Неточные совпадения
На этот призыв выходит из толпы парень и с разбега бросается
в пламя. Проходит одна томительная минута, другая. Обрушиваются балки одна за другой, трещит потолок. Наконец парень показывается среди облаков дыма;
шапка и полушубок на нем затлелись,
в руках ничего нет. Слышится вопль:"Матренка! Матренка! где ты?" — потом следуют утешения, сопровождаемые предположениями, что, вероятно, Матренка с испуга убежала на огород…
Из нее вышел человек среднего роста,
в татарской бараньей
шапке; он махнул
рукою, и все трое принялись вытаскивать что-то из лодки; груз был так велик, что я до сих пор не понимаю, как она не потонула.
Сначала он принялся угождать во всяких незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под
руку; сдувал и сметал со стола его песок и табак; завел новую тряпку для его чернильницы; отыскал где-то его
шапку, прескверную
шапку, какая когда-либо существовала
в мире, и всякий раз клал ее возле него за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее мелом у стены, — но все это осталось решительно без всякого замечания, так, как будто ничего этого не было и делано.
Дворовые мужчины,
в сюртуках, кафтанах, рубашках, без
шапок, женщины,
в затрапезах, полосатых платках, с детьми на
руках, и босоногие ребятишки стояли около крыльца, посматривали на экипажи и разговаривали между собой.
Один из ямщиков — сгорбленный старик
в зимней
шапке и армяке — держал
в руке дышло коляски, потрогивал его и глубокомысленно посматривал на ход; другой — видный молодой парень,
в одной белой рубахе с красными кумачовыми ластовицами,
в черной поярковой шляпе черепеником, которую он, почесывая свои белокурые кудри, сбивал то на одно, то на другое ухо, — положил свой армяк на козлы, закинул туда же вожжи и, постегивая плетеным кнутиком, посматривал то на свои сапоги, то на кучеров, которые мазали бричку.
Когда вышли навстречу все попы
в светлых золотых ризах, неся иконы и кресты, и впереди сам архиерей с крестом
в руке и
в пастырской митре, преклонили козаки все свои головы и сняли
шапки.
Кошевой и старшины сняли
шапки и раскланялись на все стороны козакам, которые гордо стояли, подпершись
руками в бока.
Толпа голодных рыцарей подставляла наподхват свои
шапки, и какой-нибудь высокий шляхтич, высунувшийся из толпы своею головою,
в полинялом красном кунтуше с почерневшими золотыми шнурками, хватал первый с помощию длинных
рук, целовал полученную добычу, прижимал ее к сердцу и потом клал
в рот.
В это время подъехал кошевой и похвалил Остапа, сказавши: «Вот и новый атаман, и ведет войско так, как бы и старый!» Оглянулся старый Бульба поглядеть, какой там новый атаман, и увидел, что впереди всех уманцев сидел на коне Остап, и
шапка заломлена набекрень, и атаманская палица
в руке.
Им опять перегородила дорогу целая толпа музыкантов,
в средине которых отплясывал молодой запорожец, заломивши
шапку чертом и вскинувши
руками.
Лампа, плохо освещая просторную кухню, искажала формы вещей: медная посуда на полках приобрела сходство с оружием, а белая масса плиты — точно намогильный памятник.
В мутном пузыре света старики сидели так, что их разделял только угол стола. Ногти у медника были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар,
в пальто, застегнутом до подбородка, сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив
шапку на колено, он прижимал ее
рукой, а другою дергал свои реденькие усы.
Туробоев отошел
в сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал мужика, широкоплечего,
в пышной
шапке сивых волос,
в красной рубахе без пояса; полторы ноги его были одеты синими штанами.
В одной
руке он держал нож,
в другой — деревянный ковшик и, говоря, застругивал ножом выщербленный край ковша, поглядывая на господ снизу вверх светлыми глазами. Лицо у него было деловитое, даже мрачное, голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.
У дома, где жил и умер Пушкин, стоял старик из «Сказки о рыбаке и рыбке», — сивобородый старик
в женской ватной кофте, на голове у него трепаная
шапка, он держал
в руке обломок кирпича.
Открыв глаза, Самгин видел сквозь туман, что к тумбе прислонился, прячась, как зверушка, серый ботик Любаши, а опираясь спиной о тумбу, сидит, держась за живот
руками, прижимая к нему
шапку, двигая черной валяной ногой, коротенький человек,
в мохнатом пальто; лицо у него тряслось, вертелось кругами, он четко и грустно говорил...
Впереди его двое молодых ребят вели под
руки третьего,
в котиковой
шапке, сдвинутой на затылок, с комьями красного снега на спине.
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял
в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую
руку прижимая ко груди, правую, с
шапкой, вытянув вперед. Но
рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью на снег, упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя
шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо
в снег.
Ломовой счастливо захохотал, Клим Иванович пошел тише, желая послушать, что еще скажет извозчик. Но на панели пред витриной оружия стояло человек десять, из магазина вышел коренастый человек, с бритым лицом под бобровой
шапкой,
в пальто с обшлагами из меха, взмахнул
рукой и, громко сказав: «
В дантиста!» — выстрелил.
В проходе во двор на белой эмалированной вывеске исчезла буква а, стрелок, самодовольно улыбаясь, взглянул на публику, кто-то одобрил его...
Он стоял
в пальто,
в шапке,
в глубоких валяных ботиках на ногах и, держа под мышкой палку, снимал с
рук перчатки. Оказалось, что он провел ночь у роженицы,
в этой же улице.
Морозов быстро посторонился. Тогда
в прихожую нырком, наклоня голову, вскочил небольшой человечек,
в пальто, слишком широком и длинном для его фигуры,
в шапке, слишком большой для головы; извилистым движением всего тела и размахнув
руками назад, он сбросил пальто на пол, стряхнул
шапку туда же и сорванным голосом спросил...
Мягко пожав
руку Самгина, он походкой очень усталого человека пошел
в прихожую, бережно натянул пальто, внимательно осмотрел
шапку и, надев ее, сказал глухо...
Он не заметил, откуда выскочила и, с разгона, остановилась на углу черная, тонконогая лошадь, — остановил ее Судаков, запрокинувшись с козел назад, туго вытянув
руки; из-за угла выскочил человек
в сером пальто, прыгнул
в сани, — лошадь помчалась мимо Самгина, и он видел, как серый человек накинул на плечи шубу, надел мохнатую
шапку.
Через час Самгин шагал рядом с ним по панели, а среди улицы за гробом шла Алина под
руку с Макаровым; за ними — усатый человек, похожий на военного
в отставке, небритый, точно
в плюшевой маске на сизых щеках, с толстой палкой
в руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув
руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без
шапки, рослый парень, кудрявый и весь
в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе.
По коридору шел Дронов
в расстегнутом пальто, сунув
шапку в карман, размахивая
руками.
Она тотчас пришла.
В сером платье без талии, очень высокая и тонкая,
в пышной
шапке коротко остриженных волос, она была значительно моложе того, как показалась на улице. Но капризное лицо ее все-таки сильно изменилось, на нем застыла какая-то благочестивая мина, и это делало Лидию похожей на английскую гувернантку, девицу, которая уже потеряла надежду выйти замуж. Она села на кровать
в ногах мужа, взяла рецепт из его
рук, сказав...
Но спрашивал он мало, а больше слушал Марину, глядя на нее как-то подчеркнуто почтительно. Шагал по улицам мерным, легким шагом солдата, сунув
руки в карманы черного, мохнатого пальто, носил бобровую
шапку с козырьком, и глаза его смотрели из-под козырька прямо, неподвижно, не мигая. Часто посещал церковные службы и, восхищаясь пением, говорил глубоким баритоном...
По площади ползали окровавленные люди, другие молча подбирали их, несли куда-то; валялось много
шапок, галош; большая серая шаль лежала комом, точно
в ней был завернут ребенок, а около ее, на снеге — темная кисть
руки вверх ладонью.
В толпе вертелся Лютов; сняв
шапку, размахивая ею, он тоже что-то кричал, но парень
в шубе, пытаясь схватить его пьяной
рукою, заглушал все голоса пронзительными визгами истерического восторга.
Судорожным движением всего тела Клим отполз подальше от этих опасных
рук, но, как только он отполз,
руки и голова Бориса исчезли, на взволнованной воде качалась только черная каракулевая
шапка, плавали свинцовые кусочки льда и вставали горбики воды, красноватые
в лучах заката.
Локомотив свистнул, споткнулся и, встряхнув вагоны, покачнув людей, зашипел, остановясь
в густой туче снега, а голос остроносого затрещал слышнее. Сняв
шапку, человек этот прижал ее под мышкой, должно быть, для того, чтоб не махать левой
рукой, и, размахивая правой, сыпал слова, точно гвозди
в деревянный ящик...
«Извозчики — самый спокойный народ», — вспомнил Самгин. Ему загородил дорогу человек
в распахнутой шубе,
в мохнатой
шапке, он вел под
руки двух женщин и сочно рассказывал...
Из переулка шумно вывалилось десятка два возбужденных и нетрезвых людей. Передовой, здоровый краснорожий парень
в шапке с наушниками,
в распахнутой лисьей шубе, надетой на рубаху без пояса, встал перед гробом, широко расставив ноги
в длинных, выше колен, валенках, взмахнул
руками так, что рубаха вздернулась, обнажив сильно выпуклый, масляно блестящий живот, и закричал визгливым, женским голосом...
За оградой явилась необыкновенной плотности толпа людей,
в центре первого ряда шагал с красным знаменем
в руках высокий, широкоплечий, черноусый,
в полушубке без
шапки, с надорванным рукавом на правом плече.
Народ подпрыгивал, размахивая
руками, швырял
в воздух фуражки,
шапки. Кричал он так, что было совершенно не слышно, как пара бойких лошадей губернатора Баранова бьет копытами по булыжнику. Губернатор торчал
в экипаже, поставив колено на сиденье его, глядя назад, размахивая фуражкой, был он стального цвета, отчаянный и героический, золотые бляшки орденов блестели на его выпуклой груди.
Он сказал адрес, сунул
в руку Самгина какие-то листочки, поправил
шапку и, махнув
рукою, пошел назад, держа голову так неподвижно, как будто боялся потерять ее.
Он чувствовал себя
в силе сказать много резкостей, но Лютов поднял
руку, как для удара, поправил
шапку, тихонько толкнул кулаком другой
руки в бок Самгина и отступил назад, сказав еще раз, вопросительно...
Самгин шагал
в стороне нахмурясь, присматриваясь, как по деревне бегают люди с мешками
в руках, кричат друг на друга, столбом стоит среди улицы бородатый сектант Ермаков. Когда вошли
в деревню, возница, сорвав
шапку с головы, закричал...
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой солдат и еще двое, приложив ружья к плечам, начали стрелять. Сначала упал, высоко взмахнув ногою, человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь
рукой в мостовую; мохнатая
шапка свалилась с него, и Самгин узнал: это — Дьякон.
Клим не успел ответить; тщедушный человечек
в сером пальто,
в шапке, надвинутой на глаза, схватившись
руками за портфель его, тонко взвизгнул...
— Вот — из пушек уговаривают народ, — живи смирно! Было это когда-нибудь
в Москве? Чтобы из пушек
в Москве, где цари венчаются, а? — изумленно воскликнул он, взмахнув
рукою с
шапкой в ней, и, помолчав, сказал: — Это надо понять!
Он встал, пошел к себе
в комнату, но
в вестибюле его остановил странный человек,
в расстегнутом пальто на меху, с каракулевой
шапкой в руке, на его большом бугристом лице жадно вытаращились круглые, выпуклые глаза, на голове — клочья полуседой овечьей шерсти, голова — большая и сидит на плечах, шеи — не видно, человек кажется горбатым.
Пожилой, пьяный человек
в распахнутой шубе, с
шапкой в руке, неверно шагая, смотрел изумленно под ноги себе и рычал...
— При входе
в царский павильон государя встретили гридни, знаете — эдакие русские лепообразные отроки
в белых кафтанах с серебром,
в белых, высоких
шапках, с секирами
в руках; говорят, — это древний литератор Дмитрий Григорович придумал их.
«Да, вот и меня так же», — неотвязно вертелась одна и та же мысль,
в одних и тех же словах, холодных, как сухой и звонкий морозный воздух кладбища. Потом Ногайцев долго и охотно бросал
в могилу мерзлые комья земли, а Орехова бросила один, — но большой. Дронов стоял, сунув
шапку под мышку,
руки в карманы пальто, и красными глазами смотрел под ноги себе.
В шапке черных и, должно быть, жестких волос с густосиними щеками и широкой синей полосой на месте усов, которые как бы заменялись толстыми бровями, он смотрел из-под нахмуренных бровей мрачно, тяжело вздыхал, его толстые ярко-красные ‹губы› смачно чмокали, и, спрятав
руки за спину, не улыбаясь, звонким, но комически унылым голосом он рассказывал...
Вечером эти сомнения приняли характер вполне реальный, характер обидного, незаслуженного удара. Сидя за столом, Самгин составлял план повести о деле Марины, когда пришел Дронов, сбросил пальто на
руки длинной Фелицаты, быстро прошел
в столовую, забыв снять
шапку, прислонился спиной к изразцам печки и спросил, угрюмо покашливая...
На козлах сидел, вытянув
руки, огромный кучер
в меховой
шапке с квадратным голубым верхом,
в санях — генерал
в широчайшей шинели; голову, накрытую синим кружком фуражки, он спрятал
в бобровый воротник и был похож на колокол, отлитый из свинца.
Из толпы вывернулся Митрофанов, зажав
шапку под мышкой, держа
в руке серебряные часы, встал рядом и сказал вполголоса, заикаясь...
Егеря молча слушало человек шесть, один из них,
в пальто на меху с поднятым воротником,
в бобровой
шапке, с красной тугой шеей,
рукою в перчатке пригладил усы, сказал, вздохнув...
В углу дивана съежился, засунув
руки в карманы пальто, закрыв глаза, остроносый человек
в котиковой
шапке, ничем не интересный.
На нем была ветхая, совсем полинявшая шинель, у которой недоставало одной полы; обут он был
в старые стоптанные галоши на босу ногу;
в руках держал меховую, совсем обтертую
шапку.