Неточные совпадения
Очевидно, стало быть, что Беневоленский был не столько честолюбец, сколько добросердечный доктринер, [Доктринер — начетчик, человек, придерживающийся заучен — ных, оторванных от жизни истин, принятых правил.] которому казалось предосудительным даже утереть себе
нос, если
в законах не формулировано ясно, что «всякий имеющий надобность утереть
свой нос — да утрет».
Здоровая на вид, нарядная кормилица, испугавшись, что ей откажут, проговорила себе что-то под
нос и, запрятывая большую грудь, презрительно улыбнулась над сомнением
в своей молочности.
В этой улыбке Алексей Александрович тоже нашел насмешку над
своим положением.
Левин вошел
в денник, оглядел Паву и поднял краснопегого теленка на его шаткие, длинные ноги. Взволнованная Пава замычала было, но успокоилась, когда Левин подвинул к ней телку, и, тяжело вздохнув, стала лизать ее шаршавым языком. Телка, отыскивая, подталкивала
носом под пах
свою мать и крутила хвостиком.
Свияжский сидел боком к столу, облокоченною рукой поворачивая чашку, другою собирая
в кулак
свою бороду и поднося ее к
носу и опять выпуская, как бы нюхая.
Так они прошли первый ряд. И длинный ряд этот показался особенно труден Левину; но зато, когда ряд был дойден, и Тит, вскинув на плечо косу, медленными шагами пошел заходить по следам, оставленным его каблуками по прокосу, и Левин точно так же пошел по
своему прокосу. Несмотря на то, что пот катил градом по его лицу и капал с
носа и вся спина его была мокра, как вымоченная
в воде, — ему было очень хорошо.
В особенности радовало его то, что он знал теперь, что выдержит.
Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, — ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши
нос из походной телеги
своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект, глядел и на шедшего
в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего
в сибирке [Сибирка — кафтан с перехватом и сборками.] на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними
в бедную жизнь их.
Он стряхнул так, что Чичиков почувствовал удар сапога
в нос, губы и округленный подбородок, но не выпустил сапога и еще с большей силой держал ногу
в своих объятьях.
Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со
своего плеча: хватила топором раз — вышел
нос, хватила
в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и
в силу такого неповорота редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь.
Это займет, впрочем, не много времени и места, потому что не много нужно прибавить к тому, что уже читатель знает, то есть что Петрушка ходил
в несколько широком коричневом сюртуке с барского плеча и имел, по обычаю людей
своего звания, крупный
нос и губы.
— Да шашку-то, — сказал Чичиков и
в то же время увидел почти перед самым
носом своим и другую, которая, как казалось, пробиралась
в дамки; откуда она взялась, это один только Бог знал. — Нет, — сказал Чичиков, вставши из-за стола, — с тобой нет никакой возможности играть! Этак не ходят, по три шашки вдруг.
— Хорошо, хорошо, веди себя и вперед хорошо! — сказал Чичиков и вошел
в свою комнату. Проходя переднюю, он покрутил
носом и сказал Петрушке: — Ты бы, по крайней мере, хоть окна отпер!
Карл Иваныч, с очками на
носу и книгой
в руке, сидел на
своем обычном месте, между дверью и окошком.
Последняя смелость и решительность оставили меня
в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили
свои подарки, и застенчивость моя дошла до последних пределов: я чувствовал, как кровь от сердца беспрестанно приливала мне
в голову, как одна краска на лице сменялась другою и как на лбу и на
носу выступали крупные капли пота. Уши горели, по всему телу я чувствовал дрожь и испарину, переминался с ноги на ногу и не трогался с места.
Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале, на цыпочках прокрадешься наверх,
в классную, смотришь — Карл Иваныч сидит себе один на
своем кресле и с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из
своих любимых книг. Иногда я заставал его и
в такие минуты, когда он не читал: очки спускались ниже на большом орлином
носу, голубые полузакрытые глаза смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались.
В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем.
Но Тарас не спал; он сидел неподвижен и слегка барабанил пальцами по столу; он держал во рту люльку и пускал дым, от которого жид спросонья чихал и заворачивал
в одеяло
свой нос.
Сокол, висевший
в золотой клетке под балконом, был также зрителем: перегнувши набок
нос и поднявши лапу, он с
своей стороны рассматривал также внимательно народ.
Может быть, Катерина Ивановна считала себя обязанною перед покойником почтить его память «как следует», чтобы знали все жильцы и Амалия Ивановна
в особенности, что он был «не только их совсем не хуже, а, может быть, еще и гораздо получше-с» и что никто из них не имеет права перед ним «
свой нос задирать».
Журавль
свой нос по шею
Засунул к Волку
в пасть и с трудностью большею
Кость вытащил и стал за труд просить.
Базаров высунулся из тарантаса, а Аркадий вытянул голову из-за спины
своего товарища и увидал на крылечке господского домика высокого, худощавого человека с взъерошенными волосами и тонким орлиным
носом, одетого
в старый военный сюртук нараспашку. Он стоял, растопырив ноги, курил длинную трубку и щурился от солнца.
Катя слегка присела, поместилась возле сестры и принялась разбирать цветы. Борзая собака, имя которой было Фифи, подошла, махая хвостом, поочередно к обоим гостям и ткнула каждого из них
своим холодным
носом в руку.
Николай Петрович попал
в мировые посредники и трудится изо всех сил; он беспрестанно разъезжает по
своему участку; произносит длинные речи (он придерживается того мнения, что мужичков надо «вразумлять», то есть частым повторением одних и тех же слов доводить их до истомы) и все-таки, говоря правду, не удовлетворяет вполне ни дворян образованных, говорящих то с шиком, то с меланхолией о манципации (произнося ан
в нос), ни необразованных дворян, бесцеремонно бранящих «евту мунципацию».
Говорили все и, как всегда, невнимательно слушая, перебивая друг друга, стремясь обнародовать
свои мысли. Брюнетка, туго зажатая
в гладкое, как трико, платье красного цвета, толстогубая,
в пенсне на крупном
носу, доказывала приятным грудным голосом...
Плывущей
своей походкой этот важный человек переходил из одного здания
в другое, каменное лицо его было неподвижно, только чуть-чуть вздрагивали широкие ноздри монгольского
носа и сокращалась брезгливая губа, но ее движение было заметно лишь потому, что щетинились серые волосы
в углах рта.
Забыв поблагодарить, Самгин поднял
свои чемоданы, вступил
в дождь и через час, взяв ванну, выпив кофе, сидел у окна маленькой комнатки, восстановляя
в памяти сцену
своего знакомства с хозяйкой пансиона. Толстая, почти шарообразная,
в темно-рыжем платье и сером переднике,
в очках на
носу, стиснутом подушечками красных щек, она прежде всего спросила...
Дронов шмыгал
носом, скашивал
в сторону беспокойные глазки
свои и не отвечал.
Две комнаты
своей квартиры доктор сдавал: одну — сотруднику «Нашего края» Корневу, сухощавому человеку с рыжеватой бородкой, детскими глазами и походкой болотной птицы, другую — Флерову, человеку лет сорока,
в пенсне на остром
носу, с лицом, наскоро слепленным из мелких черточек и тоже сомнительно украшенным редкой, темной бородкой.
Сказав матери, что у него устают глаза и что
в гимназии ему посоветовали купить консервы, он на другой же день обременил
свой острый
нос тяжестью двух стекол дымчатого цвета.
Маленький пианист
в чесунчовой разлетайке был похож на нетопыря и молчал, точно глухой, покачивая
в такт словам женщин унылым
носом своим. Самгин благосклонно пожал его горячую руку, было так хорошо видеть, что этот человек с лицом, неискусно вырезанным из желтой кости, совершенно не достоин красивой женщины, сидевшей рядом с ним. Когда Спивак и мать обменялись десятком любезных фраз, Елизавета Львовна, вздохнув, сказала...
Клим вздрогнул, представив тело Лидии
в этих холодных, странно белых руках. Он встал и начал ходить по комнате, бесцеремонно топая; он затопал еще сильнее, увидав, что Диомидов повернул к нему
свой синеватый
нос и открыл глаза, говоря...
Теперь, взглянув
в коридор сквозь щель неплотно прикрытой двери, Клим увидал, что черный человек затискивает
в комнату
свою, как подушку
в чемодан, пышную, маленькую сестру квартирохозяйки, — затискивает и воркует
в нос...
Он читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов церкви, читал «Родословную историю татар» Абдул-гази Багодур-хана и, читая, покачивал головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц книги странные факты и мысли. Самгину казалось, что от этого
нос его становился заметней, а лицо еще более плоским.
В книгах нет тех странных вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность
своего ума.
— Я государству — не враг, ежели такое большое дело начинаете, я землю дешево продам. — Человек
в поддевке повернул голову, показав Самгину темный глаз, острый
нос, седую козлиную бородку, посмотрел, как бородатый
в сюртуке считает поданное ему на тарелке серебро сдачи со счета, и вполголоса сказал
своему собеседнику...
Суховато и очень
в нос говорила французские фразы, играя лорнетом пред
своим густо напудренным лицом, и, прежде чем предложить гостям сесть, удобно уселась сама.
После чая все займутся чем-нибудь: кто пойдет к речке и тихо бродит по берегу, толкая ногой камешки
в воду; другой сядет к окну и ловит глазами каждое мимолетное явление: пробежит ли кошка по двору, пролетит ли галка, наблюдатель и ту и другую преследует взглядом и кончиком
своего носа, поворачивая голову то направо, то налево. Так иногда собаки любят сидеть по целым дням на окне, подставляя голову под солнышко и тщательно оглядывая всякого прохожего.
«Я соблазнитель, волокита! Недостает только, чтоб я, как этот скверный старый селадон, с маслеными глазами и красным
носом, воткнул украденный у женщины розан
в петлицу и шептал на ухо приятелю о
своей победе, чтоб… чтоб… Ах, Боже мой, куда я зашел! Вот где пропасть! И Ольга не летает высоко над ней, она на дне ее… за что, за что…»
В Петербурге он прежде всего бросился к Кирилову. Он чуть не ощупывал его, он ли это, тут ли, не уехал ли без него, и повторил ему
свои новые артистические упования на скульптуру. Кирилов сморщился, так что
нос ушел совсем
в бороду, — и отвернулся с неудовольствием.
— Никогда! — повторил он с досадой, — какая ложь
в этих словах: «никогда», «всегда»!.. Конечно, «никогда»: год, может быть, два… три… Разве это не — «никогда»? Вы хотите бессрочного чувства? Да разве оно есть? Вы пересчитайте всех ваших голубей и голубок: ведь никто бессрочно не любит. Загляните
в их гнезда — что там? Сделают
свое дело, выведут детей, а потом воротят
носы в разные стороны. А только от тупоумия сидят вместе…
От него я добился только — сначала, что кузина твоя — a pousse la chose trop loin… qu’elle a fait un faux pas… а потом — что после визита княгини Олимпиады Измайловны, этой гонительницы женских пороков и поборницы добродетелей, тетки разом слегли,
в окнах опустили шторы, Софья Николаевна сидит у себя запершись, и все обедают по
своим комнатам, и даже не обедают, а только блюда приносятся и уносятся нетронутые, — что трогает их один Николай Васильевич, но ему запрещено выходить из дома, чтоб как-нибудь не проболтался, что граф Милари и
носа не показывает
в дом, а ездит старый доктор Петров, бросивший давно практику и
в молодости лечивший обеих барышень (и бывший их любовником, по словам старой, забытой хроники — прибавлю
в скобках).
Он нарочно станет думать о
своих петербургских связях, о приятелях, о художниках, об академии, о Беловодовой — переберет два-три случая
в памяти, два-три лица, а четвертое лицо выйдет — Вера. Возьмет бумагу, карандаш, сделает два-три штриха — выходит ее лоб,
нос, губы. Хочет выглянуть из окна
в сад,
в поле, а глядит на ее окно: «Поднимает ли белая ручка лиловую занавеску», как говорит справедливо Марк. И почем он знает? Как будто кто-нибудь подглядел да сказал ему!
— Оставим мое честное лицо, — продолжал я рвать, — я знаю, что вы часто видите насквозь, хотя
в других случаях не дальше куриного
носа, — и удивлялся вашей способности проницать. Ну да, у меня есть «
своя идея». То, что вы так выразились, конечно случайность, но я не боюсь признаться: у меня есть «идея». Не боюсь и не стыжусь.
Ну, так вот я
в дороге. Как же, спросите вы, после тропиков показались мне морозы? А ничего. Сижу
в своей открытой повозке, как
в комнате; а прежде боялся, думал, что
в 30˚ не проедешь тридцати верст; теперь узнал, что проедешь лучше при 30˚ и скорее, потому что ямщики мчат что есть мочи; у них зябнут руки и ноги, зяб бы и
нос, но они надевают на шею боа.
Два его товарища, лежа
в своей лодке, нисколько не смущались тем, что она черпала, во время шквала, и кормой, и
носом; один лениво выливал воду ковшом, а другой еще ленивее смотрел на это.
Мы шли по полям, засеянным разными овощами. Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти или двухстах друг от друга. Заглядывали
в домы; «Чинь-чинь», — говорили мы жителям: они улыбались и просили войти. Из дверей одной фермы выглянул китаец, седой,
в очках с огромными круглыми стеклами, державшихся только на
носу.
В руках у него была книга. Отец Аввакум взял у него книгу, снял с его
носа очки, надел на
свой и стал читать вслух по-китайски, как по-русски. Китаец и рот разинул. Книга была — Конфуций.
«Почему ж, — думал я, — не быть у китайца русым волосам и красному
носу, как у европейца? ведь англичане давно уж распространяют
в Китае просвещение и завели много
своего.
Наши отталкивались, пока могли, наконец Зеленый врезался с
своей шлюпкой
в средину их лодок так, что у одной отвалился
нос, который и был привезен на фрегат.
Священник, разговаривая с смотрителем, совал крест и
свою руку
в рот, а иногда
в нос подходившим к нему арестантам, арестанты же старались поцеловать и крест и руку священника.
Рояль был прекрасный, и исполнение симфонии было хорошее. По крайней мере, так показалось Нехлюдову, любившему и знавшему эту симфонию. Слушая прекрасное анданте, он почувствовал щипание
в носу от умиления над самим собою и всеми
своими добродетелями.
Уже лет восемь всякий раз без ошибки, как только он доходил до этого места
своей очень нравившейся ему речи, он чувствовал спазму
в горле, щипание
в носу, и из глаз текли слезы.
Не отъехал он и 100 шагов, как ему встретилась сопутствуемая опять конвойным с ружьем ломовая телега, на которой лежал другой, очевидно уже умерший арестант. Арестант лежал на спине на телеге, и бритая голова его с черной бородкой, покрытая блинообразной шапкой, съехавшей на лицо до
носа, тряслась и билась при каждом толчке телеги. Ломовой извозчик
в толстых сапогах правил лошадью, идя рядом. Сзади шел городовой. Нехлюдов тронул за плечо
своего извозчика.
Обрюзглое лицо, мешки под глазами, красный
нос, мутный тупой взгляд больших темных глаз и дрожавшие руки красноречиво свидетельствовали, чем занималась пани Марина
в своих пяти комнатах, где у Приваловых был устроен приют для какого-то беглого архиерея.