Неточные совпадения
В субботу юнкеров отпустили
в отпуск на всю неделю Масленицы. Семь дней перерыва и отдыха посреди самого тяжелого и напряженного зубрения, семь дней полной и веселой свободы
в стихийно разгулявшейся Москве, которая перед строгим Великим постом вновь возвращается к незапамятным языческим временам и вновь впадает
в широкое идолопоклонство на яростной тризне по уходящей зиме,
в восторженном
плясе в честь весны, подходящей большими шагами.
Колесников, выдвинувший плечо и глухо притоптывающий с носка на каблук, подбоченился правой рукой и ждет: плясать он не может, тяжел, но сам бог
пляса не явил бы
в своей позе столько дикой выразительности. Кричит свирепо...
— Про девок вы напрасно, Василь Василич… — говорит Соловьев щеголевато и, не договорив, соколом вылетает
в готовый круг, легко отбрасывает Ивана, старательно приминающего невысокую травку, и дает крутого
плясу. Жуткая душа у Васьки Соловьева, а пляшет он легко и невинно, кружит, как птица, и, екнув, рассыпается
в дробь, и снова плывет, не касаясь земли...
Все чаще переборы струн, все неистовее
пляс, уже теряющий невинность свою
в сочетании с злым свистом, — и глубже раскрывается ночь
в молчании и ненарушимой тайне.
От шума гармоники, порою нескладного пения и отчаянного
пляса,
в котором по-прежнему отличался Васька Щеголь, прирожденный плясун, Саша обычно уходил.
До того
пляс всех восхитил, что многие, сперва засидевшиеся холостяки, потом женатые степенные, а далее и самые барыни бросились туда же,
в кружок, вертеться, прыгать, скакать, что называется, до упаду.
Мужики Ивана Гавриловича были народ исправный, молодцы
в работе и не ленивцы; но греха таить нечего, любили попировать
в денечек господень. Приволье было на то большое:
в пяти верстах находился уездный город **… да что
в пяти!
в двух всего дядя Кирила такой держал кабак, что не нужно даже было и уездного города для их благополучия. Уж зато как настанет праздник, так просто любо смотреть: крик, потасовки,
пляс, песни, ну, словом, такая гульня пойдет по всей улице, что без малого верст на десять слышно.
— «Лучинушкой», к примеру, или «Заходило солнце красное» — она и приостановится, замрёт. А тут вы её хватите сразу «Чоботами» али «Во лузях», да с дробью, с пламенем, с
плясом — чтобы жгло! Ожгёте её, она и встрепенётся! Тогда и пошло всё
в действие. Тут уж начнётся прямо бешенство — чего-то хочется и ничего не надо! Тоска и радость — так всё и заиграет радугой!..
— Да уж нечего! Все знаю! Ну, Бог простит. Вот что, голубчик. Ко мне
в среду на масленице. Большой
пляс. Невесту какую подхватить можно!.. У меня и титулованные будут. Пальчики оближете.
— Ну, вот что, голубчик… У меня
пляс в среду на масленице… Тебя бы и звать не следовало… Глаз не кажешь. Вот и этот молодчик тоже. Скрывается где-то. — Рогожина во второй раз подмигнула. — Пожалуйста, милая. Вся губерния пойдет писать. Маменек не будет… Только одни хорошенькие… А у кого это место не ладно, — она обвела лицо, — те высокого полета!…
Заря
в небе зарумянится, а
в павильоне песни,
пляс да попойка. Воевода, Матвей Михайлыч, драгунский, Иван Сергеич, губернатор и другие большие господа, — кто пляшет, кто поет, кто чару пьет, кто с богиней
в уголку сидит… Сам князь Алексей Юрьич напоследок с Дуняшей казачка пойдет.
— И вы у нас будете скоро штатскою генеральшей… Ведь вы с мужем вашим занимаете исторический дом… Здесь испокон веку жили губернские предводители. Много было тут пропито и проедено, проиграно
в карты…
Пляс был большой… и всякое дворянское благодушие. Пора немножко и стариной тряхнуть… И вам пора, Антонина Сергеевна, принять над нами власть. Вы у нас первая дама
в городе, недостает только официального титула.
По воскресеньям, против трактира гремели оркестры, то военный, то так называемый бальный, и под звуки последнего, когда он играл, например, какой-нибудь любимый немецкий вальс на голос: «Ah, du mein lieber Augustin!», некоторые особенно ярые любители танцев пускались даже
в самый отчаянный
пляс на эспланаде, усыпанной довольно крупноватым песком.
Ничего подобного она не могла ожидать, даже и
в то время, которое тянулось вокруг нее так томительно-печально, среди
пляса и сутолоки зимнего петербургского сезона.
Я знаю, могут, пожалуй, сказать: чем вам здесь заниматься
плясом и делать глазки разным pinioufs (как говорит Clémence), лучше бы поехать
в деревню, поселиться там, хозяйство оставить на руках Федора Христианыча, а самой завести школу, больницу…
— Да! Я вот что хотела вам сказать. Положим даже, что
в этот маскарад я себя вела неглупо. Но ведь это всего один раз. Нельзя же все изучать разных Clémences. Несколько дней
в неделю идет у меня на
пляс. Вы сами знаете: что там отыщешь нового? Все те же кавалеры, те же барыни, les mêmes cancans et la même vanité [те же сплетни и та же суета (фр.).]. Хоть бы я была Бог знает какая умница, — из них ничего нового не выжмешь.
Музыка, пенье,
пляс — все это шло колесом. Я двигалась, болтала, пела
в каком-то чаду.
Начинается зима. Неужели пойдет опять такая же канитель? Спанье до одиннадцатого часу, гостиный двор, магазины, Невский, визиты, Летний сад и Английская набережная, коньки, понедельники
в опере, субботы
в Михайловском и потом
пляс,
пляс и
пляс с разными уродами.