Неточные совпадения
Мир и
тишина покоятся над Выборгской
стороной, над ее немощеными улицами, деревянными тротуарами, над тощими садами, над заросшими крапивой канавами, где под забором какая-нибудь коза, с оборванной веревкой на шее, прилежно щиплет траву или дремлет тупо, да
в полдень простучат щегольские, высокие каблуки прошедшего по тротуару писаря, зашевелится кисейная занавеска
в окошке и из-за ерани выглянет чиновница, или вдруг над забором,
в саду, мгновенно выскочит и
в ту ж минуту спрячется свежее лицо девушки, вслед за ним выскочит другое такое же лицо и также исчезнет, потом явится опять первое и сменится вторым; раздается визг и хохот качающихся на качелях девушек.
А с другой
стороны, Надежда Васильевна все-таки любила мать и сестру. Может быть, если бы они не были богаты, не существовало бы и этой розни, а
в доме царствовали тот мир и
тишина, какие ютятся под самыми маленькими кровлями и весело выглядывают из крошечных окошечек. Приятным исключением и нравственной поддержкой для Надежды Васильевны теперь было только общество Павлы Ивановны, которая частенько появлялась
в бахаревском доме и подолгу разговаривала с Надеждой Васильевной о разных разностях.
Чуть брезжилось; звезды погасли одна за другой; побледневший месяц медленно двигался навстречу легким воздушным облачкам. На другой
стороне неба занималась заря. Утро было холодное.
В термометре ртуть опустилась до — 39°С. Кругом царила торжественная
тишина; ни единая былинка не шевелилась. Темный лес стоял стеной и, казалось, прислушивался, как трещат от мороза деревья. Словно щелканье бича, звуки эти звонко разносились
в застывшем утреннем воздухе.
Я весь ушел
в созерцание природы и совершенно забыл, что нахожусь один, вдали от бивака. Вдруг
в стороне от себя я услышал шорох. Среди глубокой
тишины он показался мне очень сильным. Я думал, что идет какое-нибудь крупное животное, и приготовился к обороне, но это оказался барсук. Он двигался мелкой рысцой, иногда останавливался и что-то искал
в траве; он прошел так близко от меня, что я мог достать его концом ружья. Барсук направился к ручью, полакал воду и заковылял дальше. Опять стало тихо.
На земле и на небе было еще темно, только
в той
стороне, откуда подымались все новые звезды, чувствовалось приближение рассвета. На землю пала обильная роса — верный признак, что завтра будет хорошая погода. Кругом царила торжественная
тишина. Казалось, природа отдыхала тоже.
Раньше всех проснулись бакланы. Они медленно, не торопясь, летели над морем куда-то
в одну
сторону, вероятно, на корм. Над озером, заросшим травой, носились табуны уток.
В море, на земле и
в воздухе стояла глубокая
тишина.
В это время
в лесу раздался какой-то шорох. Собаки подняли головы и насторожили уши. Я встал на ноги. Край палатки приходился мне как раз до подбородка.
В лесу было тихо, и ничего подозрительного я не заметил. Мы сели ужинать. Вскоре опять повторился тот же шум, но сильнее и дальше
в стороне. Тогда мы стали смотреть втроем, но
в лесу, как нарочно, снова воцарилась
тишина. Это повторилось несколько раз кряду.
Из притоков Хулуая наибольшего внимания заслуживает Тихий ключ, впадающий с правой
стороны. По этому ключу идет тропа на Арзамасовку. Ключ этот вполне оправдывает свое название.
В нем всегда царит
тишина, свойственная местам болотистым. Растительность по долине мелкорослая, редкая и состоит главным образом из белой березы и кустарниковой ольхи. Первые разбросаны по всей долине
в одиночку и небольшими группами, вторые образуют частые насаждения по берегам реки.
Месяц, остановившийся над его головою, показывал полночь; везде
тишина; от пруда веял холод; над ним печально стоял ветхий дом с закрытыми ставнями; мох и дикий бурьян показывали, что давно из него удалились люди. Тут он разогнул свою руку, которая судорожно была сжата во все время сна, и вскрикнул от изумления, почувствовавши
в ней записку. «Эх, если бы я знал грамоте!» — подумал он, оборачивая ее перед собою на все
стороны.
В это мгновение послышался позади его шум.
И он снова принимается прислушиваться к
тишине, ничего не ожидая, — и
в то же время как будто беспрестанно ожидая чего-то:
тишина обнимает его со всех
сторон, солнце катится тихо по спокойному синему небу, и облака тихо плывут по нем; кажется, они знают, куда и зачем они плывут.
Богомольцы приходили поодиночке, останавливались, крестились, кланялись на все
стороны; шаги их звенели
в пустоте и
тишине, явственно отзываясь под сводами.
На болотной дорожке с той
стороны показался новый отряд человек
в шестьдесят.
В такой же точно
тишине этот второй отряд благополучно перешел болото и соединился на противоположной
стороне с первым.
И вот куроеды взбаламутились и с помощью Гришек, Прошек и Ванек начинают орудовать. Не простой
тишины они ищут, а
тишины прозрачной, обитающей
в открытом со всех
сторон помещении. Везде, даже
в самой несомненной
тишине, они видят или нарушение
тишины, или подстрекательство к таковому нарушению.
Тишина углублялась под звуками твердого голоса, он как бы расширял стены зала, Павел точно отодвигался от людей далеко
в сторону, становясь выпуклее.
В ожидании минуты, когда настанет деятельность, она читала, бродила по комнатам и думала. Поэтическая
сторона деревенской обстановки скоро исчерпалась; гудение внезапно разыгравшейся метели уже не производило впечатление; бесконечная белая равнина, с крутящимися по местам, словно дым, столбами снега, прискучила;
тишина не успокоивала, а наполняла сердце тоской. Сердце беспокойно билось, голова наполнялась мечтаниями.
Было уже поздно, когда Михеич увидел
в стороне избушку, черную и закоптевшую, похожую больше на полуистлевший гриб, чем на человеческое жилище. Солнце уже зашло. Полосы тумана стлались над высокою травой на небольшой расчищенной поляне. Было свежо и сыро. Птицы перестали щебетать, лишь иные время от времени зачинали сонную песнь и, не окончив ее, засыпали на ветвях. Мало-помалу и они замолкли, и среди общей
тишины слышно было лишь слабое журчанье невидимого ручья да изредка жужжание вечерних жуков.
Зато
в тишине полей оживало какое-то тревожное, пугливое трепетание, и порой чудилось, что диаконский бас, давно оставленный назади, опять увязался с тучами оводов за тарантасом и все догоняет и сыплется по
сторонам горошком.
В мастерской становится тихо, все косятся
в сторону Жихарева, усмехаясь, а
в тишине звучат странные слова...
При совершенной
тишине в воздухе поверхность воды волнуется, как будто ветром, от вертящейся и прыгающей рыбы; брызги летят во все
стороны, и плеск воды слышен издалека.
Когда два голоса, рыдая и тоскуя, влились
в тишину и свежесть вечера, — вокруг стало как будто теплее и лучше; все как бы улыбнулось улыбкой сострадания горю человека, которого темная сила рвет из родного гнезда
в чужую
сторону, на тяжкий труд и унижения.
Это, конечно, не достоинство, если смотреть на дело только со
стороны требований жизни гражданственной, но зато это порука
в пользу любви русского человека к
тишине и созерцательному настроению, которое он ограждает своею уступчивостью по изречению: «будь ты мне как мытарь», то есть как чужой, как человек, с которым я ничем не связан, кроме закона человеколюбия.
Воздух был недвижим; деревья
в соседнем саду словно застыли; на поверхности реки — ни малейшей зыби; с другой
стороны реки доносился смутный городской гомон и стук; здесь, на Выборгской, — царствовала
тишина и благорастворение воздухов.
Дернуло спину, потом вдавило живот — и ровно застучали колеса по белому камню: въехали на шоссе. Лошадь пошла шагом, и сразу стало тихо, светло и просторно.
В лесу, когда мчались, все казалось, что есть ветер, а теперь удивляла
тишина, теплое безветрие, и дышалось свободно. Совсем незнакомое было шоссе, и лес по обеим
сторонам чернел незнакомо и глубоко. Еремей молчал и думал и, отвечая Колесникову, сказал...
Ужасен был взгляд Дюрока, которым он хватил меня, как жезлом. Ганувер, побледнев, обернулся, как на пружинах, и все, кто был
в зале, немедленно посмотрели
в эту же
сторону. С Молли появился Эстамп; он только взглянул на Ганувера и отошел. Наступила чрезвычайная
тишина, — совершенное отсутствие звука, и
в тишине этой, оброненное или стукнутое, тонко прозвенело стекло.
Вероятно утомленный трудами дня, и (вероятнее) упоенный сладкой водочкой и поцелуями полногрудой хозяйки и успокоенный чистой и непорочной совестью, он еще долго бы продолжал храпеть и переворачиваться со
стороны на
сторону, если б вдруг среди глубокой
тишины сильная, неведомая рука не ударила три раза
в ворота так, что они затрещали.
Вниз по горе
тишина делалась еще заметнее; тут исчезли уже почти все признаки ярмарки; кое-где разве попадался воз непроданного сена и его хозяин, недовольное лицо которого оживлялось всякий раз, как кто-нибудь проходил мимо, или встречалась ватага подгулявших мужиков и баб, которые, обнявшись крепко-накрепко, брели, покачиваясь из
стороны в сторону и горланя несвязную песню.
И он, яростно плюнув
в сторону предполагаемого Павла Павловича, вдруг обернулся к стене, завернулся, как сказал,
в одеяло и как бы замер
в этом положении не шевелясь. Настала мертвая
тишина. Придвигалась ли тень или стояла на месте — он не мог узнать, но сердце его билось — билось — билось… Прошло по крайней мере полных минут пять; и вдруг,
в двух шагах от него, раздался слабый, совсем жалобный голос Павла Павловича...
— Вот и порешили с человеком, — медленно заговорил Коновалов. — А все-таки
в ту пору можно было жить. Свободно. Было куда податься. Теперь вот
тишина и смиренство… ежели так со
стороны посмотреть, совсем даже смирная жизнь теперь стала. Книжки, грамота… А все-таки человек без защиты живет и никакого призору за ним нет. Грешить ему запрещено, но не грешить невозможно… Потому на улицах-то порядок, а
в душе — путаница. И никто никого не может понимать.
Разом наступила глубокая
тишина, как будто вдруг опустел кубрик и
в нем остался один Редж. Началось немое, но выразительное переглядывание, глаза каждого искали опоры
в лицах товарищей. Не многие могли похвастаться тем, что сердца их забились
в этот момент сильнее, большинство знало, что их имена останутся непроизнесенными. Кой-где
в углах кубрика блеснули кривые улыбки интригов, сдержанный шепот вырос и полз со всех
сторон, как первое пробуждение ночного прилива.
Рыжий свет выпуклых закопченных стекол, колеблясь, озарил воду, весла и часть пространства, но от огня мрак вокруг стал совсем черным, как слепой грот подземной реки. Аян плыл к проливу, взглядывая на звезды. Он не торопился — безветренная
тишина моря, по-видимому, обещала спокойствие, — он вел шлюпку, держась к берегу. Через некоторое время маленькая звезда с правой
стороны бросила золотую иглу и скрылась, загороженная береговым выступом; это значило, что шлюпка —
в проливе.
Он приблизился и, еще раз откашлявшись, принялся читать, не обращая никакого внимания на
сторону и не решаясь взглянуть
в лицо умершей. Глубокая
тишина воцарилась. Он заметил, что сотник вышел. Медленно поворотил он голову, чтобы взглянуть на умершую и…
Души тоскующей отрада,
Там упованье
в тишинеС смиренной верой обитает,
И сердцу все напоминает
О близкой, лучшей
стороне...
В тишине чётко стучал молоток по шляпкам гвоздей, на реке гулко ботали вальки [Длинные, плоские, слегка выгнутые, по одной
стороне ребристые бруски с рукояткой для катания белья на скалке, для выбивания его при стирке, обычно у берега,
в текучей воде — Ред.], где-то на плотине звенела светлым звоном струя воды.
Это кричал больной, который считал себя петухом. С точностью хронометра он просыпался
в двенадцать, три и шесть часов, хлопал руками, как крыльями, и кукарекал, будя спящих. Но никто из спящих не проснулся и не отозвался, и сам больной, считающий себя петухом, скоро заснул; и только за одной белой дверью, с левой
стороны, продолжался все тот же размеренный, непрерывный стук, похожий на
тишину.
Как не похож Симонов монастырь, заключенный со всех
сторон в ограды, на Москву, раскрытую со всех
сторон;
в нем было столько
тишины и спокойствия, столько святого и поэтического.
Он их изгнал из милой
стороны,
Где без трудов они так долго жили
И дни свои невинно проводили
В объятиях ленивой
тишины.
Знал хорошо я все покои дома,
Но
в непривычной
тишине ночной
Мне все теперь казалось незнакомо;
Мой шаг звучал как будто бы чужой,
И странно так от тени переломы
По
сторонам и прямо надо мной
То стлалися, то на стену всползали —
Стараясь их не видеть, шел я дале.
Граф выпил водку, «закусил» водой, но на этот раз не поморщился.
В ста шагах от домика стояла чугунная скамья, такая же старая, как и сосны. Мы сели на нее и занялись созерцанием майского вечера во всей его тихой красоте… Над нашими головами с карканьем летали испуганные вороны, с разных
сторон доносилось соловьиное пение; это только и нарушало всеобщую
тишину.
Но
тишина была полная: ни голосов, ни шума шагов, ни покашливания — ничего не было слышно. Не желая пугать приближающихся ко мне людей, я умышленно громко кашлянул, затем стал напевать какую-то мелодию, потом снова прислушался. Абсолютная
тишина наполняла сонный воздух. Тогда я оглянулся и спросил: кто идет? Мне никто не ответил. И вдруг я увидел, что фонарь двигается не по тропе, а
в стороне, влево от меня кустарниковой зарослью.
Я осмотрелся и прислушался, но кругом царило полное безмолвие. Такая
тишина кажется подозрительной. По ту
сторону реки стеной стоял безмолвный лес, озаренный луной. Как-то даже не верилось, что
в природе может быть так тихо. Словно весь мир погрузился
в глубокий сон.
Все душнее, все жарче дышит благовонная ночь юга. Нестерпимо пахнут цветы
в королевском саду, и нет-нет душистая волна роз и магнолий потянется со
стороны дворца к южному берегу. Уже давно замолчали неприятельские пушки на вражеском судне, и полная
тишина воцарилась теперь над опустевшим со дня начала бомбардировки городом.
Спереди и сзади густели кусты и деревья. A над ними стоном стояла орудийная пальба. То и дело снаряды сносили верхушки деревьев, вырывали с корнем березы и липы… Слышались раскаты грозного «ура»
в промежутках между пальбой. Потом все стихло постепенно, воцарилась относительная
тишина, только победные крики время от времени вспыхивали
в стороне неприятельских траншей.
В длинном коридоре, по обе
стороны которого шли классы, было шумно и весело. Гул смеха и говора доносился до лестницы, но лишь только мы появились
в конце коридора, как тотчас же воцарилась мертвая
тишина.
Слева над рожью затемнел Санинский лес; я придержал Бесенка и вскоре остановился совсем. Рожь без конца тянулась во все
стороны, по ней медленно бежали золотистые волны. Кругом была
тишина; только
в синем небе звенели жаворонки. Бесенок, подняв голову и насторожив уши, стоял и внимательно вглядывался вдаль. Теплый ветер ровно дул мне
в лицо, я не мог им надышаться…
Лодка шла быстро; вода журчала под носом; не хотелось говорить, отдавшись здоровому ощущению мускульной работы и
тишине ночи. Меж деревьев всем широким фасадом выглянул дом с белыми колоннами балкона; окна везде были темны: все уже спят. Слева выдвинулись липы и снова скрыли дом. Сад исчез назади; по обе
стороны тянулись луга; берег черною полосою отражался
в воде, а дальше по реке играл месяц.
Оскорбленный Пимфов садится, выпивает и отворачивает лицо
в сторону. Наступает
тишина. Мимо пьющих кухарка Феона проносит лохань с помоями. Слышится помойный плеск и визг облитой собаки. Безжизненное лицо Пимфова раскисает еще больше; вот-вот растает от жары и потечет вниз на жилетку. На лбу Яшкина собираются морщинки. Он сосредоточенно глядит на мочалистую говядину и думает… Подходит к столу инвалид, угрюмо косится на графин и, увидев, что он пуст, приносит новую порцию… Еще выпивают.
На маленьком дворике была
тишина — только чьи-то пестренькие цесарские куры похаживали и делали свойственные им фальшивые движения головами из
стороны в сторону — точно они на кого-то кивали.
Лай мгновенно перешел
в отчаяннейший визг, огласивший сонную
тишину дома. Жужу поднял лапку, метнулся
в сторону и юркнул под диван, оставив на месте происшествия изгрызенную туфлю и высокий сапог с черной шнуровкой, — орудие наказания обиженной собачонки. Почти одновременно с этим на одной из кроватей отделилась круглая головенка, утыканная разноцветными бумажками-папильотками и заспанный голосок произнес...
Было очень хорошо, мягкий морозец и
тишина. Борька Ширкунов отозвал меня
в сторону и спросил, соглашусь ли я быть курсовым комсомольским организатором. Для приличия я помолчала, «подумала» и сказала, что ничего не имею против, а сердце колотилось от радости за доверие ко мне. Присоединилась к ребятам, снова пела, но по-другому, как-то звончее.
От долгого нетерпеливого ожидания Антон Антонович фон Зееман пришел
в какое-то странное напряженно-нервное состояние: ему положительно стало жутко
в этой огромной комнате, с тонувшими уже
в густом мраке углами.
В доме царила безусловная
тишина, и лишь со
стороны улицы глухо доносился визг санных полозьев и крики кучеров.