Неточные совпадения
По другую
сторону — подсудимые
в арестантских халатах; бородатые, они были похожи друг на друга, как братья, и все смотрели на
судей одинаково обиженно.
— Помилуйте, зачем же это? Я вам советую дружески: и не говорите об Огареве, живите как можно тише, а то худо будет. Вы не знаете, как эти дела опасны — мой искренний совет: держите себя
в стороне; тормошитесь как хотите, Огареву не поможете, а сами попадетесь. Вот оно, самовластье, — какие права, какая защита; есть, что ли, адвокаты,
судьи?
Ожидание страшного умерло, оставив по себе только неприятную дрожь при воспоминании о
судьях да где-то
в стороне темную мысль о них.
Судьи зашевелились тяжело и беспокойно. Предводитель дворянства что-то прошептал
судье с ленивым лицом, тот кивнул головой и обратился к старичку, а с другой
стороны в то же время ему говорил
в ухо больной
судья. Качаясь
в кресле вправо и влево, старичок что-то сказал Павлу, но голос его утонул
в ровном и широком потоке речи Власова.
Молодые, крепкие, они сидели
в стороне у стены, почти не вмешиваясь
в однообразный разговор свидетелей и
судей,
в споры адвокатов с прокурором.
Судья с больным лицом, его пухлый товарищ и прокурор смотрели
в сторону подсудимых.
У него есть глаза и сердце только до тех пор, пока закон спит себе на полках; когда же этот господин сойдет оттуда и скажет твоему отцу: «А ну-ка,
судья, не взяться ли нам за Тыбурция Драба или как там его зовут?» — с этого момента
судья тотчас запирает свое сердце на ключ, и тогда у
судьи такие твердые лапы, что скорее мир повернется
в другую
сторону, чем пан Тыбурций вывернется из его рук…
То же движение мы имели случай наблюдать с его
стороны по отношению к
судье Дикинсону, полисмену Джону Келли, а также к одному из его соотечественников, занимающему ныне очень скромное положение на лесопилке м-ра Дикинсона, но которому его таланты и образование, без сомнения, откроют широкую дорогу
в этой стране.
Это был тот, что подходил к кустам, заглядывая на лежавшего лозищанина. Человек без языка увидел его первый, поднявшись с земли от холода, от сырости, от тоски, которая гнала его с места. Он остановился перед Ним, как вкопанный, невольно перекрестился и быстро побежал по дорожке, с лицом, бледным, как полотно, с испуганными сумасшедшими глазами… Может быть, ему было жалко, а может быть, также он боялся попасть
в свидетели… Что он скажет, он, человек без языка, без паспорта,
судьям этой проклятой
стороны?..
Мало-помалу стали распространяться и усиливаться слухи, что майор не только строгонек, как говорили прежде, но и жесток, что забравшись
в свои деревни, особенно
в Уфимскую, он пьет и развратничает, что там у него набрана уже своя компания, пьянствуя с которой, он доходит до неистовств всякого рода, что главная беда:
в пьяном виде немилосердно дерется безо всякого резону и что уже два-три человека пошли на тот свет от его побоев, что исправники и
судьи обоих уездов, где находились его новые деревни, все на его
стороне, что одних он задарил, других запоил, а всех запугал; что мелкие чиновники и дворяне перед ним дрожкой дрожат, потому что он всякого, кто осмеливался делать и говорить не по нем, хватал середи бела дня, сажал
в погреба или овинные ямы и морил холодом и голодом на хлебе да на воде, а некоторых без церемонии дирал немилосердно какими-то кошками.
Люди, имеющие служебное, деловое отношение к чужому страданию, например
судьи, полицейские, врачи, с течением времени,
в силу привычки, закаляются до такой степени, что хотели бы, да не могут относиться к своим клиентам иначе как формально; с этой
стороны они ничем не отличаются от мужика, который на задворках режет баранов и телят и не замечает крови.
Лунёв взглянул на Павла, тот сидел согнувшись, низко опустив голову, и мял
в руках шапку. Его соседка держалась прямо и смотрела так, точно она сама судила всех, — и Веру, и
судей, и публику. Голова её то и дело повёртывалась из
стороны в сторону, губы были брезгливо поджаты, гордые глаза блестели из-под нахмуренных бровей холодно и строго…
Это был очень остроумный человек,
судья, умевший большинство дел решать примирением
сторон, никогда не давая
в обиду бедняка, чем и прославился среди малоимущего населения столицы.
Полиция, с своей
стороны, распорядилась точно так же, как и Елпидифор Мартыныч: из денег она показала налицо только полтораста рублей, которые нужны были, по ее расчету, на похороны; остальные, равно как и другие ценные вещи, например, брошки, серьги и даже серебряные ложки, попрятала себе
в карманы и тогда уже послала известить мирового
судью, который пришел после того на другой только день и самым тщательным образом описал и запечатал разное старое платье и тряпье Елизаветы Петровны.
— Бог
в помощь! желаю здравствовать! — произнес Иван Иванович, поклонившись на все
стороны, с свойственною ему одному приятностию. Боже мой, как он умел обворожить всех своим обращением! Тонкости такой я нигде не видывал. Он знал очень хорошо сам свое достоинство и потому на всеобщее почтение смотрел, как на должное.
Судья сам подал стул Ивану Ивановичу, нос его потянул с верхней губы весь табак, что всегда было у него знаком большого удовольствия.
Однако ж
судья, чтоб поправить это дело, занял место городничего и, потянувши носом с верхней губы весь табак, отпихнул Ивана Ивановича
в другую
сторону.
Настоящие-то лесоворы остаются
в стороне и капиталы наживают, а мужик отдувается за все: и
в кутузке сидит за каждое полено, и штрафы с него мировые
судьи дерут, да еще он же должен ворованный лес втридорога покупать все у тех же лесообъездчиков.
Говоря о нравах, Правдомыслов обвиняет общество
в страсти к тяжбам и утверждает, что половина жалоб на
судей несправедливы и происходят оттого, что неправая
сторона, будучи обвинена, всегда остается недовольною и старается очернить правосудие.
В нем слышен голос настоящего чародейства; имена каких-то темных бесов, призываемых на помощь, изобличают высшее напряжение любовной тоски: «Во имя сатаны, и
судьи его демона, почтенного демона пилатата игемона, встану я, добрый молодец, и пойду я, добрый молодец, ни путем, ни дорогою, заячьим следом, собачьим набегом, и вступлю на злобное место, и посмотрю
в чистое поле
в западную
сторону под сыру-матерую землю…
— Что актеры!.. Все актеры ему
в подметки не годятся, — возразил Аполлос Михайлыч. — Я к вам, господа, с небольшим проектом. Вы — наши ценители и
судьи, и вы должны почтить талант. Не угодно ли будет вам, как делается это
в Москве, презентовать нашему Рымову какой-нибудь подарок. Я сам, с своей
стороны, сделал бы это сейчас же; но я один — не публика.
Тот, не отрываясь, глядит на
судей, бросая
в сторону адвоката отрывистые и гулкие слова.
Он весь полон скрытого негодования; шея его, сдавленная твердым воротником, краснеет и багровой полосой ложится на узкий серебряный галун, голова его неподвижно обращена к
судьям, но коротенький круглый нос его, оттопыренные губы, усы, все это сдвигается
в сторону ненавистного молокососа.
Я подошел к знакомым и стал раскланиваться. Мировой
судья Калинин, высокий плечистый человек с седой бородой и выпуклыми рачьими глазами, стоял впереди всех и что-то шептал на ухо своей дочери. Делая вид, что он меня не замечает, он ни одним движением не ответил на мой «общий» поклон, направленный
в его
сторону.
Убийцу отпустили на все четыре
стороны, и ни одна душа не упрекнула
судей в несправедливости.
Тогда
судья повернул голову
в сторону, где сидел русский матрос, и проговорил, обращаясь к Ашанину...
Полисмен Уйрида начал довольно обстоятельный рассказ на не совсем правильном английском языке об обстоятельствах дела: о том, как русский матрос был пьян и пел «более чем громко» песни, — «а это было, господин
судья,
в воскресенье, когда христианину надлежит проводить время более прилично», — как он, по званию полисмена, просил русского матроса петь не так громко, но русский матрос не хотел понимать ни слов, ни жестов, и когда он взял его за руку, надеясь, что русский матрос после этого подчинится распоряжению полиции, «этот человек, — указал полисмен пальцем на «человека», хлопавшего напротив глазами и дивившегося всей этой странной обстановке, — этот человек без всякого с моей
стороны вызова, что подтвердят и свидетели, хватил меня два раза по лицу…
Илька показала руками, сколько приблизительно крови пролил ее отец, как он хромал, когда плелся к часовне. Когда она рассказала о
судье и передала все до единого его слова, барон презрительно усмехнулся и плюнул
в сторону. Плевок отлетел на две сажени.
— Это вот он сам и есть, который сам часто из трактиров на карачках ползает, — говорил Пекторалис, указывая на Сафроныча; но Сафронычу так же слепо везло, как упрямо не везло Пекторалису, — и
судья, во-первых, не разделил взгляда Гуго на самое слово «карачки» и не видал причины, почему бы и немцу не поползти на карачках; а во-вторых, рассматривая это слово по смыслу общей связи речи,
в которой оно поставлено,
судья нашел, что ползать на карачках, после ста лет жизни,
в устах Сафроныча есть выражение высшего благожелания примерного долгоденствия Пекторалису, — тогда как со
стороны сего последнего это же самое слово о ползанье Сафроныча из трактиров произносимо как укоризна, за которую Гуго и надлежит подвергнуть взысканию.
Павел Флегонтыч (
в сторону). А! понимаю… (Вслух.) Без руки Натальи Ивановны этот акт для меня все равно, что лист белой бумаги. Не о благодарности, не о векселях, явленных у маклеров и
в палатах, идет речь, Софья Андреевна, а о выполнении слова, скрепленного честию вашею, честию благородной дамы; дело идет об исполнении обета, данного у смертного одра, перед лицом
Судьи, которого протест ужасен… дело идет о счастье или несчастье целой моей жизни. Теперь и я призываю вас к ответу.
Независимо от осуждения самоубийства
в принципе, как смертного греха, с одной
стороны, и слабости духа, с другой, строгие
судьи находили
в поступке Оленина желание во что бы то ни стало отделаться от обманутой им девушки, беззаветно ему доверившейся и безумно его любившей. Некоторые даже видели
в этом протест против высочайшей воли.
— Господа
судьи и господа присяжные заседатели! Вы слышали только сейчас многозначительный диалог между свидетельницей Карауловой и господином частным приставом, и значение его для вас не представляет загадки. Приняв во внимание те обширные средства воздействия, какими располагает наша администрация, и с другой
стороны — ее неуклонное стремление к возвращению заблудшихся
в лоно православия…
—
Судьей в этом споре, — сказал Ранеев, — я не желаю быть и сам себя отвожу по личным моим отношениям к обеим
сторонам. Пусть Антонина Павловна и дочь моя решат его и подадут, одна или другая, руку победителю.