Неточные совпадения
Хотя она бессознательно (как она действовала
в это последнее время
в отношении ко всем молодым мужчинам) целый вечер делала всё возможное для того, чтобы возбудить
в Левине чувство любви к себе, и хотя она знала, что она достигла этого, насколько это возможно
в отношении к женатому честному человеку и
в один вечер, и хотя он очень понравился ей (несмотря на резкое различие, с
точки зрения мужчин, между Вронским и Левиным, она, как женщина, видела
в них то
самое общее, за что и Кити полюбила и Вронского и Левина), как только он вышел из комнаты, она перестала думать о нем.
Хотя он и должен был признать, что
в восточной,
самой большой части России рента еще нуль, что заработная плата выражается для девяти десятых восьмидесятимиллионного русского населения только пропитанием
самих себя и что капитал еще не существует иначе, как
в виде
самых первобытных орудий, но он только с этой
точки зрения рассматривал всякого рабочего, хотя во многом и не соглашался с экономистами и имел свою новую теорию о заработной плате, которую он и изложил Левину.
— Я разбит, я убит, я не человек более! — сказал Алексей Александрович, выпуская ее руку, но продолжая глядеть
в ее наполненные слезами глаза. — Положение мое тем ужасно, что я не нахожу нигде,
в самом себе не нахожу
точки опоры.
Он стал перечислять боевые выступления рабочих
в провинции, факты террора, схватки с черной сотней, взрывы аграрного движения; он говорил обо всем этом, как бы напоминая себе
самому, и тихонько постукивал кулаком по столу, ставя
точки. Самгин хотел спросить: к чему приведет все это? Но вдруг с полной ясностью почувствовал, что спросил бы равнодушно, только по обязанности здравомыслящего человека. Каких-либо иных оснований для этого вопроса он не находил
в себе.
Где Вера не была приготовлена, там она слушала молча и следила зорко — верует ли
сам апостол
в свою доктрину, есть ли у него
самого незыблемая
точка опоры, опыт, или он только увлечен остроумной или блестящей гипотезой. Он манил вперед образом какого-то громадного будущего, громадной свободы, снятием всех покрывал с Изиды — и это будущее видел чуть не завтра, звал ее вкусить хоть часть этой жизни, сбросить с себя старое и поверить если не ему, то опыту. «И будем как боги!» — прибавлял он насмешливо.
Он тихо, почти машинально, опять коснулся глаз: они стали более жизненны, говорящи, но еще холодны. Он долго водил кистью около глаз, опять задумчиво мешал краски и провел
в глазу какую-то черту, поставил нечаянно
точку, как учитель некогда
в школе поставил на его безжизненном рисунке, потом сделал что-то, чего и
сам объяснить не мог,
в другом глазу… И вдруг
сам замер от искры, какая блеснула ему из них.
Помню даже промелькнувшую тогда одну догадку: именно безобразие и бессмыслица той последней яростной вспышки его при известии о Бьоринге и отсылка оскорбительного тогдашнего письма; именно эта крайность и могла служить как бы пророчеством и предтечей
самой радикальной перемены
в чувствах его и близкого возвращения его к здравому смыслу; это должно было быть почти как
в болезни, думал я, и он именно должен был прийти к противоположной
точке — медицинский эпизод и больше ничего!
Пусть Ефим, даже и
в сущности дела, был правее меня, а я глупее всего глупого и лишь ломался, но все же
в самой глубине дела лежала такая
точка, стоя на которой, был прав и я, что-то такое было и у меня справедливого и, главное, чего они никогда не могли понять.
Теперь сделаю резюме: ко дню и часу моего выхода после болезни Ламберт стоял на следующих двух
точках (это-то уж я теперь наверно знаю): первое, взять с Анны Андреевны за документ вексель не менее как
в тридцать тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и с ним вдруг обвенчать ее — одним словом,
в этом роде. Тут даже составлен был целый план; ждали только моей помощи, то есть
самого документа.
Совершенно ошибочна та
точка зрения, которая видит
в политической жизни
самые корыстные чувства людей и социальных групп.
Но с более глубокой, внутренней
точки зрения
сами эти пространства можно рассматривать как внутренний, духовный факт
в русской судьбе.
В России с
самых противоположных
точек зрения проповедуется аскетическое воздержание от идейного творчества, от жизни мысли, переходящей пределы утилитарно нужного для целей социальных, моральных или религиозных.
Наконец дело дошло до той
точки в рассказе, когда он вдруг узнал, что Грушенька его обманула и ушла от Самсонова тотчас же, как он привел ее, тогда как
сама сказала, что просидит у старика до полуночи: «Если я тогда не убил, господа, эту Феню, то потому только, что мне было некогда», — вырвалось вдруг у него
в этом месте рассказа.
Это
самая высокая
точка в центральной части Сихотэ-Алиня.
У
самой головы оврага,
в нескольких шагах от той
точки, где он начинается узкой трещиной, стоит небольшая четвероугольная избушка, стоит одна, отдельно от других.
3 часа мы шли без отдыха, пока
в стороне не послышался шум воды. Вероятно, это была та
самая река Чау-сун, о которой говорил китаец-охотник. Солнце достигло своей кульминационной
точки на небе и палило вовсю. Лошади шли, тяжело дыша и понурив головы.
В воздухе стояла такая жара, что далее
в тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни зверей, ни птиц; только одни насекомые носились
в воздухе, и чем сильнее припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
Мне глубоко антипатична
точка зрения слишком многих эмигрантов, согласно которой большевистская революция сделана какими-то злодейскими силами, чуть ли не кучкой преступников,
сами же они неизменно пребывают
в правде и свете.
В первый момент доктор не придал письму никакого значения, как безыменной клевете, но потом оно его начало беспокоить с новой
точки зрения: лично
сам он мог наплевать на все эти сплетни, но ведь о них, вероятно, говорит целый город.
И это поистине революционная
точка зрения, знаменующая собой переворот
в теории знания, так как большая дорога
в развитии теории знания вела до сих пор к все большему и большему разобщению между субъектом и объектом и полному отрицанию возможности овладеть бытием, добиться присутствия
в знании
самой действительности.
Только
в глубоких наших связях с универсальным бытием,
в лежащей
в нас
точке пересечения двух миров и можно искать разгадки этой болезненности нашего восприятия мира и
самого процесса знания.
Положительная наука есть
в конце концов единственная
точка опоры гносеологов, но
сама положительная наука может обойтись без их услуг.
Между тем с поселенцами конкурируют японцы, производящие ловлю контрабандным образом или за пошлины, и чиновники, забирающие лучшие места для тюремных ловель, и уже близко время, когда с проведением сибирской дороги и развитием судоходства слухи о невероятных богатствах рыбы и пушного зверя привлекут на остров свободный элемент; начнется иммиграция, организуются настоящие рыбные ловли,
в которых ссыльный будет принимать участие не как хозяин-промышленник, а лишь как батрак, затем, судя по аналогии, начнутся жалобы на то, что труд ссыльных во многих отношениях уступает труду свободных, даже манз и корейцев; с
точки зрения экономической, ссыльное население будет признано бременем для острова, и с увеличением иммиграции и развитием оседлой и промышленной жизни на острове
само государство найдет более справедливым и выгодным стать на сторону свободного элемента и прекратить ссылку.
Автор сводит нас с официальной юридической
точки зрения и вводит
в самую сущность совершающегося факта, заставляет бесчестный замысел создаваться и расти даред нашими глазами.
А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?»
Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то
в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь
в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося
в унижении,
в глазах света, то есть, смотря с этой
точки зрения, то есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но всё же и князь не без состояния, хотя бы только даже и некоторого.
Он понимал также, что старик вышел
в упоении от своего успеха; но ему все-таки предчувствовалось, что это был один из того разряда лгунов, которые хотя и лгут до сладострастия и даже до самозабвения, но и на
самой высшей
точке своего упоения все-таки подозревают про себя, что ведь им не верят, да и не могут верить.
Если бы князь мог быть
в эту минуту внимательнее, то он, может быть, догадался бы, что Ивану Федоровичу хочется между прочим что-то и от него выведать, или, лучше сказать, прямо и открыто о чем-то спросить его, но все не удается дотронуться до
самой главной
точки.
Половину вы вчера от меня уже услышали: я вас считаю за
самого честного и за
самого правдивого человека, всех честнее и правдивее, и если говорят про вас, что у вас ум… то есть, что вы больны иногда умом, то это несправедливо; я так решила и спорила, потому что хоть вы и
в самом деле больны умом (вы, конечно, на это не рассердитесь, я с высшей
точки говорю), то зато главный ум у вас лучше, чем у них у всех, такой даже, какой им и не снился, потому что есть два ума: главный и не главный.
И наконец, мне кажется, мы такие розные люди на вид… по многим обстоятельствам, что, у нас, пожалуй, и не может быть много
точек общих, но, знаете, я
в эту последнюю идею
сам не верю, потому очень часто только так кажется, что нет
точек общих, а они очень есть… это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на глаз сортируются и ничего не могут найти…
Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во все эти два месяца хоть какой-нибудь
точки, на которую мог бы опереться приличнее и выставить себя благороднее; чувствовавший, что еще новичок на избранной дороге и, пожалуй, не выдержит; с отчаяния решившийся наконец у себя дома, где был деспотом, на полную наглость, но не смевший решиться на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней минуты с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению
самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже было донесено; поклявшийся всеми клятвами больно наверстать ей всё это впоследствии, и
в то же время ребячески мечтавший иногда про себя свести концы и примирить все противоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу, и, главное,
в такую минуту!
— Гм… ежели вы с
точки зрения"духа жива"… Скажите, пожалуйста, этот"дух жив" — ведь это то
самое, что
в прежние времена было известно под именем"корней и нитей"?
Он прямо
в настоящую
точку ударит, он сделает это уже по тому одному, что
самое воссоединение его
в лоно князя Ивана Семеныча может произойти лишь ценою сожжения тебеньковских кораблей.
В убогом флигельке Прозорова мигает слабый свет, который смотрится
в густой тени тополей и черемух яркой
точкой.
Сам Прозоров лежит на прорванном диване с папироской
в зубах. Около него на стуле недопитая бутылка с водкой, пепельница с окурками, рюмка с обломанным донышком и огрызки соленого огурца.
Потом —
в руках у меня командная трубка, и лет —
в ледяной, последней тоске — сквозь тучи —
в ледяную, звездно-солнечную ночь. Минуты, часы. И очевидно, во мне все время лихорадочно, полным ходом — мне же
самому неслышный логический мотор. Потому что вдруг
в какой-то
точке синего пространства: мой письменный стол, над ним — жаберные щеки Ю, забытый лист моих записей. И мне ясно: никто, кроме нее, — мне все ясно…
Однажды
в детстве, помню, нас повели на аккумуляторную башню. На
самом верхнем пролете я перегнулся через стеклянный парапет, внизу — точки-люди, и сладко тикнуло сердце: «А что, если?» Тогда я только еще крепче ухватился за поручни; теперь — я прыгнул вниз.
Степан рассказывал про все свои убийства, нахмурив брови и устремив глаза
в одну
точку,
самым простым, деловитым тоном, стараясь вспомнить все подробности: «Вышел он, — рассказывал Степан про первое убийство, — босой, стал
в дверях, я его, значит, долбанул раз, он и захрипел, я тогда сейчас взялся за бабу» и т. д.
Так куда! затопал ногами и слышать никаких резонов не хочет! И точно, представили. Расписал он это
самым наижалостнейшим образом: и про женитьбу-то упомянул, и про стыд девический, и про лета молодые, неопытные — все тут было; только
в настоящую
точку,
в ту
самую,
в которую спервоначала бить следовало, попасть забыл: не упомянул, что приговор на предмет двенадцатилетней, а не осьмнадцатилетней девки написан. Ну, и вышло точно так, как секретарь сказывал.
"Ну-с, прощайте! тороплюсь!" — повторял он мысленно обычный посетительский припев, и это было
самое большее, на что он мог
в настоящее время рассчитывать, с
точки зрения дружества.
Это обезличение людей
в смысле нравственном и умственном и, напротив, слишком яркое выделение их с
точки зрения покроя жилетов и количества съедаемых"шатобрианов", это отсутствие всяких поводов для заявления о своей самостоятельности — вот
в чем, по моему мнению, заключается
самая неприглядная сторона заграничных шатаний.
Мало того, что она держит народ
в невежестве и убивает
в нем чувство
самой простой справедливости к
самому себе (до этого, по-видимому, никому нет дела), — она чревата последствиями иного, еще более опасного, с
точки зрения предупреждения и пресечения, свойства.
Все эти слухи и вести проникают
в училище. Юнкера
сами не знают, чему верить и чему не верить. Как-то нелепо странна, как-то уродливо неправдоподобна мысль, что государю, вершинной, единственной
точке той великой пирамиды, которая зовется Россией, может угрожать опасность и даже
самая смерть от случайного крушения поезда. Значит, выходит, что и все существование такой необъятно большой, такой неизмеримо могучей России может зависеть от одного развинтившегося дорожного болта.
— Ну разумеется, не терять же вещи, — поднял к его лицу фонарь Петр Степанович. — Но ведь вчера все условились, что взаправду принимать не надо. Пусть он укажет только вам
точку, где у него тут зарыто; потом
сами выроем. Я знаю, что это где-то
в десяти шагах от какого-то угла этого грота… Но черт возьми, как же вы это забыли, Липутин? Условлено, что вы встретите его один, а уже потом выйдем мы… Странно, что вы спрашиваете, или вы только так?
Извольте, я поставлю
точки, если вам так нужно мое унижение: права я не имею, полномочие невозможно; Лизавета Николаевна ни о чем не знает, а жених ее потерял последний ум и достоин сумасшедшего дома, и
в довершение
сам приходит вам об этом рапортовать.
Случившийся у Ченцовых скандал возбудил сильные толки
в губернском городе; рассказывалось об нем разно и с разных
точек зрения; при этом, впрочем, можно было заметить одно, что либеральная часть публики, то есть молодые дамы, безусловно обвиняли Катрин, говоря, что она
сама довела мужа до такого ужасного поступка с ней своей сумасшедшей ревностью, и что если бы, например, им, дамам, случилось узнать, что их супруги унизились до какой-нибудь крестьянки, так они постарались бы пренебречь этим, потому что это только гадко и больше ничего!
Да и не мудрено! этот процесс, во времена уны, велся с таким же захватывающим интересом, с каким нынче читается фёльетонный роман,
в котором автор, вместо того чтоб сразу увенчать взаимное вожделение героев, на
самом патетическом месте ставит
точку и пишет: продолжение впредь.
Самое лучшее: сидеть и молчать, молчать и смотреть
в одну
точку.
Происходит то, что
в большей части случаев служит источником
самых грубых заблуждений людских: люди, стоящие на низшей степени понимания, встречаясь с явлениями высшего порядка, — вместо того чтобы сделать усилия, чтобы понять их, чтобы подняться на ту
точку зрения, с которой должно смотреть на предмет, — обсуживают его с своей низшей
точки зрения, и с тем большей смелостью и решительностью, чем меньше они понимают то, о чем говорят.
И потому христианскому учению свойственно заявлять требования высшие, чем те, которые выражены
в этих заповедях; но никак не умалять требования ни
самого идеала, ни этих заповедей, как это делают люди, судящие об учении христианства с
точки зрения общественного жизнепонимания.
С официальной
точки зрения отказ от участия
в военной службе,
в которой служит
сам царь и которая благословляется церковью, представляется сумасшествием, и потому из Петербурга пишут, что так как молодой человек должен быть не
в своем рассудке, то, не употребляя еще против него крутых мер, отправить его для исследования его душевного здоровья и для излечения его
в дом умалишенных.
— Однако ж, если судить с другой
точки зрения, — заметил Обноскин с беспокойством, поглядывая на приотворенную дверь, — то посудите
сами, Егор Ильич… ваш поступок
в моем доме… и, наконец, я вам кланяюсь, а вы даже не хотели мне и поклониться, Егор Ильич…
Он утих наконец; он наконец решился. С
самой первой минуты он предчувствовал это решение… оно явилось ему сначала как отдаленная, едва заметная
точка среди вихря и мрака внутренней борьбы; потом оно стало надвигаться все ближе и ближе и кончило тем, что врезалось холодным лезвием
в его сердце.