Неточные совпадения
Я добрался наконец до угла леса, но там не было никакой дороги: какие-то некошеные, низкие кусты широко расстилались передо мною, а за ними далёко-далёко виднелось
пустынное поле. Я опять остановился. «Что за притча?.. Да где же я?» Я стал припоминать, как и куда ходил
в течение дня… «Э! да это Парахинские кусты! — воскликнул я наконец, — точно! вон это, должно быть, Синдеевская роща… Да как же это я сюда зашел? Так далеко?.. Странно! Теперь опять нужно вправо взять».
Спустя несколько дней я гулял по
пустынному бульвару, которым оканчивается
в одну сторону Пермь; это было во вторую половину мая, молодой лист развертывался, березы цвели (помнится, вся аллея была березовая), — и никем никого. Провинциалы наши не любят платонических гуляний. Долго бродя, я увидел наконец по другую сторону бульвара, то есть на
поле, какого-то человека, гербаризировавшего или просто рвавшего однообразные и скудные цветы того края. Когда он поднял голову, я узнал Цехановича и подошел к нему.
И теперь, вместо того чтобы пройти прямо домой, мы незаметно пошли
в пустынную улицу, обставленную тополями, и вышли
в поле.
Николай Иванович жил на окраине города,
в пустынной улице,
в маленьком зеленом флигеле, пристроенном к двухэтажному, распухшему от старости, темному дому. Перед флигелем был густой палисадник, и
в окна трех комнат квартиры ласково заглядывали ветви сиреней, акаций, серебряные листья молодых тополей.
В комнатах было тихо, чисто, на
полу безмолвно дрожали узорчатые тени, по стенам тянулись полки, тесно уставленные книгами, и висели портреты каких-то строгих людей.
Большое
пустынное поле, внизу выемка — наполовину
в тени, наполовину
в свете, смутно-прозрачный воздух, росистая трава, — все было погружено
в чуткую, крадущуюся тишину, от которой гулко шумело
в ушах.
Что делаешь, Руслан несчастный,
Один
в пустынной тишине?
Людмилу, свадьбы день ужасный,
Всё, мнится, видел ты во сне.
На брови медный шлем надвинув,
Из мощных рук узду покинув,
Ты шагом едешь меж
полей,
И медленно
в душе твоей
Надежда гибнет, гаснет вера.
«Смотрит бог на детей своих и спрашивает себя: где же я? Нет
в людях духа моего, потерян я и забыт, заветы мои — медь звенящая, и слова моя без души и без огня, только пепел один, пепел, падающий на камни и снег
в поле пустынном».
Во тьме сзади их громко запели хоровую песно. Нестройная сначала, она все росла и вот полилась широкой, бодрой волной
в ночном, свежем воздухе над
пустынным полем.
Охваченный тоскливой и мстительной злобой приехал Фома
в город.
В нем кипело страстное желание оскорбить Медынскую, надругаться над ней. Крепко стиснув зубы и засунув руки глубоко
в карманы, он несколько часов кряду расхаживал по
пустынным комнатам своего дома, сурово хмурил брови и все выпячивал грудь вперед. Сердцу его, полному обиды, было тесно
в груди. Он тяжело и мерно топал ногами по
полу, как будто ковал свою злобу.
Еще реки не вошли
в берега, и полноводными, как озера, стояли
пустынные болота и вязкие топи; еще не обсохли
поля, и
в лесных оврагах дотаивал закрупевший, прокаленный ночными морозами снег; еще не завершила круга своего весна — а уж вышел на волю огонь, полоненный зимою, и бросил
в небо светочи ночных пожаров.
Мы сидели среди могил,
в тени густых кустов. Человек говорил сухо, деловито и весь, насквозь, не понравился мне. Строго расспросив меня, что я читал, он предложил мне заниматься
в кружке, организованном им, я согласился, и мы расстались, — он ушел первый, осторожно оглядывая
пустынное поле.
Евреинов познакомил меня с одним таинственным человеком. Знакомство это было осложнено предосторожностями, которые внушили мне предчувствие чего-то очень серьезного. Евреинов повел меня за город, на Арское
поле, предупреждая по дороге, что знакомство это требует от меня величайшей осторожности, его надо сохранить
в тайне. Потом, указав мне вдали небольшую серую фигурку, медленно шагавшую по
пустынному полю, Евреинов оглянулся, тихо говоря...
Где-то играла музыка; из оврага, густо поросшего ельником, веяло смолистым запахом; лес расстилал
в воздухе свой сложный, сочный аромат; лёгкие душистые волны тёплого ветра ласково плыли к городу;
в поле,
пустынном и широком, было так славно, тихо и сладко-печально.
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее
поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин,
в моей
пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне
в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
— Ты знаешь, что нет… Я еду на ферму,
в совершенную деревню, к моей старой няне. Вместо парка у меня будет большая проезжая дорога и окрестные уединенные леса; вместо общества — работники и работницы фермы да деревенские парни и девушки ближайшего села; вместо развлечения — право ничего не делать и мечтать, глядя на лучи восходящего и заходящего солнца, при печальном безмолвии
пустынных далеких
полей, сливающихся с горизонтом.
Это было
в сумерки; за стеною на невидимой церкви тягуче звонил колокол, сзывая верующих; вдалеке, по
пустынному, поросшему бурьяном
полю черной точкой двигался неведомый путник, уходящий
в неведомую даль; и тихо было
в нашей тюрьме, как
в гробнице.
Моя камера находится на высоте пятого этажа, и
в решетчатое окно открывается прекрасный вид на далекий город и часть
пустынного поля, уходящего направо; налево же, вне пределов моего зрения, продолжается предместье города и находится, как мне сказали, церковь с прилегающим к ней городским кладбищем. О существовании церкви и даже кладбища я знал, впрочем, и раньше по печальному перезвону колоколов, какого требует обычай при погребении умерших.