Неточные совпадения
Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде
в пору жаркого июльского лета, когда старая ключница рубит и делит его на сверкающие обломки перед открытым окном; дети все глядят, собравшись вокруг, следя любопытно за движениями жестких
рук ее, подымающих
молот, а воздушные эскадроны мух, поднятые легким воздухом, влетают смело, как полные хозяева, и, пользуясь подслеповатостию старухи и солнцем, беспокоящим глаза ее, обсыпают лакомые куски где вразбитную, где густыми кучами.
Человек осужден на работу, он должен работать до тех пор, пока опустится
рука, сын вынет из холодных пальцев отца струг или
молот и будет продолжать вечную работу. Ну, а как
в ряду сыновей найдется один поумнее, который положит долото и спросит...
Где он проходил, везде шум голосов замирал и точно сами собой снимались шляпы с голов. Почти все рабочие ходили на фабрике
в пеньковых прядениках вместо сапог, а мастера, стоявшие у
молота или у прокатных станов, —
в кожаных передниках, «защитках». У каждого на
руке болталась пара кожаных вачег, без которых и к холодному железу не подступишься.
После катальной посмотрели на Спиридона, который у обжимочного
молота побрасывал сырую крицу, сыпавшую дождем горевших искр, как бабы катают хлебы. Тоже настоящий медведь, и длинные
руки походили на железные клещи, так что трудно было разобрать, где
в Спиридоне кончался человек и начиналось железо.
Широкоплечий детина держал
в руке чекан,
молот, заостренный с задней стороны и насаженный на топорище.
А мельник и сам не одному христианину так чуприну скубнет, что, пожалуй, и
в руках останется, а из глаз искры, как на кузнице из-под
молота, посыплются…
…Когда был поднят
молот, чтобы пригвоздить к дереву левую
руку Иисуса, Иуда закрыл глаза и целую вечность не дышал, не видел, не жил, а только слушал. Но вот со скрежетом ударилось железо о железо, и раз за разом тупые, короткие, низкие удары, — слышно, как входит острый гвоздь
в мягкое дерево, раздвигая частицы его…
«Эка здоровенный игумен-то какой, ровно из матерого дуба вытесан… — думал, глядя на него, Патап Максимыч. — Ему бы не лестовку
в руку, а пудовый
молот… Чудное дело, как это он с разбойниками-то не справился… Да этакому старцу хоть на пару медведей
в одиночку идти… Лапища-то какая!.. А молодец Богу молиться!.. Как это все у него стройно да чинно выходит…»
В комнате на станции тускло горит лампочка. Пахнет керосином, чесноком и луком. На одном диване лежит поручик
в папахе и спит, на другом сидит какой-то бородатый человек и лениво натягивает сапоги; он только что получил приказ ехать куда-то починять телеграф, а ему хочется спать, а не ехать. Поручик с аксельбантом и доктор сидят за столом, положили отяжелевшие головы на
руки и дремлют. Слышно, как храпит папаха и как на дворе стучат
молотом.
Подходя все ближе и ближе к неприятельским траншеям, Милица наклонялась все чаще над распростертыми на земле фигурами. Пробитые штыками тела, оторванные
руки и ноги, разорванные на части снарядами, — все это заставляло содрогаться на каждом шагу Милицу. A мысль
в разгоряченной от лихорадочного жара голове твердила монотонно, выстукивая каким-то назойливым
молотом все одно и то же...
Было и то, что наш «Камень веры» прятали, а «
Молот» на него немецкого изделия всем
в руки совали, и стричь-то и брить-то нас хотели, и
в аббатиков переделать желали.