Неточные совпадения
Большой дом со старою семейною мебелью; не щеголеватые, грязноватые, но почтительные старые лакеи, очевидно, еще из прежних крепостных, не переменившие хозяина; толстая, добродушная жена
в чепчике с кружевами и
турецкой шали, ласкавшая хорошенькую внучку, дочь дочери; молодчик сын, гимназист шестого класса, приехавший из гимназии и, здороваясь с отцом, поцеловавший его большую
руку; внушительные ласковые речи и жесты хозяина — всё это вчера возбудило
в Левине невольное уважение и сочувствие.
На полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зеленого и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой работы: венецейской,
турецкой, черкесской, зашедшие
в светлицу Бульбы всякими путями, через третьи и четвертые
руки, что было весьма обыкновенно
в те удалые времена.
Когда же полковой писарь подал условие и гетьман приложил свою властную
руку, он снял с себя чистый булат, дорогую
турецкую саблю из первейшего железа, разломил ее надвое, как трость, и кинул врозь, далеко
в разные стороны оба конца, сказав...
Красавина. Из диких лесов, говорят. Днем под Каменным мостом живут, а ночью ходят по Москве, железные когти у них надеты на
руки и все на ходулях; по семи аршин ходули, а атаман
в турецком платье.
Они говорили только, что если бы одеть его
в новый жупан, затянуть красным поясом, надеть на голову шапку из черных смушек с щегольским синим верхом, привесить к боку
турецкую саблю, дать
в одну
руку малахай,
в другую люльку
в красивой оправе, то заткнул бы он за пояс всех парубков тогдашних.
В спальне — огромная, тоже красного дерева кровать и над ней ковер с охотничьим рогом, арапниками, кинжалами и портретами борзых собак. Напротив —
турецкий диван; над ним масляный портрет какой-то очень красивой амазонки и опять фотографии и гравюры. Рядом с портретом Александра II
в серой визитке, с собакой у ног — фотография Герцена и Огарева, а по другую сторону — принцесса Дагмара с собачкой на
руках и Гарибальди
в круглой шапочке.
Она привела его
в свою комнату, убранную со всей кокетливостью спальни публичного дома средней
руки: комод, покрытый вязаной — скатертью, и на нем зеркало, букет бумажных цветов, несколько пустых бонбоньерок, пудреница, выцветшая фотографическая карточка белобрысого молодого человека с гордо-изумленным лицом, несколько визитных карточек; над кроватью, покрытой пикейным розовым одеялом, вдоль стены прибит ковер с изображением
турецкого султана, нежащегося
в своем гареме, с кальяном во рту; на стенах еще несколько фотографий франтоватых мужчин лакейского и актерского типа; розовый фонарь, свешивающийся на цепочках с потолка; круглый стол под ковровой скатертью, три венских стула, эмалированный таз и такой же кувшин
в углу на табуретке, за кроватью.
В руке сверкнул
турецкий ствол,
Нагайка щелк — и как орел
Он кинулся…и выстрел снова!
Удавалось ли мне встретить длинную процессию ломовых извозчиков, лениво шедших с вожжами
в руках подле возов, нагруженных целыми горами всякой мебели, столов, стульев, диванов
турецких и нетурецких и прочим домашним скарбом, на котором, сверх всего этого, зачастую восседала, на самой вершине воза, тщедушная кухарка, берегущая барское добро как зеницу ока; смотрел ли я на тяжело нагруженные домашнею утварью лодки, скользившие по Неве иль Фонтанке, до Черной речки иль островов, — воза и лодки удесятерялись, усотерялись
в глазах моих; казалось, все поднялось и поехало, все переселялось целыми караванами на дачу; казалось, весь Петербург грозил обратиться
в пустыню, так что наконец мне стало стыдно, обидно и грустно; мне решительно некуда и незачем было ехать на дачу.
Ему было мягко и уютно сидеть на
турецком диване и поглядывать на Анну Акимовну, которая обыкновенно сидела на ковре перед камином и, охватив колени
руками, глядела на огонь и о чем-то думала, и
в это время ему казалось, что
в ней играет мужицкая, староверская кровь.
—
В турецкую кампанию… не помню где… такой же гвалт был. Гроза, ливень, молнии, пальба залпами из орудий, пехота бьёт врассыпную… поручик Вяхирев вынул бутылку коньяку, горлышко
в губы — буль-буль-буль! А пуля трах по бутылке — вдребезги! Поручик смотрит на горло бутылки
в своей
руке и говорит: «Чёрт возьми, они воюют с бутылками!» Хо-хо-хо! А я ему: «Вы ошибаетесь, поручик, турки стреляют по бутылкам, а воюете с бутылками — вы!»
Оделся я, вышел на улицу. Было утро раннее, часов шесть-семь. На улицах никого не было. Толкнулся я к Михайле — говорят, дома не ночевал, должно быть,
в гостинице остался.
В ресторан мне идти рано, да и не могу туда идти — противно. Ходил я, ходил по городу. Отворили
турецкие кофейни, там посидел, чашку кофе выпил черного. Гляжу на людей и думаю: «Все, все вы счастливые, у каждого свое дело, у каждого чистые
руки… а я!»
Люда приехала из Малороссии. Она обожала всю Полтаву, с ее белыми домиками и вишневыми садами. Там, вблизи этого города, у них был хутор. Отца у нее не было. Он был героем последней
турецкой кампании и умер как герой, с неприятельским знаменем
в руках на обломках взятого редута. Свою мать, еще очень молодую, она горячо любила.
«Давно-давно, когда мусульмане бросились
в Гори и предприняли ужаснейшую резню
в его улицах, несколько христианских девушек-грузинок заперлись
в крепости
в одной из башен. Храбрая и предприимчивая грузинка Тамара Бербуджи вошла последней
в башню и остановилась у закрытой двери с острым кинжалом
в руках. Дверь была очень узка и могла пропустить только по одному турку. Через несколько времени девушки услышали, что их осаждают. Дверь задрожала под ударами
турецких ятаганов.
Прежде всего заехал он к соседу майору Ижице, и, когда его бричка въезжала
в майорский двор, он увидел картину. Ижица
в халате и
турецкой феске стоял посреди двора, сердито топал ногами и размахивал
руками. Мимо него взад и вперед кучер Филька водил хромавшую лошадь.
Сняв шубку и согрев озябшие
руки перед камином, топившимся
в столовой, Анжелика вошла
в турецкую комнату.
Через несколько времени он появился
в Софии, столице Болгарского княжества, где
в то время царила политическая неурядица и во главе политических пройдох, захвативших
в свои
руки власть над несчастным болгарским народом, стоял Степан Стамбулов — бывший студент новороссийского университета, вскормленник России, поднявший первый свою преступную
руку против своей кормилицы и освободительницы его родины от
турецкого ига.
Здесь ее раздевали и укладывали на атласные подушки широкого
турецкого дивана, на котором с краю садились и сами супруги пить чай. И во все это время они не говорили, а только любовались, глядя на спящую девушку. Когда же наставал час идти к покою, Степанида Васильевна вставала, чтобы легкою стопою по мягким коврам перейти
в смежную комнату, где была ее опочивальня, а Степан Иванович
в благодарном молчании много раз кряду целовал
руки жены и шептал ей...
Он одевал ее
в розовый атлас и
в кофты, сшитые из дорогих
турецких шалей, носил ее на
руках и целовал ее ноги.
Не успел капельмейстер щеки себе поскоблить — слышит, насупротив
в команде крик, старший унтер-офицер истошным голосом орет. Побежал немец через дорогу, как был
в мыле,
в музыкантское помещение заскочил. Хочь и вольнонаемный начальник, скомандовал ему навстречу дневальный: «Встать, смирно!» Кто привстал,
руками за брюхо держится, а кто так на койке
турецким дураком сидит… Что такое?