
почти не смел надеяться, так долго гнездилась во мне болезнь
в разных проявлениях… Теперь я и дышу и двигаюсь… Очень помог мне здешний уездный
доктор Казанский… До октября месяца я безвыездно жил здесь…
Розанов третьи сутки
почти безвыходно сидел у Калистратовой. Был вечер чрезмерно тихий и теплый, над Сокольницким лесом стояла полная луна. Ребенок лежал
в забытье, Полиньку тоже
доктор уговорил прилечь, и она, после многих бессонных ночей, крепко спала на диване. Розанов сидел у окна и, облокотясь на руку, совершенно забылся.
— Ну тебя
в болото! —
почти крикнула она. — Знаю я вас! Чулки тебе штопать? На керосинке стряпать? Ночей из-за тебя не спать, когда ты со своими коротковолосыми будешь болты болтать? А как ты заделаешься
доктором, или адвокатом, или чиновником, так меня же
в спину коленом: пошла, мол, на улицу, публичная шкура, жизнь ты мою молодую заела. Хочу на порядочной жениться, на чистой, на невинной…
Кажется, господа
доктора в самом начале болезни дурно лечили меня и наконец залечили
почти до смерти, доведя до совершенного ослабления пищеварительные органы; а может быть, что мнительность, излишние опасения страстной матери, беспрестанная перемена лекарств были причиною отчаянного положения,
в котором я находился.
Вниманье и попеченье было вот какое: постоянно нуждаясь
в деньгах, перебиваясь, как говорится, с копейки на копейку, моя мать доставала старый рейнвейн
в Казани,
почти за пятьсот верст, через старинного приятеля своего покойного отца, кажется
доктора Рейслейна, за вино платилась неслыханная тогда цена, и я пил его понемногу, несколько раз
в день.
В продолжение обедни Вихров неоднократно замечал бросаемые, конечно, украдкой, но весьма знаменательные взгляды между Клеопатрой Петровной и
доктором, и когда поехали назад, то он
почти оттолкнул
доктора и сел против Клеопатры Петровны.
— Нехорошо-то очень, пожалуй, и не сделается! — возразил ей
почти со вздохом
доктор. — Но тут вот какая беда может быть: если вы останетесь
в настоящем положении, то эти нервные припадки, конечно, по временам будут смягчаться, ожесточаться, но все-таки ничего, — люди от этого не умирают; но сохрани же вас бог, если вам будет угрожать необходимость сделаться матерью, то я тогда не отвечаю ни за что.
Случалось иногда, впрочем, что она вдруг становилась на какой-нибудь час ко мне по-прежнему ласкова. Ласки ее, казалось, удвоивались
в эти мгновения; чаще всего
в эти же минуты она горько плакала. Но часы эти проходили скоро, и она впадала опять
в прежнюю тоску и опять враждебно смотрела на меня, или капризилась, как при
докторе, или вдруг, заметив, что мне неприятна какая-нибудь ее новая шалость, начинала хохотать и всегда
почти кончала слезами.
Каждый день, по вечерам, когда мы все собирались вместе (Маслобоев тоже приходил
почти каждый вечер), приезжал иногда и старик
доктор, привязавшийся всею душою к Ихменевым; вывозили и Нелли
в ее кресле к нам за круглый стол.
— Прежде мы солдатчины
почти не чувствовали, а теперь даже болезнью от нее не отмолишься. У меня был сын; даже
доктор ему свидетельство дал, что слаб здоровьем, — не поверили, взяли
в полк. И что ж! шесть месяцев его там мучили, увидели, что малый действительно плох, и прислали обратно. А он через месяц умер! — вторит другой немец.
Родион Антоныч загородил дорогу порывавшемуся вперед Прозорову и, мягко обхватив его
в свои объятия, увлек к буфету. Прозоров не сопротивлялся и только махнул рукой.
В буфете теперь были налицо
почти все заговорщики, за исключением
доктора и Тетюева. Майзель, выпячивая грудь и внимательно рассматривая рюмку с каким-то мудреным ликером, несколько раз встряхивал своей коротко остриженной седой головой.
Она… что же особенного заметил
в ней
доктор? Всякий, увидев ее
в первый раз, нашел бы
в ней женщину, каких много
в Петербурге. Бледна, это правда: взгляд у ней матовый, блуза свободно и ровно стелется по плоским плечам и гладкой груди; движения медленны,
почти вялы… Но разве румянец, блеск глаз и огонь движений — отличительные признаки наших красавиц? А прелесть форм… Ни Фидий, ни Пракситель не нашли бы здесь Венер для своего резца.
По приезде
в Гейдельберг Егор Егорыч серьезно расхворался и слег
почти в постель. Сусанна Николаевна ужасно перепугалась и стала совещаться с Антипом Ильичом, не послать ли за
доктором.
— Ивана Селиверстова сына, — милейший, прелестный мальчик! — воскликнул
доктор и принялся жадно хлебать щи: бывая на следствиях, он никогда
почти там ничего не ел, чтобы избежать поклепов
в опивании и объедании обывателей.
Было странно, что обо всём, что творилось
в городе,
доктор почти не говорил, а когда его спрашивали о чём-нибудь, он отвечал так неохотно и коротко, точно язык его брезговал словами, которые произносил.
Вероятно,
доктор Авенариус
в назначении диеты руководствовался пищеупотреблением башкир и кочующих летом татар, которые во время питья кумыса
почти ничего не едят, кроме жирной баранины, даже хлеба не употребляют, а ездят верхом с утра до вечера по своим раздольным степям, ездят до тех пор, покуда зеленый ковыль, состарившись, не поседеет и не покроется шелковистым серебряным пухом.
— Да,
честь прежде всего! Будь проклята минута, когда мне впервые пришло
в голову ехать
в этот Вавилон! Дорогой мой, — обратился он к
доктору, — презирайте меня: я проигрался! Дайте мне пятьсот рублей!
Андрей Ильич задрожал и чуть-чуть не полетел
в кочегарную яму. Его поразило,
почти потрясло это неожиданное соответствие шутливого восклицания
доктора с его собственными мыслями. Даже и овладев собою, он долго не мог отделаться от странности такого совпадения. Его всегда интересовали и казались ему загадочными те случаи, когда, задумавшись о каком-нибудь предмете или читая о чем-нибудь
в книге, он тотчас же слышал рядом с собою разговор о том же самом.
Он сидел теперь
в гостиной, и эта комната производила странное впечатление своею бедною, мещанскою обстановкой, своими плохими картинами, и хотя
в ней были и кресла, и громадная лампа с абажуром, она все же походила на нежилое помещение, на просторный сарай, и было очевидно, что
в этой комнате мог чувствовать себя дома только такой человек, как
доктор; другая комната,
почти вдвое больше, называлась залой, и тут стояли одни только стулья, как
в танцклассе.
Иванов. Может быть, может быть… Вам со стороны виднее… Очень возможно, что вы меня понимаете… Вероятно, я очень, очень виноват… (Прислушивается.) Кажется, лошадей подали. Пойду одеться… (Идет к дому и останавливается.) Вы,
доктор, не любите меня и не скрываете этого. Это делает
честь вашему сердцу… (Уходит
в дом.)
— Домна Осиповна, — начала она докладывать Бегушеву, — не знаю, правда ли это или нет, — изволили
в рассудке тронуться; все рвут, мечут с себя… супруг их,
доктор, сказывала прислуга, бился-бился с нею и созвал
докторов, губернатора, полицеймейстеров, и ее
почесть что силой увезли
в сумасшедший дом.
Каждый из них старался показать, что новость, сообщенную графом Хвостиковым, считает за совершеннейший вздор; но
в то же время у Домны Осиповны сразу пропала нежность и томность во взоре; напротив, он сделался сух и черств; румяное и
почти всегда улыбающееся лицо
доктора тоже затуманилось, и за обедом он не так много поглотил сладкого, как обыкновенно поглощал.
На деньги эти он нанял щегольскую квартиру, отлично меблировал ее; потом съездил за границу, добился там, чтобы
в газетах было напечатано «О работах молодого русского врача Перехватова»; сделал затем
в некоторых медицинских обществах рефераты; затем, возвратившись
в Москву, завел себе карету, стал являться во всех
почти клубах, где заметно старался заводить знакомства, и злые языки (из медиков, разумеется) к этому еще прибавляли, что Перехватов нарочно заезжал
в московский трактир ужинать, дружился там с половыми и, оделив их карточками своими, поручал им, что если кто из публики спросит о
докторе, так они на него бы указывали желающим и подавали бы эти вот именно карточки, на которых подробно было обозначено время, когда он у себя принимает и когда делает визиты.
Положив бумагу
в карман сюртука, застегнувшись на все пуговицы, Воропонов начал жаловаться на Алексея, Мирона,
доктора, на всех людей, которые, подзуживаемы евреями, одни — слепо, другие — своекорыстно, идут против царя; Артамонов старший слушал его жалобы
почти с удовольствием, поддакивал, и только когда синие губы Воропонова начали злобно говорить о Вере Поповой, он строго сказал...
Болезнь у него была весьма серьезная и сложная, средств для лечения не было
почти никаких; други и приятели все его оставили, и он лежал одинешенек, поддерживаемый единственною заботливостию той же его служанки, простой московской крестьянской женщины Прасковьи, да бескорыстным участием вступившегося
в его спасение ныне весьма известного
в Петербурге
доктора Вениамина Тарковского (
в ту пору еще молодого медика).
Помню, как однажды
доктор Вейнрейх, войдя
в гостиную, положил перед матерью захваченный с
почты последний номер «Московских Ведомостей», прибавив: «Здесь прекрасное стихотворение Жуковского на смерть императрицы Марии Феодоровны». И она стала читать...
На именинах Мухоедова собрались
почти все заводские служащие, кроме Слава-богу,
докторов и о. Егора, которые на правах аристократии относились свысока к таким именинам;
в числе гостей был Ястребок и «сестры».
Атлет все время улыбался застенчиво и снисходительно. Хотя он уже давно привык показываться полуобнаженным перед одетыми людьми, но
в присутствии тщедушного
доктора ему было неловко,
почти стыдно, за свое большое, мускулистое, сильное тело.
Выслушав и выстукав пациента,
доктор присел на угол письменного стола, положив ногу на ногу и обхватив руками острые колени. Его птичье, выдавшееся вперед лицо, широкое
в скулах и острое к подбородку, стало серьезным,
почти строгим. Подумав с минуту, он заговорил, глядя мимо плеча Арбузова на шкап с книгами...
У
доктора Арбузов чувствовал себя
почти здоровым, но на свежем воздухе им опять овладели томительные ощущения болезни. Голова казалась большой, отяжелевшей и точно пустой, и каждый шаг отзывался
в ней неприятным гулом.
В пересохшем рту опять слышался вкус гари,
в глазах была тупая боль, как будто кто-то надавливал на них снаружи пальцами, а когда Арбузов переводил глаза с предмета на предмет, то вместе с этим по снегу, по домам и по небу двигались два больших желтых пятна.
Марья Дмит<ревна>. Это пройдет, господин
доктор! Благодарю вас за новость — и позвольте мне с вами проститься! Вы
почти знаете,
в каком я положении! Я скоро еду из Москвы! Недостаток
в деньгах заставляет меня возвратиться
в деревню!