Неточные совпадения
Да и
в самом Верхлёве стоит, хотя большую часть года пустой, запертой дом, но туда частенько забирается шаловливый мальчик, и там видит он длинные
залы и галереи, темные портреты на стенах, не с грубой свежестью, не с жесткими большими руками, — видит томные голубые глаза, волосы под пудрой, белые, изнеженные лица, полные груди, нежные с
синими жилками руки
в трепещущих манжетах, гордо положенные на эфес шпаги; видит ряд благородно-бесполезно
в неге протекших поколений,
в парче, бархате и кружевах.
Мортье вспомнил, что он знал моего отца
в Париже, и доложил Наполеону; Наполеон велел на другое утро представить его себе.
В синем поношенном полуфраке с бронзовыми пуговицами, назначенном для охоты, без парика,
в сапогах, несколько дней не чищенных,
в черном белье и с небритой бородой, мой отец — поклонник приличий и строжайшего этикета — явился
в тронную
залу Кремлевского дворца по зову императора французов.
12 января утром — торжественный акт
в университете
в присутствии высших властей столицы. Три четверти
зала наполняет студенческая беднота, промышляющая уроками: потертые тужурки, блины-фуражки с выцветшими добела, когда-то
синими околышами… Но между ними сверкают шитые воротники роскошных мундиров дорогого сукна на белой шелковой подкладке и золочеными рукоятками шпаг по моде причесанные франтики: это дети богачей.
В зале потолок изображал все небо: по
синему полю были насажены звезды из сусального золота, а
в средине золотой треугольник с лучами.
С трудом вспоминал он, как для храбрости пил он на извозчике отвратительно пахнувший настоящими постельными клопами ром, как его мутило от этого пойла, как он вошел
в большую
залу, где огненными колесами вертелись огни люстр и канделябров на стенах, где фантастическими розовыми,
синими, фиолетовыми пятнами двигались женщины и ослепительно-пряным, победным блеском сверкала белизна шей, грудей и рук.
Опять загремела музыка. Ромашов с ненавистью поглядел
в окно на сияющее медное жерло тромбона, который со свирепым равнодушием точно выплевывал
в залу рявкающие и хрипящие звуки. И солдат, который играл на нем, надув щеки, выпучив остекленевшие глаза и
посинев от напряжения, был ему ненавистен.
Но всеблагое Провидение, ведающее меру человеческого терпения, смилостивилось: зеленые суконные портьеры, закрывавшие дверь противоположного входу конца покоя, распахнулись, и вдоль
залы, быстро кося ножками, прожег маленький борзый паучок, таща под мышкой
синюю папку с надписью «к докладу», и прежде, чем он скрылся,
в тех же самых темных полотнищах сукна, откуда он выскочил, заколыхался огромный кит…
Гордей Евстратыч еще раз приостановился, расправил бороду и вошел
в пустой громадный
зал, который просто ошеломил его своей обстановкой: зеркала во всю стену, ореховая дорогая мебель с
синей бархатной обивкой, такие же драпировки, малахитовые вазы перед окнами, рояль у одной стены, громадная картина
в резной черной массивной раме,
синие бархатные обои с золотыми разводами, навощенный паркет — все так и запрыгало
в глазах у Гордея Евстратыча.
В доме Прозоровых. Гостиная с колоннами, за которыми виден большой
зал. Полдень; на дворе солнечно, весело.
В зале накрывают стол для завтрака. Ольга
в синем форменном платье учительницы женской гимназии, все время поправляет ученические тетрадки, стоя на ходу; Маша
в черном платье, со шляпкой на коленях, сидит и читает книжку; Ирина
в белом платье стоит задумавшись.
Он напал случайно на очень хороший бельэтаж небольшого домика;
в этом бельэтаже приходилось по три одиноких комнаты со сторон и посередине необыкновенно изящный круглый
зал, оклеенный темно-синими парижскими обоями с широким золотым карнизом.
Бутон опускает сначала занавес, отделяющий от нас сцену, а затем громадный главный, отделяющий сцену от зрительного
зала. И вот она одна видна нам
в профиль. Она приподнята над уборными, пуста. Ярко сияют восковые свечи
в люстрах.
Зала не видно, видна лишь крайняя золоченая ложа, но она пуста. Чувствуется только таинственная, насторожившаяся
синь чуть затемненного
зала.
Между тем
в зале уже гремела музыка, и бал начинал оживляться; тут было всё, что есть лучшего
в Петербурге: два посланника, с их заморскою свитою, составленною из людей, говорящих очень хорошо по-французски (что впрочем вовсе неудивительно) и поэтому возбуждавших глубокое участие
в наших красавицах, несколько генералов и государственных людей, — один английский лорд, путешествующий из экономии и поэтому не почитающий за нужное ни говорить, ни смотреть, зато его супруга, благородная леди, принадлежавшая к классу blue stockings [
синих чулок (англ.)] и некогда грозная гонительница Байрона, говорила за четверых и смотрела
в четыре глаза, если считать стеклы двойного лорнета,
в которых было не менее выразительности, чем
в ее собственных глазах; тут было пять или шесть наших доморощенных дипломатов, путешествовавших на свой счет не далее Ревеля и утверждавших резко, что Россия государство совершенно европейское, и что они знают ее вдоль и поперек, потому что бывали несколько раз
в Царском Селе и даже
в Парголове.
В общей
зале перед маленьким столом, подле почерневшего, во весь рост портрета императора Александра, сидели за шампанским несколько человек — здешних дворян, должно быть, и
в сторонке какие-то купцы, проезжающие,
в синих шубах.
Музыканты, дворовые люди предводителя, стоя
в буфете, очищенном на случай бала, уже заворотив рукава сюртуков, по данному знаку заиграли старинный польский «Александр, Елисавета», и при ярком и мягком освещении восковых свеч по большой паркетной
зале начинали плавно проходить: екатерининский генерал-губернатор, со звездой, под руку с худощавой предводительшей, предводитель под руку с губернаторшей и т. д. — губернские власти
в различных сочетаниях и перемещениях, когда Завальшевский,
в синем фраке с огромным воротником и буфами на плечах,
в чулках и башмаках, распространяя вокруг себя запах жасминных духов, которыми были обильно спрыснуты его усы, лацкана и платок, вместе с красавцем-гусаром
в голубых обтянутых рейтузах и шитом золотом красном ментике, на котором висели владимирский крест и медаль двенадцатого года, вошли
в залу.
— А мастер танцовать! — сказала толстая помещица, следя за ногами
в синих рейтузах, мелькавшими по
зале, и мысленно считая: раз, два, три; раз, два, три… — мастер!
Цветы у нас стояли
в разных
залах:
Желтофиолей много золотых
И много гиацинтов,
синих, алых,
И палевых, и бледно-голубых;
И я, миров искатель небывалых,
Любил вникать
в благоуханье их,
И
в каждом запах индивидуальный
Мне музыкой как будто веял дальнoй.
В дверях
залы подле близоруко щурившейся начальницы стояла стройная, тоненькая, изящная, как французская статуэтка, нарядно, почти роскошно одетая дама
в синем шелковом платье и
в огромной шляпе со страусовыми перьями на голове.
На тихой Старо-Дворянской улице серел широкий дом с большими окнами. Густые ясени через забор сада раскинули над тротуаром темный навес. Варвара Васильевна позвонила. Вошли
в прихожую.
В дверях
залы появилась молодая дама
в светлой блузе — белая и полная, с красивыми
синими глазами.
Станция Лазарево. Блестящая пролетка с парой на отлете, кучер
в синей рубашке и бархатной безрукавке,
в круглой шапочке с павлиньими перьями. Мягкое покачивание, блеск солнечного утра, запах конского пота и дегтя,
в теплом ветре — аромат желтой сурепицы с темных зеленей овсов. Волнение и ожидание
в душе,
Зала с блестящим паркетом. Накрытый чайный стол. Володя исчез. Мы с Мишей робко стояли у окна.
Во всем этом Васильев не видел ничего ни нового, ни любопытного. Ему казалось, что эту
залу, рояль, зеркало
в дешевой золотой раме, аксельбант, платье с
синими полосами и тупые, равнодушные лица он видел уже где-то и не один раз. Потемок же, тишины, тайны, виноватой улыбки, всего того, что ожидал он здесь встретить и что пугало его, он не видел даже тени.
Немного погодя
в залу вошла третья барышня. Эта была
в ярко-красном платье с
синими полосами. Лицо ее было густо и неумело накрашено, лоб прятался за волосами, глаза глядели не мигая и испуганно. Войдя, она тотчас же запела сильным, грубым контральто какую-то песню. За нею показалась четвертая барышня, за нею пятая…
Гришуткин и Свистицкий вошли
в зал. Там стоял большой стол, уставленный закусками и винами. За одним прибором сидела дочь хозяина Надежда Ивановна, молодая брюнетка,
в глубоком трауре по недавно умершем муже; за другим, рядом с ней, товарищ прокурора Тюльпанский, молодой человек с бачками и множеством
синих жилок на лице.
Там,
в зрительном
зале, с одного из кресел поднимается знакомая уже мне фигура
в синем вицмундире. Это инспектор драматических курсов Виталий Прокофьевич Пятницкий.
В его руках большой листок —
в нем помечены фамилии экзаменующихся.
Венчание происходило
в церкви государственного контроля у
Синего моста. Там же
в залах поздравляли молодых.
В этот момент
в залу не вошел, а буквально влетел репортер и рецензент одной из самых распространенных
в Петербурге газет мелкой прессы, Марк Иванович Вывих. Это был высокий, стройный молодой человек, блондин, со слегка одутловатым лицом,
в синих очках.
Залы были полны.
В первой были дворяне
в мундирах, во второй купцы с медалями,
в бородах и
синих кафтанах. По
зале дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели, на стульях с высокими спинками, важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по
зале.