Неточные совпадения
Самая полнота и
средние лета Чичикова много повредят ему: полноты ни
в каком случае не простят герою, и весьма многие дамы, отворотившись, скажут: «Фи, такой гадкий!» Увы! все это известно автору, и при всем том он не может взять
в герои добродетельного человека, но… может быть,
в сей же самой повести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметное богатство русского духа, пройдет муж, одаренный божескими доблестями, или чудная русская девица, какой не сыскать нигде
в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения.
Рындин — разорившийся помещик, бывший товарищ народовольцев, потом — толстовец, теперь — фантазер и анархист, большой, сутулый, лет шестидесяти, но очень моложавый; у него грубое, всегда нахмуренное лицо, резкий голос, длинные руки. Он пользуется репутацией человека безгранично доброго, человека «не от
мира сего». Старший сын его сослан,
средний — сидит
в тюрьме, младший, отказавшись учиться
в гимназии, ушел из шестого класса
в столярную мастерскую. О старике Рындине Татьяна сказала...
Он родился, учился, вырос и дожил до старости
в Петербурге, не выезжая далее Лахты и Ораниенбаума с одной, Токсова и
Средней Рогатки с другой стороны. От этого
в нем отражались, как солнце
в капле, весь петербургский
мир, вся петербургская практичность, нравы, тон, природа, служба — эта вторая петербургская природа, и более ничего.
Даже с практической стороны он не видит препятствия; необходимо отправиться
в Среднюю Азию, эту колыбель религиозных движений, очистить себя долгим искусом, чтобы окончательно отрешиться от отягощающих наше тело чисто плотских помыслов, и тогда вполне возможно подняться до созерцания абсолютной идеи, управляющей нашим духовным
миром.
Так
средний радикальный интеллигент обычно думает, что он или призван перевернуть
мир, или принужден остаться
в довольно низком состоянии, пребывать
в нравственной неряшливости и опускаться.
Все политическое устройство этого
мира рассчитано на
среднего, ординарного, массового человека,
в котором нет ничего творческого.
Если
мир бесконечен, то
средняя плотность материи
в нем должна быть равна нулю.
В таком же положении находится
средний человек нашего христианского
мира. Он чувствует, что всё то, что делается им самим и вокруг него, есть что-то нелепое, безобразное, невозможное и противное его сознанию, чувствует, что положение это становится всё мучительнее и мучительнее и дошло уже до последней степени напряжения.
— Оставьте ссоры; тяжел камень, весок и песок, но гнев глупца тяжелее их обоих. Отец ваш был, очевидно, мудрый и справедливый человек, и свою волю он высказал
в своем завещании так же ясно, как будто бы это совершилось при сотне свидетелей. Неужели сразу не догадались вы, несчастные крикуны, что старшему брату он оставил все деньги,
среднему — весь скот и всех рабов, а младшему — дом и пашню. Идите же с
миром и не враждуйте больше.
Но — к несчастью или к счастью — Илья Ильич родился помещиком
средней руки, получал дохода не более десяти тысяч рублей на ассигнации и вследствие того мог распоряжаться судьбами
мира только
в своих мечтаниях.
Возле дилетантов доживают свой век романтики, запоздалые представители прошедшего, глубоко скорбящие об умершем
мире, который им казался вечным; они не хотят с новым иметь дела иначе как с копьем
в руке: верные преданию
средних веков, они похожи на Дон-Кихота и скорбят о глубоком падении людей, завернувшись
в одежды печали и сетования.
Об ученых корпорациях
в средних веках и
в католическом
мире мы упомянули; их не надо смешивать с новой кастой ученых, выращенной
в Германии
в последние века.
Так, у касты ученых, у людей знания
в средних веках, даже до XVII столетия, окруженных грубыми и дикими понятиями, хранилось и святое наследие древнего
мира, и воспоминание прошедших деяний, и мысль эпохи; они
в тиши работали, боясь гонений, преследований, — и слава после озарила скрытый труд их.
Исключительного владения
в настоящем они иметь не могут, потому что настоящее нисколько не похоже ни на древний
мир, ни на
средний.
Правда, эта последняя ступень, установляющая иерархическое соотношение Творца, Софии и
мира, далеко не достаточно проявлена
в ранних и
средних диалогах Платона, где может скорее получиться такое впечатление, что
мир идей, София, и есть самое высшее начало
мира, почти сливается с Божеством.
Елена Андреевна (одна). Голова болит… Каждую ночь я вижу нехорошие сны и предчувствую что-то ужасное… Какая, однако, мерзость! Молодежь родилась и воспиталась вместе, друг с другом на «ты», всегда целуются; жить бы им
в мире и
в согласии, но, кажется, скоро все съедят друг друга… Леса спасает Леший, а людей некому спасать. (Идет к левой двери, но, увидев идущих навстречу Желтухина и Юлю, уходит
в среднюю.)
В авторе"На дне"чувствуется нижегородский обыватель простого звания, прямо из
мира босяков и скитальцев попавший
в всесветные знаменитости, без той выправки, какую дает принадлежность к высшему сословию,
средняя школа, университет.
Возьмем ли мы серенады
средних веков (см. серенаду Дон-Жуана
в драме графа Ал. К. Толстого «Дон-Жуан»), возьмем ли любовные стихотворения современных поэтов, — везде видно одно и то же: всякий свою деву называет прекраснейшей
в мире.
Они знали, что последний, несмотря на то, что был католическим епископом, далеко не разделял их проекта соединения восточной и западной церквей под властью папы, а напротив, желал придать полную самостоятельность католической церкви
в России под властью местного епископа и заявлял, что «папская власть над всем католическим
миром обязана своим происхождением только крайнему и глубокому невежеству
средних веков, когда многие из латинских епископов не умели даже писать».
Про христианство одинаково можно сказать, что оно и самая мистическая религия
в мире и что она — религия совсем не мистическая, а исторически-бытовая и удивительно приспособленная к
среднему уровню людей, к их житейской трезвости.
Не говоря уже об учителях церкви древнего
мира: Татиане, Клименте, Оригене, Тертуллиане, Киприане, Лактанции и других, противоречие это сознавалось и
в средние века,
в новое же время выяснялось всё больше и больше и выражалось и
в огромном количестве сект, отрицающих противное христианству государственное устройство с необходимым условием существования его — насилием, и
в самых разнообразных гуманитарных учениях, даже не признающих себя христианскими, которые все, так же, как и особенно распространившиеся
в последнее время учения социалистические, коммунистические, анархические, суть не что иное, как только односторонние проявления отрицающего насилие христианского сознания
в его истинном значении.
Но
в средние века было так много замечательных мыслителей и такое разнообразие
в мире мысли, как ни
в одну эпоху.